– Ну уж брось, я там почти всех знал. Как твоя фамилия?

– Крутков.

– Юрий Александрович? Бог мой, я Румер, помните лестницу, Ломоносовскую мозаику, ради Бога, не обессудьте, не узнал.

– Полно, полно, Юрий Борисович, кто здесь узнает. Но не обессудьте, пошел барак топить, а то, сами знаете, побьют, да и только.

Ю. А. работал в расчетном отделе ЦКБ и был консультантом и арбитром во всякого рода сложных технических спорах. Помимо всего прочего, он был великолепнейшим рассказчиком, и мы наслушались от него многих удивительных историй из жизни академиков С. Ф. Ольденбурга, А. П. Карпинского, А. Ф. Иоффе, А. Н. Крылова, которых он хорошо знал. После атомной шараги его освободили, и он вернулся в любимые им Ленинград и Университет.

Иосиф Григорьевич Неман , автор самолетов ХАИ, первый применивший в России убирающиеся шасси. В то время это граничило с подвигом, достаточно было им не выпуститься – вредительство налицо. Экспансивный, вечно ищущий новых путей, и в то же время добродушный, незлобивый и отзывчивый, он был кумиром молодежи.

Пожалуй, он один мог позволить себе, оценивая конструктивное решение, принятое Туполевым, сказать: «Знаете, Александр Николаевич, по правде говоря, это неудачно, дайте подумать, попытаюсь предложить что‑либо более изящное». И Туполев принимал это спокойно. И он, и Мясищев, и Петляков очень ценили И. Г., считая его восходящей звездой. До ареста Неман жил в Харькове, был главным конструктором завода 135 и читал лекции в ХАИ. Там же жила его жена и двое детей. Оторванный от них уже много лет, молодой, красивый, он имел много, конечно, в условиях ЦКБ чисто платонических поклонниц. Одна из них, видимо, увлекла его серьезно, и в Омске, после освобождения, он сошелся с ней. Когда немцы подошли к Харькову, его жена с детьми буквально чудом вырвалась оттуда и через два месяца мытарств добралась до Омска. Узнав о случившемся, она отравилась. Так, в результате уже побочных от арестов, тюрем и заключения функций, разлаживалась жизнь многих семей. Случаев развода было не так много, но достаточно уже, что было много иных, когда люди из‑за детей, условностей и других причин внешне, только внешне, сохраняли семьи, но жили в них за железным занавесом, в глубоком и трагическом одиночестве.

Вернувшись после окончания войны в Харьков, Неман заболел лейкемией. Еще одна жертва этого, значительно более сильного по последствиям, чем Хиросима и Нагасаки, катаклизма. Погиб талантливый конструктор, равный, по мнению многих, И. Сикорскому, Д. Григоровичу, А. Туполеву.

Владимир Антонович Чижевский , правоверный педант, не сомневающийся в том, что происходящее имеет какие‑то высшие и тайные причины. «Человеческому уму не все доступно, вот подождите, пройдет несколько лет, и скрытые для нас причины обнажатся!»

Прошло, мы дожили до смерти Сталина, и все обнажилось, король оказался голым, и все увидели, сколь мерзкими и низменными были эти, недоступные уму, причины. Бывший главный конструктор Бюро опытных конструкций в Смоленске, создавший ряд интересных самолетов БОК и спроектировавший гондолы для стратостатов «Осоавиахим‑1» и «СССР‑2», оказался весьма недалёким.

В ЦКБ он выдумал таблицу денежного эквивалента своего арестантского труда, необходимую для уплаты партийных взносов после освобождения. Над ним посмеивались; «блажен, кто верует, тепло ему на свете». В день Страшного суда он подойдет к апостолу Павлу с партбилетом – смотрите, взносы уплачены.

Алексей Михайлович Черёмухин , нежнейшей души человек, но с хитрецой, наш коронованный прочнист. Живой хранитель и знаток истории советской авиации, помнивший массу подробностей из жизни Н. Е. Жуковского, С. А. Чаплыгина и др. её зачинателей. Он был способным рисовальщиком и нелегально вел иллюстрированную летопись ЦКБ‑29. Все это пропало при эвакуации в Омск. Как и Ю. А. Крутков, он был талантливым рассказчиком, особенно о временах своей юности.

«Н. Е. Жуковский, несмотря на преклонный возраст, не бросал педагогической деятельности, хотя слышал и видел уже плохо. Мы, конечно, этим пользовались и сдавали зачеты друг за друга. Надашкевич, например, сдавал вооружение за всех. Принимая у него зачет, Н.Е. меланхолически заметил: „Как интересно, эти башмаки сдают мне сегодня уже третий раз“ – однако зачет все же поставил. В. П. Ветчинкин любил устраивать себе „паблисити“. На одном совещании, когда он несколько увлекся, С. А. Чаплыгин перебил его: „Вы, В. П., как прыщ на носу, всегда спереди и всегда не вовремя“.

Подобных историй он знал множество, и мы любили слушать его воспоминания. Скончавшись за рулём своей машины у г. Паланги, он оставил нас не только без доброго друга, бесспорно крупнейшего авторитета в области точности, но и интереснейшего летописца.

Как видно, конгломерат заключенных в ЦКБ‑29 был достаточно любопытным.

Собственно тюрьма, в которой протекала наша внеслужебная жизнь, занимала три верхних этажа здания по ул. Радио. Здесь располагались три больших спальни, выходившие окнами во двор, столовая, кухня, санчасть и обезьянник. Многочисленные помещения администрации и охраны выходили окнами на улицу. Три этих этажа сообщались с остальными, где мы работали, одной внутренней лестницей. Карцера своего мы не имели и провинившихся возили в Бутырки.

Будили нас в 7 утра, время до 8 отводилось на уборку спален, умывание, бритье, физзарядку и т. д. С 8 до 9 был завтрак, после чего работа до часу дня, когда мы шли обедать. С 2 до 7 опять работа, затем отдых до 8, ужин и свободное время до 11, когда гасили свет. Проверка производилась ночью, в кроватях, когда мы спали.

Ближе к войне рабочий день удлинили до 10 часов, а с весны 1941 года и до 12‑ти. Кормили достаточно хорошо, на завтрак – кефир, чай, масло, каша; обед из двух блюд и компота; на ужин – горячее блюдо, кефир, масло, чай. Для работавших после ужина, часов в 10 в столовую приносили простоквашу и хлеб.

После лагерей такое питание напоминало Лукулловы пиршества, и без физического труда и прогулок арестанты стали округляться.

При тюрьме была лавочка, где раз в неделю на деньги, передаваемые родственниками, можно было приобрести туалетное мыло, одеколон, лезвия для бритья, папиросы, конфеты.

Изоляция заключенных от внешнего мира была продумана отлично. И днём и ночью мы всегда находились под бдительным оком. Стерегли нас две охраны – внутри профессионалы – тюремщики из Бутырок, снаружи – войска НКВД. Первая цепочка состояла из постоянно дежурившего на лестничной площадке пятого этажа попки. Он не столько окарауливал нас, сколько следил за тем, чтобы в спальни случайно не забрел какой‑нибудь «вольняга». Второй мощный заслон из трёх вооруженных пистолетами попок стоял у единственной двери на 3‑ем этаже, соединяющей территорию ЦКБ с другими помещениями здания. Кроме того, по всем коридорам ЦКБ, изредка заглядывая в комнаты, весь день прохаживались попки, одетые в штатское. С 11 вечера и до 8 утра их количество уменьшалось до одного на этаж, но зато выставлялись посты в коридорах у каждой спальни. Третья линия охраняла все выходы и входы с территории завода, патрулировала внутри двора и вдоль заборов. Пообвыкнув и присмотревшись, мы обнаружили и четвертую линию охраны, джентльменов в штатском, днём и ночью прогуливавшихся по ул. Радио и по набережной р. Яузы под окнами нашего здания.

Для Кропоткина, Савинкова или Камо побег из нашей шараги затруднений бы не представлял. Пилок и подкопов было не нужно, лазеек было предостаточно. Возникает законный вопрос, почему же не бежали? Приходится сознаться, что даже и не думали. Когда бежали Кропоткин, Камо или Савинков, их близким ничто не угрожало. Более того, всё прогрессивное общество было на их стороне. Мало этого, любой настоящий интеллигентный человек был готов приютить их и помочь сбить ищеек со следа. До Великой Октябрьской революции рыцарские чувства и традиции ещё жили. В наш век в таких случаях карающий и гуманный меч, прежде всего, арестовывал близких до седьмого колена. Чтобы не быть голословным, сошлёмся на нашего з/к Н. Его арестовали, когда дочке было три месяца. Когда он упорно не соглашался признать вину, следователь посадил жену с девочкой. Теперь Н. водили на допрос каждый раз мимо камеры, где сидели матери с грудными, дабы он ежедневно слушал их плач.

В век Кропоткиных к их услугам были фальшивые документы, друзья, наконец, вся партия, а точнее – все партии, боровшиеся с царём. В наш век – детально проработанная система паспортов и круговая порука жильцов дома, улицы, села.

Зная все это, заключенного в ЦКБ было легко купить обещаниями: «Советская власть гуманная, если вы будете работать честно, вас…» – здесь шли полунамеки на освобождение и т. д.

В результате «враги» из ЦКБ‑29 больше всего напоминали овец и, конечно, для их охраны было вполне достаточно одного пастуха. В действительности нас охраняло не менее 300 человек. Это нужно было отнюдь не для нас, нет, весь этот «рокамболь» предназначался для вольных. Надо же было, чтобы народ уверовал во «врагов».

Вначале заключенных расселяли по спальням по мере поступления. Затем начальство разрешило перемещение по принципам консолидации характеров или совместной работы. Постепенно в дубовом зале скопились работники КБ‑103 Туполева, этажом ниже в полутемной комнате сконцентрировались ипохондрически настроенные пожилые люди, а в двух смежных – остальные сотрудники В. М. Петлякова, то есть КБ‑100 и В. М. Мясищева, то есть КБ‑102. Хотя нас и водили три раза в месяц в душ, все же к утру воздух в спальнях напоминал что‑то среднее между казармой и бесплацкартным вагоном.

Один из новичков, зайдя в спальню КБ‑100 и увидев дремавшего Петлякова в совершенно рваных носках, был потрясен. Человек, за два года до БОИНГА В17, создавший русскую летающую крепость, самолет Пе‑8 или АНТ‑42, и рваные носки? В 1936 году, то есть за 4 года до войны, Пе‑8 имел: V‑430 км; Н – 12000 м; радиус 2500 км с тремя тоннами бомб. Как это бывает и у людей, Пе‑8 был неудачником. Сперва его запустили в серию на недостроенном заводе в Казани, затем выяснилось, что моторы АМ‑35 в серии не пошли, назначенному начальником бюро по постройке Пе‑8 И. Ф. Незваль пришлось переделывать машину под дизели Чаромского, потом под двигатели Швецова. Сказывалось и отсутствие военной доктрины, замененной шаманскими заклинаниями Ворошилова: «ни пяди своей земли не отдадим» и т. д. Наконец, чувствовалось влияние на корифея референта, который не без задней мысли убеждал того, что нужна только фронтовая авиация. Так или иначе, ЦК и СТО (Совет труда и обороны. – Ред.) четыре раза снимали и вновь ставили Пе‑8 на производство. Мы не стратеги, и заверений М. Штеменко по поводу того, что страна была подготовлена к войне, не разделяем. Одно мы знаем твердо, что если бы Молотов 14 ноября в Имперской канцелярии упомянул, что 1000 самолетов Пе‑8, способных отвезти в Берлин 5000 тонн бомб стоят на аэродромах, это сообщение без внимания оставлено не было бы. Что же касается того, могла ли авиапромышленность Союза построить за 4 года 1000 машин, то такие общепризнанные знатоки, как В. Петляков, А. Микулин, С. Лукин, С. Лещенко, Е. Шекунов, И. Незваль, И. Косткин, С. Вигдорчик, Б. Тарасевич – в этом не сомневались.

Однако мы отклонились. В углу дубового зала стояла койка А. Н. Туполева, соседями его были С. М. Егер и Г. С. Френкель. По вечерам этот угол превращался в технический совет, где решались вопросы конструкции самолета 103, будущего ТУ‑2. В этих случаях Туполев обычно сидел на своей койке, по‑турецки поджав под себя ноги, в любимой толстовке, подштанниках и тёплых носках. Одетый в этот наряд, он напоминал бритого бога с рисунков Эйфеля. Кругом – участники совещания. Со стороны оно, вероятно, здорово смахивало на мхатовскую постановку «На дне».

Из‑под кровати вытащен лист фанеры – для предохранения от утечки информации в спальнях бумага воспрещена – на нём рисуется какая‑либо конструкция. Туполев мягким карандашом подправляет конструкцию и объясняет свою мысль, тут и там вставляя крепкое русское словцо. Греха таить нечего, он их любил, но не как ругань, а как доходчивую иллюстрацию мысли: «Нет, здесь решения ещё не найдено, мотогондолу к крылу говном не приклеишь. Он (показывает на автора) думает, что усилие примет вот этот стержень. Глупости, это не стержень, а сопля, она скрутится без нагрузки, сама по себе…» Покусывая заусенцы у ногтей (острый ножик, всегда лежавший в кармане, отобран, в тюрьме нельзя иметь ничего острого, хотя в лавочке можно купить лезвия «жиллет»), изредка заразительно смеясь – тогда его толстый живот колышется, как мешок с киселем, – главный конструктор поучает свою паству.

Иногда на этих, почти ежедневных сборах, особенно ценных тем, что на них не было никого из руководителей и все мы чувствовали себя абсолютно свободными, присутствовали и другие главные – В. М. Петляков или В. М. Мясищев.

Эти двое были абсолютно полярны. Петлякова называли «великим молчальником». Общаясь с ним, можно было за целый день не услышать от него ни слова. На любом совещании, вплоть до министра, он сидел молча, со стороны казалось, что в полном безразличии, и только пытливые и умные глаза выдавали деятельность его мозга. А мозг этот был подобен современным математическим машинам. Вслушиваясь в мнения, он отбрасывал все лишнее и ненужное (средний процент таковых на наших совещаниях приближается к 80‑90%), аналитически осмысливал оставшееся, вынашивал решение, тщательно отшлифовывал его, а затем коротко и немногословно сообщал сотрудникам.

Большинство этот процесс не понимало, его недолюбливали, считали простым исполнителем воли и решений Туполева, т. е. достаточно бесталанным и даже плохо воспитанным.

На самом деле это было не так. Петляков был начальником первой бригады КОСОС, которая проектировала ТБ‑1, ТБ‑3, АНТ‑14, М. Горький, Пе‑8. Конечно, общие схемы машин, такие решения, как туполевское многолонжеронное крыло, дюралевая обшивка из гофра, принимал Андрей Николаевич. Детальную же разработку конструкции вел Владимир Михайлович. Чертежи М. Горького, например, были выпущены, когда А. Н. был в США. Машину Пе‑2 в ЦКБ‑29 он спроектировал уже без всякого участия Туполева. Короче, это был совершенно самостоятельный главный конструктор.

Внешне Владимир Михайлович напоминал американца с Дикого запада времен Брет Гарта. Небольшого роста, плотный, энергичные черты лица, волевой подбородок, серые холодные глаза. Внутренне с этой оболочкой не было никакой связи. Он был мягким застенчивым человеком, прикрикнуть, а тем более отругать подчиненного, он не мог, точно так же он не мог жаловаться на них начальству. Коллектив эти черты знал, уважал Вл. Мих. и работал дружно, а главное внутренне очень напряженно.

Изаксон , бывший в ЦКБ‑29 его правой рукой, рассказывал о таком разговоре: «Володя, от сроков выпуска чертежей зависит не только твоя свобода, но и всего коллектива, ты бы стал потребовательнее, пожалуй применил бы к X, У и Z, плохо работающим, дисциплинарные меры». Петляков смутился, даже покраснел, но ни слова не сказал, и все осталось без изменений.

После того, как он переделал свой высотный герметический истребитель «100» в фронтовой пикирующий бомбардировщик Пе‑2, его группу перевели на завод 39. Переделка эта была предпринята по настоянию военных, и прежде всего генерала П. А. Лосюкова. Так как идея высотного истребителя принадлежала «стратегам» из НКВД, и в частности, самому Берия, переделку Лосюкову простить не могли и через некоторое время его репрессировали.

Как все‑таки много общего между двумя величайшими подлецами всех времён и народов – Гиммлером и Берия. Оба завели свои собственные войска (СС и НКВД), оба мнили себя военными специалистами (один взялся командовать армией, другой – определять пути развития ВВС), оба спокойно ликвидировали всех инакомыслящих, в том числе и приближённых, оба были жестокими. Поместили бы их в клетку где‑нибудь в Гааге или Женеве, надписали бы: «Я уничтожил 10 миллионов евреев, поляков и т. д., а я столько же соотечественников» – пусть люди всего мира, взглянув на них с презрением, подумали бы о том, как бы это не повторилось!

Самолёт запустили в серию на заводах 39 и 22 в Филях. Осенью 1941 года оба завода были эвакуированы в Казань и Владимир Михайлович стал главным конструктором Казанского завода, директором которого был В. А. Окулов, а главным инженером М. Я. Корнеев. Завод работал хорошо, в 1942‑44 гг. он выпускал до 13 самолетов в сутки. Осенью 1943 года Петлякова экстренно вызвали в Москву. Погода была плохая, и Окулов, чтобы не рисковать жизнью В. М., решил Дуглас в полет не пускать. Тогда В. М. пошел на аэродром, договорился с военными и улетел на Пе‑2. Возле Мурома самолет врезался в землю и сгорел. Подозревали вредительство, было наряжено следствие, несколько человек арестовали. Сталин приказал тщательно расследовать причину гибели «талантливого конструктора и патриота».

Похоронили Петлякова на Казанском кладбище. Ирония судьбы: вскоре после войны рядом с ним опустили в землю гроб Вассо – сына И. В. Сталина, спившегося в казанской ссылке. Сын Владимира Михайловича, Михаил Петляков, летчик‑испытатель, и сейчас работает на заводе 135 в Харькове, где облётывает ТУ‑134.

После гибели Петлякова на его место был назначен А. М. Изаксон , затем А. И. Путилов , а вскоре В. М. Мясищев . Последний в 1946 году довольно основательно модифицировал Пе‑2, но спроектированная в 1939 году машина морально устарела. По докладу Яковлева, Сталин машину с производства снял, бюро распустили, и В. М. Мясищев ушел на педагогическую работу в МАИ.

Владимир Михайлович Мясищев был полной противоположностью своего тёзки, Владимира Михайловича Петлякова. Далее в толпе его внешность бросалась в глаза. Красивый, с гордо посаженной головой, всегда хорошо одетый, он походил на актера. В прошлом, в КОСОСе, он был ведущим конструктором ряда машин. В частности, он проектировал дальний пушечный истребитель ДИП, машину, на которой впервые в мире (это без иронии) стояли безоткатные пушки Курчевского (прообраз фаустпатронов и БАЗУК). В ЦКБ‑29 он проектировал дальний высотный бомбардировщик «102». Собрали его в Омске, он летал, но довести самолет из‑за двигателей не сумели.

В 1949 году Сталин потребовал создать реактивный бомбардировщик, способный «достать» США. Существовавшие в то время двигатели не могли обеспечить решение задачи из‑за большого расхода топлива, и Туполев от неё отказался. Сталин разгневался. Тогда за решение задачи взялся В. М. Мясищев. В мгновение ока в Филях на заводе 23 ему создали ОКБ. Из всех других ОКБ НКАП откомандировали туда 1500 конструкторов, и работа закипела. Руководящий состав ОКБ‑23 был подобран из бывших з/к, работавших в ЦКБ‑29 над самолетом 102. Пополнился он несколькими молодыми способными инженерами – от Сухого туда перешел Л. М. Роднянский и Нодельман, от Ильюшина Л. Л. Селяков и ряд других. Так появился самолет МЯ‑4 или М‑4. В этой машине четко сформулировалось кредо Владимира Михайловича: «Я берусь выполнить любую задачу и выполню её, если промышленность подаст мне нужные компоненты, т. е. двигатели, оборудование и металл». Самолет был создан, но дальность его вместо 16 000 км оказалась 9 000 км, но тут В. М. был не при чем, подвели двигатели. Примерно по этой же схеме был создан и сверхзвуковой бомбардировщик «50», показанный как‑то в Тушине на параде. Он мог летать со скоростью 2 000 км, но тоже не имел дальности. Разгневанное начальство, на этот раз Хрущёв, в третий раз ликвидировало бюро Мясищева, передав его В. Н. Чаломею для создания ракет, этой «панацеи от всех зол», по убеждению Хрущева. Мясищева назначили начальником ЦАГИ.

Хотя П. О. Сухой не арестовывался и в шараге не работал, небезынтересно сопоставить его с В. М. Мясищевым, ибо в их философии много общего. Как и Мясищев, Сухой, несомненно, талантливый конструктор. В КОСОСе он руководил постройкой сверхдальних АНТ‑25, прославленных полётами Чкалова и Громова, и АНТ‑37 «Родина», на которой был совершен злополучный «дамский» перелёт Гризодубовой.

«Когда я берусь делать машину, я делаю её соответствующей требованиям. Дальше дело не моё, если такая машина нужна, пусть они организуют производство». Результат был всегда один – хорошие самолеты строились в уникальных экземплярах, а в серию не шли. Так продолжалось до тех пор, пока возле Павла Осиповича не появился пробивной менеджер Е. А. Иванов, несомненный родственник Остапа Бендера, конечно, в хорошем смысле. Взвалив на свои плечи тяжелую задачу государственных испытаний в НИИ ВВС, этом оплоте неповоротливых и консервативных военных, он провел через них перехватчик СУ‑7 и добился положительного заключения. Только с его помощью отличные истребители СУ‑7, СУ‑9, Т‑58, стали достоянием армии. В симбиозе П. О. Сухой – Е. А. Иванов обрела себя наиболее жизнеспособная «гонкуровская» схема нашего времени. Один, беспартийный, творил, другой, партийный босс, пробивал продукт творчества первого через административные, партийные, военные и бюрократические инстанции. Сравнивая П. О. Сухого и В. М. Мясищева, нужно заметить, что первый никогда не отрывался от земли и брался за создание машин, основанных на реально существующих ингредиентах. Второго это последнее не интересовало. Подобная «философия» сказывалась на людях, вот почему Мясищева недолюбливали, а к П. О. Сухому, хотя его фамилия на редкость точно соответствовала его характеру, относились хорошо. Помимо Е. А. Иванова у П. О. Сухого были способные помощники: Н. С. Черняков, Н. Ф. Зырин, Е. С. Фельснер, Ярославский и др.

А. С. Яковлев и В. С. Ильюшин арестам не подвергались. Оба были членами партии. Кроме того, Яковлев был референтом Сталина, а Ильюшин выбился из самых низов, что, разумеется, способствовало его неприкасаемости. Своему учителю и патрону по ВВА Яковлев, естественно, протежировал. Говорили, что именно он, вопреки воле военных, продвинул легендарную «Черную смерть», штурмовик Ил‑2. Оба были талантливыми инженерами, давшими стране такое великолепное оружие как Як‑1, Як‑3 и Ил‑2. Бомбардировщик Ил‑4, который Яковлев хвалил в своей книжке, фронтовые летчики называли «могилой», ибо из‑за очень плохой маневренности и недостаточной защиты днём их Мессершмиты‑109 расстреливали, как им заблагорассудится. В кругах работников Авиапрома Яковлева не любили, не без основания считая, что референтура у «Самого» неизбежно требовала от него известных компромиссов с нравственными началами. Помощниками Яковлева были К. А. Вигант, Е. Г. Адлер, А. И. Эрлих, С. Г. Кулагин… Вокруг Ильюшина сгруппировались Бугайский, которого он вскорости за излишнюю популярность удалил, Г. В. Новожилов, А. Я. Кутепов, К. В. Рогов, Артем Микоян и ряд других. При таком брате, как Анастас, Артём Микоян имел в кармане бессрочную индульгенцию, навеки освобождавшую его от недопустимых Сх и Су. В начале своей деятельности Микоян без Гуревича был подобен всаднику без головы, и острословы предлагали именовать самолеты не МИГ, а ГУМ. С годами он рос, и начиная с МИГ‑19 его авторство неоспоримо. В войну МИГи никакой роли не играли, но после неё стали основным истребителем не только в СССР, но и во многих других странах. Вокруг Микояна сложился коллектив способных помощников: А. Я. Березняк, Матюк, Р. А. Беляков, Г. Лозино‑Лозинский, Б. Л. Кербер.

С. А. Лавочкин в 37‑38 годы ушел в «подполье» и совместно с летчиком Капло занялся проектированием глиссеров для спасения экспедиции Папанина, чем и избежал неприятностей. В войну он создал прославленный ЛА‑15 и тяжелый перехватчик, за длинный фюзеляж получивший кличку «Анаконда». После чего вступил в затяжной период неудач и успеха не имел. Разуверившись, он перешёл на ракеты, создал крылатую ракету «Буря», тоже не очень удачную. От всех этих огорчений при очередном неудачном старте «Бури» он умер от разрыва сердца.

Помощниками С. А. Лавочкина были: Л. А. Закс , Н. А. Хейфиц , С. И. Зеншаин , В. А. Пирлик , Ю. В. Эскин .

Г. М. Бериев был в то время уже самостоятельным конструктором и имел в Таганроге на заводе 48 своё бюро. Ему очень протежировал наркомвоенмор Н. Г. Кузнецов, отличившийся в Испании, который был близок к Сталину. Возможно поэтому его не тронули.

О. К. Антонов к этому времени работал одним из второстепенных заместителей Яковлева и ходил в его тени.

В. Ф. Болховитинов , способный инженер, но неудачник, создал модификацию ТБ‑3 с гладкой обшивкой и полуубирающимися шасси, самолет ДВА, на котором погиб Леваневский. Затем истребитель с прямоточным двигателем, на нем разбился Бахчиванджи. Построил истребитель с двумя двигателями Климова танде, – неудача с центровкой. Махнул рукой на всё, ушел на педагогическую работу. В. Ф. был военным инженером, и его всегда опекали работники ВВС, возможно это сыграло свою роль, и его не тронули.

Последний верный туполевский Санчо Панса – А. А. Архангельский . Все эти годы он жил в невыносимой тревоге, один‑единственный из окружения А. Н. Туполева не подвергшийся аресту, он каждую ночь ждал стука в дверь. Его жена Наталья Дмитриевна, дочь известного профессора лингвиста, автора популярного словаря Д. Ушакова, вспоминала, как А. А. беспокоил её, не ел и не спал, и психически стал крайне неустойчивым. Архангельский не был таким конструктором, как Петляков или Сухой, в КБ Туполева он выполнял особую роль, в которой был незаменим. Это было внешнее представительство и доводка машин. Оставшись на свободе, он продолжал доводку СБ, который получил название АР‑2. А оставили его, видимо, с расчетом, надо же было кому‑то решать вопросы по многочисленным типам машин.

Остальные главные были арестованы все: А. И. Путилов (самолеты Сталь), Р. Л. Бартини (ЕР), В. А. Чижевский (ВО), Д. С. Марков (РЛи Р), И. Г. Неман (ХАИ), Д. Л. Томашевич (самолеты умершего Поликарпова), С. П. Королев (ракетопланы), В. Л. Александров (АК), Невдачин (легкие машины) – самостоятельных заданий в ЦКБ‑29 не имели и работали начальниками бригад.

Остается патриарх авиационной мысли в СССР – Андрей Николаевич Туполев . Философская концепция А. Н. Туполева была предельно четкой:

«Самолеты нужны стране, как чёрный хлеб. Можно предлагать пралине, торты и т. д., но незачем, нет ингредиентов, из которых их делают. Следовательно:

а) нужно выработать доктрину использования авиации, основанную на реально возможных проектах машин;

б) на базе уже освоенной технологии и производственных возможностей создать крупносерийные образцы машин, отвечающих доктрине;

в) если эти образцы по своим данным будут немного отставать от западной рекламы – черт с ними, возьмем количеством;

г) чтобы между количеством и качеством не возник непоправимый разрыв, необходимо: 1) всемерно развивать технологию опытного самолетостроения, освободив его от забот по серии, для чего создать на заводах достаточно сильные серийно‑конструкторские бюро; 2) опытные КБ загружать двумя видами задач: новыми образцами для серии и перспективными машинами, по своим данным резко вырывающимися вперёд».

Эту концепцию он проводил довольно чётко. Ее первой части соответствовали Р‑3, ТБ‑1, ТБ‑3; её второй части – такие выдающиеся для своего времени самолеты, как: СБ, АНТ‑42, АНТ‑25. Кроме того он считал, что: «В условиях СССР карликовые КБ, пусть даже возглавляемые талантливыми конструкторами, многого достичь не смогут, нужны мощные организации по типу КОСОС, которых достаточно две, максимум три». В те годы он полагал, что таковыми могут быть сильные бюро, созданные вокруг Григоровича и Поликарпова. Свое убеждение он подкреплял такими примерами:

«За 10 лет с 1927 по 1937 год наше бюро создало для страны 10 крупносерийных машин, отвечающих требованиям ВВС и ГВФ, это – И‑4, Р‑3, Р‑7, ТБ‑1, ТВ‑ЗСБ, РД (АНТ‑25), ТБ‑7 (АНТ‑42), АНТ‑9, АНТ‑14. За эти же годы Н. Н. Поликарпов выпустил – И‑5, У‑2, Р‑5 и И‑16, то есть пять типов & , ОКБ Ильюшина ИЛ‑2 и ИЛ‑4, то есть два типа, а Бартини – ЕР‑2, то есть один. За те же годы Кочеригин, Голубков, Ицкович, Москалев, Флоров, Боровков, Грибовский, Цыбин, Пашенин, Гроховский, Щербаков, Чачовников, Беляев, Таиров, Рафаэлянц, Жоншай, Козлов, Нуров, Ермолаев, Толстых, Висковат, Черановский, Невдачин, Яковлев – перечислил 24 главных, их было, конечно, больше, – каждый из которых имел своё КБ, не дали ВВС ни одного! Видимо, многих из этих людей, талантливых конструкторов, в крупных ОКБ можно было бы использовать продуктивнее. Не забывайте и экономическую сторону дела, денег у страны было немного, а сколько стоило содержание всех этих бюро!»

Было бы наивным изображать А. Н. Туполева толстовцем и «непротивленцем». Крупный талант, независимо от сферы его деятельности, всегда и везде угнетал менее способных. Обычно это проявляется уже с первых классов школы. Однако к чести Туполева следует отнести, что существование многих карликовых бюро имело место в то время, когда он совмещал в себе не только руководителя КОСОС, но и главного инженера ГУАП. В то время он обладал властью одним росчерком пера уничтожить любое такое микробюро. Он этого не делал. Право же критически относиться к деятельности других есть неотъемлемое право каждого. Большинство это признавало, однако, некоторые мириться не хотели. Одним из них мог быть и А. С. Яковлев. Исключить возможности, открывающиеся от его близости к «корифею», было бы неверным. На эту мысль наталкивают и некоторые страницы его книги «Цель жизни». Так или иначе, А. С. Яковлев неоднократно проявлял недоброжелательность к А. Н. Туполеву. Оставим в стороне мелкие уколы в приверженности Туполева к доктринам ДУЭ и Митчеля, ибо они господствовали в то время в умах военных, и массовое производство ТБ‑1 и ТБ‑3 шло, естественно, не по желанию А. Н. Туполева, хуже другое. В 1943 году, когда ход войны переломился, и от обороны страна перешла в наступление, никто другой, как он настоял на том, чтобы налаженное производство ТУ‑2 в Омске было прекращено и заменено ЯК‑3. В наступлении же, конечно, нужнее были ТУ‑2. Такой концепции отвечали и черты характера. А. Н. Туполев в технике был веротерпим, прислушивался к мнениям других, поддавался переубеждению. Прожектерства не терпел, а прожектеров от себя отстранял. На защиту своих сотрудников вставал грудью. В личной жизни был пуританином и имел стойкие нравственные убеждения. Пробиться в число его ближайших сотрудников было нелегко, так высоки были требования. Было необходимо любить своё дело превыше всего, почти аскетически, забыв всё остальное, быть инициативным, настойчивым, правдивым, не преклоняться перед авторитетом и начальством, смело искать новые пути, а найдя, не отступать перед всякого рода конъюнктурными соображениями. Отвечающий такому стандарту человек постепенно завоевывал его доверие, пока через несколько лет ему доверяли настолько, что, по существу, не контролировали.

Содружество способных инженеров, самостоятельно решавших задачи в своей специфической области, точно и без фальши ведущих свою партию в партитуре, ключ к которой выбран самим главным, и характеризовало работу его ОКБ. Такая организация и принципы поразительно способствовали расцвету творческих способностей и неудивительно, что генеалогическое дерево советской авиаконструкторской мысли разрослось именно из КОСОС ЦАГИ.

Но вернемся к шараге. Летчиком‑испытателем будущей «103» был назначен М. А. Нюхтиков. «Сотка», как называлась машина В. М. Петлякова, в те дни уже летала. Начавший её испытания П. М. Стефановский жаловался, что на режиме подхода к земле «сотка», чуть уберёшь газ, проваливается «как утюг». В то время 103‑я ещё только обретала формы, и шли поиски оптимальных форм. Однажды в бригаде С. М. Егера, поджав одну ногу под себя (любимая поза), сидит «старик». На доске профиль НАСА‑1113. Мягким карандашом [твердые он презирал, когда такой попадался ему в руки, он сквозь сильные очки с интересом разглядывал его, а затем, сплюнув, бросал за спину] «старик» подправляет хвостовую часть профиля. Сидящий рядом аэродинамик А. Э. Стерлин явно не одобряет это кощунство. «Вот так, здесь мы немножко подожмём, – и обращаясь к Стерлину: – Ты, Аманулыч, не попёрдывай, машина у земли будет устойчивой, вот так, – жестом подбирает штурвал на себя, потом плавно отдает его, – мы спокойненько и сели».

Как рассказывал случайно присутствовавший при этом Нюхтиков, – «в то время я про себя подумал: ладно, пусть „старик“ поболтает, на вас это произведет впечатление, я же стреляный воробей, меня на такой примитивной мякине, не проведешь. Когда же во время первого полета все происходило точно так, как он тогда рассказывал, я дал себе слово извиниться перед ним». Действительно, когда мы поздней осенью 1940 года собрались в комнатке ангара НИИ в Чкаловской и, затаив дыхание, слушали оценку своего труда, Нюхтиков слово в слово повторил сказанное Туполевым год назад у доски.

К слову сказать, в это же время на «сотке» Ф. Ф. Опадчий обнаружил некоторую неустойчивость по курсу, особенно заметную на малых скоростях. Начальство разгневалось. Петлякова свозили на Лубянку к генералу В. Кравченко (начальнику всех шараг), а затем и к самому Берия. Поползли противные разговоры, слово «вредительство» ещё не произносилось, но им запахло. Среди заключенных КБ‑100 появились плохие симптомы – уныние, нервозность и даже взаимные упреки. Конфликт явно назревал.

Мне хочется отметить здесь одну, общую почти для всех зэков шараги черту – склонность к депрессии. Достаточно было ничтожного импульса (слуха, фразы, замечания «руководства»), как такая душевная депрессия распространялась среди зэков с необыкновенной быстротой. Порой без всяких оснований, входя в спальню, вы обнаруживали десятки людей, лежавших на кроватях лицом в подушки, а вслушиваясь в разговор, могли услышать: «…отпускать не будут… всех в лагеря… точно, я слышал, артиллеристов уже разогнали…» и т. д. Поражала скорость, с какой наше общество в сотню людей впадало в меланхолию и пессимизм.

Тщетно Петляков с динамиками искал простого решения, заговорили о капитальной переделке оперения, а это уже скандал, сроки, честь мундира «руководителей». Кутепов велел позвать Туполева. Он долго ходил у оперения, бормотал, сопел, грыз ногти, потом сказал: «Володя, продолжи стабилизатор за шайбы, тут у тебя наверняка затенение, добавки стабилизируют поток, эффективность рулей на малых скоростях поднимется и, я думаю, ты обойдешься без капитальных переделок. В серии сделай так‑то…» и он начинал длинный разговор. Ночью на заводе сделали удлинители, днём поставили на место, а назавтра Опадчий доложил, что неустойчивость пропала.

И третий пример, – он относится к 1947 году. Делали мы ТУ‑14, правило площадей ещё права гражданства не получило. Двигатель Роллс‑Ройс «НИН», имевший большой лоб и длинное сопло, плохо компоновался с крылом, позвали А. Н. Туполева. Присмотревшись, он стал прибавлять сечение мотогондолы перед крылом, одновременно обжимая её под ним. Прислушавшись, можно было разобрать, как он бурчит: «Вот здесь поток подожмется, здесь расправится и мы избавимся от интерференции между крылом и гондолой». Казалось, он видит этот метафизический поток, набегающий на машину, сжимающийся вокруг мотогондолы и, плавно распрямившись, обтекающий крыло. Никто из очевидцев этой мысли не понял, более того, все согласились, что он мотогондолу испохабил. Посоветовавшись, решили пригласить аэродинамика No 1 – С. А. Христиановича. Тот посмотрел, пожал плечами, и скептически молвил: «Знаете, что‑то не то. Возможно, будет и лучше…» И далее не слишком определенно. Поддавшись скепсису авторитета, Егер, Сахаров и Бабин решили немного подправить схему. Вечером грянул бой. «Старик» рассердился не на шутку. «Мальчишки, сопляки, голодранцы, – сыпалось как из рога изобилия, – что вы мне задуриваете голову Христиановичем, он теоретик, достаточно далёкий от практического конструирования. У него и задачи другие, искать общие закономерности. Что он вам конкретно сказал что‑либо, может подсказал конструкцию? Ах нет? Так что же вы…» и в таком духе дальше. Летала же ТУ‑14 хорошо и со временем её довольно уродливые гондолы действительно теоретически обосновали.

Три этих примера показывают интуицию Туполева. Стоит ли напоминать, что интуиция в то время была чем‑то вроде салемской колдуньи и осуждалась как немарксистская, а идеалистическая концепция? В точных науках все должно быть выражено формулами, – учили студентов.

Кстати сказать, ТУ‑14 был первым случаем коллизии с общепризнанной формулой «красивое – значит разумное». «Ничто не вечно под луной» – сомневаюсь, что «Конкорд» мог понравиться Луи Блерио, Фарману, Дюпердюсену и Вуазену. Скорее, взглянув на него, они плевались бы.

Теперь уместно вспомнить, как начинался ТУ‑2. Итак, в конце 1938‑начале 1939 гг. в Болшево начали прибывать транспорты со специалистами. «Всё смешалось в доме Облонских» – авиаторы, судостроители, артиллеристы, танкисты, ракетчики, связисты… Туполев был своеобразным центром притяжения для авиаработников. Вскоре вокруг него сколотилось эмбриональное ядро будущего ОКБ – С. М. Егер, Г. С. Френкель, А. В. Надашкевич и два молодых человека, хотя и умевшие чертить, но попавшие в эту компанию явно по канцелярскому недоразумению: звукооператор В. П. Сахаров и дипломник станкостроительного института И. Б. Бабин. Ядро дополнил моторист А. Алимов, выполнявший в нем роль гена физической силы.

В то время, а скорее даже несколько раньше, в камере No 58 Бутырской тюрьмы, как это рассказывал А. Н. Туполев позднее, в его уме созрела идея самолета‑агрессора, пикировщика, способного нести бомбы самого крупного калибра, и скоростью превосходящего истребители того времени. На трёх чертежных досках, положенных на колченогие столы, Егер, Сахаров и Бабин, работая с утра до ночи, искали его будущие формы. Несмотря на только что перенесенную трагедию допросов и пыток, несмотря на окружающую обстановку, больше всего напоминавшую железнодорожный вокзал во время стихийного переселения, мысль А. Н. Туполева работала предельно чётко, и постепенно лицо АНТ‑58 (ну, разве не перст Божий! В камере No 58 маститый конструктор задумывает свой 58‑й проект) приобретало свои черты. Постепенно внешние формы АНТ‑58 начинали складываться. По мысли «старика», он имел экипаж из трёх человек. Впереди сидел один летчик, у которого для стрельбы вперед, в носу АНТ‑58 стояла батарея из четырех пулеметов ШКАС и двух пушек ШВАК. В концевой части крыльев, непосредственно под ней, начинался длинный бомбовый люк, в котором могла подвешиваться трёхтонная бомба. Передняя часть люка имела скошенный выход для падения бомб при почти отвесном пикировании. За бомбовым люком сидели штурман и стрелок, у которого стояли два пулемета для обороны в нижней и верхней полусфере. Машина была предельно обжата, её миндалевидное сечение определялось в верхней части фигурой летчика и диаметром трёхтонной бомбы – в нижней. По прикидочному расчету, который вел сам «старик», с двумя двигателями по 750–800 лс было возможно получить скорость порядка 600–630 км.

Изредка появлялись чины НКВД, осматривали эскизы и удалялись, не проронив ни слова. Затем А. Н. Т. исчез – ночью его увезли в Москву. Через сутки он вернулся суровый и гневный, сообщил, что через три дня будет доклад о самолёте. На этот раз с чертежами увезли троих: его, Егера и Френкеля. Вначале их принял директор «золотоносной жилы», то есть начальник всех шараг генерал Давыдов (в 1939 году Давыдова посадили и назначили на его место Кравченко, последнего посадили уже в 1941 году). Генерал одобрил и сообщил, что назавтра Туполева доставят на доклад к Берия, а пока, чтобы «не утруждать», всех троих разместили в одиночках внутренней тюрьмы (пятиэтажное здание гостиницы пароходного общества «Кавказ и Меркурий», расположенное во дворе дома № 2 по Лубянке. Еще при Дзержинском его превратили в тюрьму для особо важных подследственных. Сообщалось оно несколькими крытыми переходами, по которым водили на допросы, с основным зданием. Обладала рядом привилегий: весь процесс от ареста до расстрела проходил в одном здании без выхода на воздух, во‑вторых, в паек арестованных входили папиросы «Бокс» на день).

Приём у Берия, в его огромном кабинете, выходившем окнами на площадь, был помпезным. На столах разостланы чертежи. У конца в сторону «ближайшего помощника и лучшего друга» сидит Туполев, рядом с ним офицер, напротив Давыдов. Поодаль у стены между двумя офицерами – Егер и Френкель. Выслушав Туполева, ближайший произнес: «Ваши предложения я рассказал товарищу Сталину. Он согласился с моим мнением, что нам сейчас нужен не такой самолет, а высотный дальний четырехмоторный пикирующий бомбардировщик, назовем его ПБ‑4. Мы не собираемся наносить булавочные уколы, – он неодобрительно показал пальцем на чертеж АНТ‑58, – нет, мы будем громить зверя в его берлоге». Обращаясь к Давыдову: «Примите меры, – кивок в сторону заключенных, – чтобы они через месяц подготовили предложения. Всё!»

Туполев вернулся злой, как тысяча дьяволов, затея Берия была явно несостоятельной. «Высотный» – значит, герметическая кабина, то есть стеснённый обзор. Четырехмоторный дальний – следовательно, крупногабаритная, неповоротливая машина, – отличная цель для зенитчиков и непригодная для крупносерийного производства. Герметические кабины не позволяли применять надежное оборонительное вооружение, ибо дистанционно‑управляемого в то время в СССР не было. Одним словом, масса «против» и ни одного «за», разве только то, что немцы и американцы уже имеют одномоторные пикировщики, следовательно, нам следует переплюнуть их и создать очередной уже не «царь‑колокол», а «царь‑пикировщик»!

Вечером Туполев собрал свою группу и поделился своими сомнениями: «Дело очень ответственное. Возможно, этот дилетант уже убедил Сталина, и им будет трудно отказаться от ПБ‑4. Сталина я немного знаю, он менять свои решения не любит. Надо очень добросовестно подобрать общий вид машины, примерный весовой расчёт, – как жалко, что с нами нет Петлякова, он лучше меня знает все данные АНТ‑42 (ПЕ‑8), а ведь ПБ‑4 должен быть примерно таким же. Возьмем за основу 42‑ю, герметизируйте кабину, продумайте выход бомб из люка при пикировании, учтите дополнительный вес, расчетную перегрузку для пикировщика придется поднять. Объяснительную записку напишем мы с Жоржем (Френкелем)».

В записке освещались четыре основных положения:

1. Высотный дальний четырехмоторный тяжелый бомбардировщик уже создан, это АНТ‑42. Для того, чтобы «бить зверя в его берлоге», нужно организовать его серийное производство.

2. Пикировщик, поскольку процент их потерь все же будет большим, должен быть малоразмерной массовой машиной.

3. Для прицеливания на пикировании машина должна быть маневренной, чего нельзя достигнуть на тяжелой четырехмоторной машине.

4. Заявленные им, Туполевым, точные данные по самолету 103, он гарантирует, требуемые по ПБ‑4 – не может.

Через месяц Туполева отвезли на Лубянку одного. На этот раз он пропадал три дня, и мы изрядно без него поволновались, а вернувшись, рассказал:

«Мой доклад вызвал у Берия раздражение. Когда я закончил, он взглянул на меня откровенно злобно. Видимо, про ПБ‑4 он наговорил Сталину достаточно много, а может быть, и убедил его. Меня это удивило, из прошлых приемов у Сталина я вынес впечатление, что он в авиации если и не разбирался, как конструктор, то все же имел здравый смысл и точку зрения. Берия сказал, что они со Сталиным разберутся. Сутки я волновался в одиночке, затем был вызван вновь. „Так вот, мы с товарищем Сталиным ещё раз ознакомились с материалами. Решение таково: Сейчас и срочно делать двухмоторный. Как только кончите, приступите к ПБ‑4, он нам очень нужен“. Затем между нами состоялся такой диалог:

Берия: – Какая у вас скорость?

Я: – Шестьсот.

Он: – Мало, надо семьсот! Какая дальность?

Я: – 2000.

Он: – Не годится, надо 3000! Какая нагрузка?

Я: – Три тонны.

Он: – Мало, надо четыре. Всё!

Обращаясь к Давыдову: «Прикажите военным составить требования к двухмоторному пикировщику. Параметры, заявленные гражданином Туполевым, уточните в духе моих указаний».

На этом аудиенция закончилась, мы вышли в секретариат, Давыдов кивнул головой Кутепову и Балашову, те на цыпочках подобострастно скрылись за священными дверями, и вскоре, уже в виде гостиничных боев, появились обратно, нагруженные чертежами и расчетами».

Страницы