С другой стороны, предложенное определение («армия не воевала») не раскрывает механизм стремительного разложения Красной Армии. И хотя множество приведенных выше фактов (подчеркиваю — фактов, а не цитат, мнений, рассказов) уже дает вполне однозначную «подсказку», у нас есть возможность установить истину, вовсе не прибегая ни к каким гаданиям. Все, что требуется, — это еше раз открыть вполне официальный статистический сборник «Гриф секретности снят». Там предельно ясно написано — куда и как пропала Красная Армия.

На страницах 234—246 указанного сборника приведены данные о потерях действующих фронтов в 1941 году. Уникальность указанных страниц в том, что цифры (прошу вас, уважаемый читатель, забыть на время о той трагедии, что стоит за этими цифрами, и сосредоточиться на простой и чистой арифметике) убитых и пропавших без вести не объединены в единый массив при помощи лукавой буквы «И», а показаны отдельно. Причем прямым текстом написано: «пропало без вести, попало в плен, небоевые потери». Более того, на странице 338 составители сборника даже не побоялись столь же прямо сообщить, что из 4559 тыс. человек, учтенных в донесениях штабов как «пропавшие без вести», 4059 тыс. человек (т.е. 89%) находились в плену. С учетом этих пояснений сведем имеющуюся информацию в очередную таблицу:

Как видим, за исключением северного фланга войны (Северный и Северо-Западный фронты) число пленных и пропавших без вести в 7—10 раз превосходит число убитых.

Или, другими словами, именно массовое пленение и дезертирство являются основной составляющей безвозвратных потерь Красной Армии 41-го года. Ситуация на Северном фронте вполне подходит под определение «исключения, подтверждающие правило». Ни условия местности, ни вооружение нищей финской армии не позволяли ей провести крупные операции по окружению противника. Боевые действия имели характер медленного «выталкивания» частей Красной Армии за линию границы 1939 года. Впрочем, и при этом «выталкивании» в плену у финнов оказалось 64 188 советских солдат. (49, стр. 317)

Достоверны ли эти прискорбные и позорные цифры? Скорее всего — нет. Они явно занижены. К такому предположению приводит уже одно только простое сравнение указанных в сборнике «Гриф секретности снят» потерь личного состава и потерь стрелкового оружия. Не берусь судить, что в Красной Армии было организовано более безобразно — учет потерь личного состава или сбережение личного оружия, но цифры, характеризующие эти два рода потерь, категорически не стыкуются друг с другом: (2, стр. 162—169, стр. 368,88, стр.381)

Заставляет усомниться в достоверности учета потерь личного состава и итоговый (за весь период боевых действий 1941 г.) результат, приведенный на стр. 152 (Таблица № 72, «Потери личного состава действующих фронтов и отдельных армий»). Составители сборника «Гриф секретности снят» приводят такие цифры потерь Красной Армии:

— общие потери 4308 тыс. человек, в том числе

— санитарные потери 1314 тыс. человек

— безвозвратные потери 2994 тыс. человек

Если бы это было правдой, если бы безвозвратные потери 41-го года составляли «всего лишь» (еще раз прошу прощения за вынужденную бестактность) 3 млн. человек, то к концу года численный состав действующей армии должен был бы многократно увеличиться (в сравнении с уровнем 22 июня 1941 г.) и достичь 7—8 млн. человек. Это очень простая школьная задачка про бассейн, в который по одной трубе вливается, а из другой выливается. Какие людские ресурсы получили во второй половине 1941 года части и соединения действующей армии Советского Союза? Как ни странно, но прямого и внятного ответа на этот наиважнейший вопрос нет. Приходится идти к ответу расчетным путем. Всего было мобилизовано 14 млн. человек. Причем они не были «лишними». «Уже в августе были полностью использованы остатки всех поднятых по мобилизации возрастов (1918—1905 гг. рождения)». (3, стр. 150) Как было отмечено выше, речь идет о 10 млн. резервистов, призванных на первом этапе мобилизации (по Указу от 22 июня). Затем призвали еше 4 млн. Разумеется, далеко не все они попали в действующую армию. Действующая армия — это только одна из многих составляющих Вооруженных Сил. Есть еще тыловые и учебные части, испытательные полигоны, есть склады и базы, госпитали, тыловые аэродромы. Например, в Германии при общей численности вооруженных сил рейха в 7,25 млн. чел. в частях и соединениях действующей армии (на всех фронтах) в июне 1941 г. было 3,8 млн. (52%). В СССР на протяжении трех последних лет войны доля личного состава действующей армии составляла 57—58% от общего числа военнослужащих. (2, стр. 138) Можно обоснованно предположить, что такие же цифры применимы и к распределению людских ресурсов в 1941 г. В таком случае из общего числа 14 млн. человек, призванных по мобилизации, в состав действующей армии должно было поступить не менее 8 млн. человек. И это — минимальная оценка. Не будем забывать о том, что в состав действующих фронтов летом 1941 г. вошли еше и армии Второго стратегического эшелона, затем — войска ранее считавшихся тыловыми внутренних округов, а в конце года — части Дальневосточного фронта и так называемые «дивизии народного ополчения».

Вся эта простая арифметика приводит нас к тому, что численность действующей армии к концу 1941 года должна была возрасти как минимум на 5 млн. человек (8-3 = 5.) Даже если предположить самое худшее: ни один раненый до конца 1941 года так и не вернулся в строй, и на этом основании вычесть из итоговой цифры все санитарные потери (1,3 млн.), то и тогда прирост численности действующей армии должен был бы составить порядка 4 млн. человек.

Фактически же (по статистическому сборнику Кривошеева, стр. 152) среднемесячная численность действующей армии к концу 1941 г. не только не увеличилась, но даже уменьшилась на 0,5 млн. человек! С 3 334 400 до 2 818 500.

Единственно возможное объяснение такой динамики — реальные потери превысили численность пополнения («из бассейна вылилось больше, чем влилось»). Другими словами, реальные безвозвратные потери Красной Армии в 1941 году составили вовсе не 3 млн., а порядка 8—8,5 млн. человек.

Можно ли реконструировать хотя бы минимально достоверную статистику потерь? Вполне можно. Печальный опыт великого множества военных конфликтов XX века показывает, что существует некое, весьма стабильное соотношение числа убитых и раненных в боевых действиях. Это соотношение — 1 к 3. На одного убитого приходится трое раненых. В частности, точно в таких пропорциях сложились и потери вермахта в 1941 г. (209 595 убитых и пропавших без вести, 621 308 раненых). (12, стр. 161) Указанные выше втаблине цифры потерь фронтов 41-го года (убитые и санитарные потери) также укладываются в пропорцию 1 к 3. Сходной была и структура потерь Красной Армии в крупнейших операциях 44—45-го годов (Днепровско-Карпатская операция — 1 к 3,1; Белорусская операция «Багратион» — 1 к 3,3; Львовско-Сандомирская операция — 1 к 3,5; Будапештская операция — 1 к 3,0; Висло-Одерская операция — 1 к 3,5; Берлинская операция — 1 к 3,5). (2, стр. 197—220) Стабильное постоянство этих цифр не может не удивлять, но факты именно таковы. Вероятно, они отражают какое-то фундаментальное соотношение между «прочностью» человеческого организма и поражающим действием оружия той эпохи.

Санитарные потери (количество раненых и заболевших, поступивших на излечение в госпитали) 1941 года известны (1314 тыс. человек). Они достаточно достоверны: в глубоком тылу и порядка было больше, и учет был по меньшей мере двойной (и при поступлении, и при выписке). Исходя из соотношения раненых и убитых как 3 к 1, можно предположить, что порядка 500 тыс. человек погибло. Суммарные же безвозвратные потери 41-го года не могли быть (по указанным выше арифметическим соображениям) меньше 8 млн. человек. Следовательно, никак не менее 6—7 млн. бойцов и командиров «пропали без вести».

6—7 миллионов. Столько, сколько было в действующей армии 22 июня 1941 года, и еще раз столько.

Полученная нами сугубо расчетным путем цифра «пропавших без вести» (т.е. пленных, дезертиров, а также не учтенных в донесениях штабов убитых и раненых) с приемлемой точностью коррелирует с другими, вполне достоверными сведениями. Например, с указанной выше цифрой совокупных потерь стрелкового оружия (6,3 млн. единиц). Далее. Немецкое военное командование зафиксировало пленение в 1941 г. 3,8 млн. бывших военнослужащих Красной Армии. Эта цифра, как справедливо уточняют советские историки, может быть несколько завышена за счет того, что в число пленных немцы включали и военных строителей (а в ряде случаев — и просто мужчин из числа гражданского населения, мобилизованного на рытье окопов и противотанковых рвов). Это верно, как верно и то, что речь идет всего лишь о единицах процентов от общего числа пленных. Никакой нужды в «вылавливании» гражданских строителей и зачислении их в число военнопленных у немцев не было. Более того, поток военнопленных превысил возможности вермахта по их охране и содержанию. Дело дошло до того, что 25 июля 1941 г. был издан приказ генерал-квартирмейстера № 11/ 4590, в соответствии с которым началось массовое освобождение пленных ряда национальностей (украинцев, белорусов, прибалтов). За время действия этого приказа, т.е. до 13 ноября 1941 г., было распущено по домам 318 770 бывших красноармейцев (главным образом украинцев — 277 761 человек). (2, стр. 334)

По данным, приведенным все в том же сборнике «Гриф секретности снят» (т.е. по меньшей мере не завышенным в целях «злобного шельмования Красной Армии»), советское военное командование и органы НКВД обнаружили и осудили за дезертирство 376 тыс. бывших военнослужащих. Еще 940 тыс. человек было «призвано вторично». (2, стр. 140, 338) Этим странным термином обозначены те бойцы и командиры Красной Армии, которые по разным причинам «отстали» от своей воинской части и остались на оккупированной немцами территории. По мере наступления Красной Армии, в 43—44-м гг. они были повторно поставлены под ружье. При этом не следует забывать и о том, что исходное число «отставших» было значительно больше: кто-то погиб от нищеты, голода, обстрелов, расстрелов и бомбежек, кто-то пошел в партизаны и погиб в бою, кто-то записался в «полицаи» и ушел вместе с отступающими частями вермахта.

Вероятно, мы не сильно ошибемся, оценивая общее число дезертиров (если только этот термин вообще применим к ситуации массового развала армии) в 1,3—1,5 млн. человек. И эта цифра, скорее, занижена, чем завышена. На странице 140 суммарное число всех категорий выбывшего личного состава Красной Армии — убитые, умершие, пропавшие без вести, пленные, осужденные и отправленные в ГУЛАГ (а не в штрафбат, который является частью армии), демобилизованные по ранению и болезни и «прочие» — не сходится с указанным на странице 139 общим числом «убывших по различным причинам из Вооруженных Сил» на 2248 тыс. человек. Сами составители сборника прямо объясняют такую нестыковку «значительным числом неразысканных дезертиров».

Наконец, и это едва ли не самая страшная правда о начале войны, не менее 1 — 1,5 млн. «пропавших без вести» состоит из убитых и раненых, брошенных при паническом бегстве и не учтенных в донесениях штабов. По крайней мере, «арифметика требует» именно такой количественной оценки. Впрочем, еще советские историки в своих сочинениях без тени смущения сообщали читателям о том, что «раненые, которых не удалось эвакуировать, были переданы на попечение местного населения». Стоит ли обсуждать вопрос о том, каким образом «местное население», в доме у которого не было ни медикаментов, ни даже лишнего стакана молока, могло взять на свое «попечение» тяжелораненых солдат? 17 ноября 1941 г. начальник Политуправления Западного фронта дивизионные комиссар Лестев в докладе «О политико-моральном состоянии войск» писал: «Тяжелораненые или раненные в ноги, которые не могли идти и даже ползти, в лучшем случае оставались в деревнях или просто бросались на поле боя, в лесах, и погибали медленной смертью от голода и потери крови. Все это происходило на глазах у людей и являлось одной из причин того, что многие красноармейцы и командиры стремились уклониться от боя, ибо в ранении видели неизбежность гибели». По сведениям, приведенным Г.Ф. Кривошеевым, 200 (двести) армейских госпиталей пропали без вести, 17 — вышли из окружения «с большими потерями».

Картина беспримерного морально-политического разложения страны и армии будет неполной, если мы хотя бы кратко не упомянем и о фактах массового сотрудничества с врагом.

Уже через несколько месяцев после начала войны, осенью 1941 г., немецкое командование смогло приступить к планомерному формированию «национальных» частей вермахта, укомплектованных бывшими советскими гражданами (если только слово «гражданин» вообще применимо к подданным сталинской империи). Так, было создано в общей сложности порядка 90 так называемых «восточных» батальонов: 26 «туркестанских», 13 «азербайджанских», 9 «крымско-татарских», 7 «волго-уральских» и т.д. В следующем, 1942 году, после прорыва немецких войск на Дон и Кубань, началось создание «добровольческих» казачьих формирований. Так, в мае 1942 г. в 17-й полевой армии вермахта был издан приказ о создании при каждом армейском корпусе по одной казачьей сотне и еще двух сотен — при штабе армии. Своя казачья сотня появилась в сентябре 1942 г. даже в составе 8-й итальянской армии. К весне 1943 г. в составе вермахта воевало более 20 казачьих полков общей численностью порядка 30 тысяч человек.

Самой распространенной и массовой формой сотрудничества бывших военнослужащих Красной Армии с оккупантами стало зачисление их в регулярные части вермахта в качестве так называемых «добровольных помощников» (Hilfs-willige, или сокращенно «Хиви»). Первоначально «хиви» служили водителями, кладовщиками, санитарами, саперами, грузчиками, высвобождая таким образом «полноценных арийцев» для непосредственного участия в боевых действиях. Затем, по мере роста потерь вермахта, русских «добровольцев» начали вооружать. В апреле 1942 г. в германской армии числилось 200 тысяч «хиви». Так, в окруженной у Сталинграда 6-й армии Паулюса в ноябре 1942 г. было 51 800 «хиви», а в 71-й, 76-й и 297-й пехотных дивизиях этой армии «русские» (как называли всех бывших советских) составляли до 40% личного состава. Летом 1942г.в l1-й армии Манштейиа числилось 47 тысяч «добровольцев». В конце концов масштабы массового сотрудничества с оккупантами стали столь велики, что верховным командованием вермахта был создан специальный пост «генерал-инспектора восточных войск». В феврале 1943 г. под началом генерала Кестринга в рядах вермахта, СС и ПВО служило порядка 750 тыс. человек. С октября 1943 г. «хиви» были включены в стандартный штат немецкой пехотной дивизии в количестве 2 тысячи на дивизию, что составляло 15% от общей численности личного состава.

Такие цифры называют зарубежные историки. С ними вполне согласны и военные историки российского Генштаба, составители сборника «Гриф секретности снят». На стр. 385 читаем: «Численностьличного состава военных формирований так называемых «добровольных помощников» Германии, включая полицейские и вспомогательные, к середине июля 1944 г. превышала 800 тыс. человек. Только в войсках СС в период войны служило более 150 тыс. бывших граждан СССР». На стр. 334 сообщается, что в 1942—1944 гг. из числа находившихся в немецких лагерях военнопленных в связи со вступлением в «добровольческие формирования» было освобождено порядка 500 тыс. человек. А ведь пленные были важным, но отнюдь не единственным источником людских ресурсов. К услугам немцев были и сотни тысяч дезертиров, и миллионы военнообязанных, уклонившихся от мобилизации в начале войны. И десятки бывших генералов Красной Армии.

За добровольную сдачу в плен и сотрудничество с оккупантами после войны было расстреляно или повешено 23 бывших генерала Красной Армии (это не считая гораздо большего числа тех, кто получил за предательство полновесный лагерный срок). (20) Среди изменников были и командиры самого высокого ранга:

— начальник оперативного отдела штаба Северо-Западного фронта Трухин;

— командующий 2-й Ударной армией Власов;

— начальник штаба 19-й Армии Малышкин;

— член Военного совета 32-й армии Жиленков;

— командир 4-го стрелкового корпуса (Западный фронт) Егоров;

— командир 21 -го стрелкового корпуса (Западный фронт) Закутный.

Да, десять человек из числа казненных генералов были в конце 50-х посмертно реабилитированы. (100. 101) Но при этом не следует забывать, что реабилитации 50-х годов проводились по тем же самым правилам, что и репрессии 30-х. Списком, безо всякого объективного разбирательства, по прямому указанию «директивных органов»...

Казненные генералы известны поименно. О рядовых, как всегда, известны только суммарные числа. Так, за неполные четыре месяца войны (с 22 июня по 10 октября 1941 г.) по приговорам военных трибуналов и Особых отделов НКВД был расстрелян 10 201 военнослужащий Красной Армии. Всего же за годы войны только военными трибуналами (без учета деятельности НКВД) было осуждено свыше 994 тысяч советских военнослужащих, из них 157 593 человека расстреляно. (98, стр. 139) Десять дивизий расстрелянных...

Массовое дезертирство и массовая сдача в плен были одновременно и причиной, и следствием, и главным содержанием процесса превращения Красной Армии в неуправляемую толпу.

Такое на первый взгляд нарочито «диалектичное» определение является единственно возможным для описания небывалых событий лета-осени 1941 г.

Не было ни митингов, ни «солдатских комитетов». Крайне редкими были случаи группового и организованного перехода к врагу. «Типовая схема» разгрома и исчезновения воинской части Красной Армии (как это видно из множества воспоминаний, книг, документов) была такой:

Пункт первый. Потеря командира. Причины могли быть самые разные: погиб, ранен, уехал выяснить обстановку в вышестоящий штаб, застрелился, просто сбежал. Применительно к частям, сформированным в западных, «освобожденных» регионах СССР, к этому перечню можно добавить и «убит подчиненными». Потеря командира была самым распространенным, но не единственным «толчком», приводившим к стремительному распаду воинской части.

Таким толчком мог послужить и реальный прорыв вражеских танков во фланг и тыл, и автоматная стрельба, устроенная небольшой группой немецких мотоциклистов, а то и просто чей-то истошный вопль: «Окружили!»

Пункт второй. Младшие командиры, взявшие на себя командование обезглавленной воинской частью, принимают решение «прорываться на восток». Спасительная простота такого решения обманчива. «Отход является одним из наиболее сложных видов маневра», — сказано в ст. 423 Полевого устава. Оторваться пешком от моторизованного противника невозможно, а транспорт и горючее в лишенной связи и снабжения воинской части быстро заканчиваются. Вышедшие из полевых укреплений и оставившие большую часть тяжелого вооружения войска превращаются в беззащитную мишень для авиации и артиллерии врага. Наконец, сама обстановка отступления, ощущение своей слабости перед лицом противника крайне деморализуют войска. Успешный отход требует строжайшей дисциплины подчиненных и высокого мастерства командиров, т.е. именно того, чего в описываемой ситуации заведомо нет.

Пункт третий. После нескольких неудачных попыток прорыва уцелевшие решают «отходить мелкими группами». Все. Это — конец. Через несколько дней (или часов) бывший батальон (полк, дивизия) рассыпается в пыль и прах.

Пункт четвертый. Огромное количество одиноких «странников», побродив без толка, без смысла и без еды по полям и лесам, выходит в деревни, к людям. А в деревне — немцы. Дальше вариантов уже совсем мало: сердобольная вдовушка, лагерь для военнопленных, служба в «полицаях». Вот и все.

Каким словом вправе мы назвать этих людей? Дезертиры, изменники Родины, отставшие от воинской части, пропавшие без вести, сдавшиеся в плен, захваченные в плен? Какими весами, каким штангенциркулем можно измерить, чего в этой схеме больше: «не умели» или «не хотели»? Неумения командиров руководить или нежелания бойцов воевать? Да и можно ли вообще разделить эти категории — умение и желание, квалификация и мотивация — в таком «роде деятельности», как война, где от человека требуется ежеминутно преодолевать основной для всего живого инстинкт самосохранения? Именно принципиальная неразделимость понятий «не хотели воевать» и «не умели воевать», а вовсе не стремление к пресловутой «политкорректности» не позволяет свести все причины военной катастрофы 41-го года к карикатурно-упрощенной формуле «армия отказалась воевать за Сталина».

С одной стороны, никакая, даже самая высочайшая «мотивация» не поможет остановить танки противника, если орудийный расчет за три года службы стрелял три раза, если на батарею забыли завезти бронебойные снаряды, если батарея находится в одном месте, тягачи без горючего — в другом, немецкие танки прорываются в третьем, а штаб дивизии вообще неизвестно где. С другой стороны, абсолютно нелепо сводить весь анализ хода боевых действий к одному только разбору психологических эффектов и аффектов. Армия держится не столько на «мнении народном», сколько на приказе и дисциплине. Роль командира и в боевой подготовке вверенной ему части до войны, и в роковые минуты боя — огромна, и там, где командный состав смог навести порядок, смог уберечь своих солдат от заражения всеобщей паникой, там Красная Армия дала достойный отпор агрессорам с первых же дней войны. 831 тысяча солдат и офицеров вермахта не «потерялась» сама собой. Каждый четвертый захватчик, перешедший в июне 41-го границу СССР, оказался в могиле или на больничной койке именно потому, что не вся Красная Армия, не все части и соединения «мелкими группами разбрелись по лесам».

«В поле две воли» гласит старинная и мудрая русская поговорка. Вермахт тоже состоял из живых людей, от природы подчиненных инстинкту самосохранения. Более чем успешные боевые действия немецкой армии, которая практически до самых последних недель войны отнюдь не разбредалась по лесам и полям, также свидетельствуют о том, что поддержание порядка, дисциплины и управляемости в воюющей армии в принципе возможно. Да, сложно, трудно, требует кропотливой многолетней работы по обучению и воспитанию личного состава — от рядового до генерала включительно, — но возможно. Думаю, что этой констатацией исчерпывается все, что может себе позволить в подобных «теоретических рассуждениях» человек, не являющийся ни профессиональным военным, ни высококлассным специалистом по социальной психологии.

Как историк я могу лишь высказать предположение, что двадцать лет диктатуры «партии Ленина-Сталина» весьма способствовали моральному разложению армии; что раскулачивание, «голодомор» и система колхозного рабства заметно снизили готовность мобилизованных мужиков воевать за такую жизнь и за такую власть. Не вызывает, на мой взгляд, сомнений и тот факт, что массовые репрессии 37— 38-го годов превратили значительную часть командных кадров Красной Армии в смертельно и пожизненно испуганных людей, что применительно к военному делу означает полную профнепригодность. Дикие «ужимки и прыжки» внешней политики 1939—1941 годов, когда правители СССРто объявляли Гитлера людоедом, то публично поздравляли его с военными победами в Европе, также не способствовали повышению готовности бойцов Красной Армии отдать свою единственную жизнь в очередной драке за передел разбойничьей добычи между Гитлером и Сталиным.

Являются ли эти обстоятельства ИСЧЕРПЫВАЮЩИМ объяснением причин превращения Красной Армии в неуправляемую толпу (каковое превращение стало основной причиной военной катастрофы)? Разумеется — нет. История России не в 1917 году началась. Более того, злосчастные события 17-го года не были случайностью — они долго и больно вызревали внутри российского общества. Да и сами господа Ульянов, Бронштейн и Джугашвили не с Луны же в Смольный упали, а выросли и нашли себе тысячи приверженцев внутри самой России. Возвращаясь ближе к теме, стоит напомнить, что неорганизованность и бестолковщина не были такими уж редкими явлениями в военной истории России. В середине XVII века Иван Посошков в трактате «О ратном поведении» писал:

«У пехоты ружье было плохо и владеть им не умели, только боронились ручным боем, копьями и бердышами, и то тупыми, и на боях меняли своих голов по три, по четыре и больше на одну неприятельскую голову. На конницу смотреть стыдно: лошади негодные, сабли тупые, сами скудны, безодежны, ружьем владеть не умеют, иной дворянин и зарядить пищали не умеет, не только что выстрелить в цель. Убьют двоих или троих татар и дивятся, ставят большим успехом, а своих хотя сотню положили — ничего! Нет попечения о том, чтобы неприятеля убить, одна забота — как бы домой поскорей. Во время боя того и смотрят, где бы за кустом спрятаться...» (106)

Стоит напомнить, что после триумфа 1812 года русская армия с удручающим постоянством демонстрировала мизерные результаты при чудовищных затратах. «Русской армии не приходится особенно хвалиться. За все время существования России как таковой русские еще не выиграли ни одного сражения против немцев, французов, поляков или англичан, не превосходя их значительно своим числом. При равных условиях они всегда были биты...» (103, стр.480) Такое субъективное мнение высказал в свое время товарищ Ф. Энгельс. С этим мнением был согласен и политический оппонент Энгельса, русский анархист М. Бакунин. «Надо быть чрезвычайно невежественным или слепым квасным патриотом, — писал он, — чтобы не признать, что все наши военные средства и наша пресловутая, будто бы бесчисленная армия ничто в сравнении с армией германской. Немецкие офицеры превосходят всех офицеров в мире теоретическим и практическим знанием военного дела, горячею и вполне педантическою преданностью военному ремеслу, точностью, аккуратностью, выдержкою, упорным терпением, а также и относительною честностью. Вследствие всех этих качеств организация и вооружение немецких армий существует действительно, а не на бумаге только, как это было при Наполеоне III во Франции, как это бывает сплошь да рядом у нас...» С этими мнениями можно и не соглашаться, но нельзя отрицать тот факт, что Первая мировая война, в ходе которой Россия понесла людские потери большие, нежели ее западные союзники, закончилась для союзников победой, а для России — «Брестским миром», условия которого мало чем отличались от капитуляции. Так что вопрос о том, кто более виноват в катастрофе 1941 года — Сталин, Ленин. Николай Второй, Петр Первый или, не к ночи будь помянуг, Иван Мучитель, — все еще остается открытым.

Глава 19. ВЕЛИКАЯ МУДРОСТЬ ТОВАРИЩА СТАЛИНА

Утром 22 июня 1941 г. вожди Советского Союза, равно как и их мелкие прихлебатели, испытали огромное желание, подобно страусу, «засунуть голову в песок». Некоторые реализовали это желание в самом что ни на есть прямом смысле. Посол СССР в Королевстве Италия тов. Горелкин уехал от греха подальше на пляж, где его насилу нашли через 6 часов 30 мин. после того, как фашистское правительство объявило войну Советскому Союзу. Московское радио продолжало передавать бодрую воскресную музыку и очередные «сводки с полей», в то время когда радиостанции всего мира, прервав обычные передачи, сообшили и о начале войны, и о уже состоявшейся пресс-конференции Риббентропа. Однако самым оглушительным было молчание Великого Вождя Народов. Сталин отказался выступить по радио с Заявлением советского правительства (главой которого он сам себя назначил всего полтора месяца назад), отказался возглавить Ставку Главного командования (номинальным руководителем которой 23 июня был назначен Тимошенко). Главная официальная газета страны («Известия») 22 июня сообщала о мирном созидательном труде, 23 июня, как обычно, взяла выходной и только на третий день войны, 24 июня, поместила внизу первой полосы текст выступления Молотова, над каковым текстом была размешена огромная, почти на весь газетный лист фотография. Но не Молотова, что было бы логично, а... Сталина. Таким образом, «граждане и гражданки» получили возможность если и не услышать твердое, ободряющее слово, то хотя бы полюбоваться мужественным профилем любимого вождя.

А в это время сам «вождь», окончательно смешав день с ночью (прием в его кабинете начинался то в 3.20 утра, то в 7.35 вечера), пытался разобраться в потоке невероятных сообщений, которые шли с фронта. Отдадим ему должное: всего семь дней потребовалось Сталину для того, чтобы понять — в чем причина неслыханного разгрома. Может быть, потому так быстро и правильно понял он смысл происходящего, что его «университетами» была подпольная работа в подрывной организации, однажды уже удачно развалившей русскую армию во время мировой войны. Товарищ Сталин конкретно знал, как рушатся империи и исчезают многомиллионные армии. Открывшаяся в этот момент истина оказалась непомерно тяжелой даже для этого человека с опытом побегов из сибирской ссылки, кровавой бойни Гражданской войны и смертельно опасных «разборок» с Троцким в 20-е годы. В ночь с 28 на 29 июня Сталин уехал на дачу, где и провел в состоянии полной прострации два дня — 29 и 30 июня, не отвечая на телефонные звонки и ни с кем не встречаясь.

Мы не знаем и никогда уже не узнаем, о чем думал Сталин в эти два страшных дня. Зато мы совершенно точно знаем, что он придумал, сидя в одиночестве в пустом доме в Кунцеве. 3 июля 1941 г. Сталин наконец-то обратился по радио к своим подданным с большой речью. Отказавшись признать за собой хотя бы одну малейшую ошибку, он честно предупредил: «Войну с фашистской Германией нельзя считать войной обычной. Она является не только войной между двумя армиями». В той же речи от 3 июля 1941 г. прозвучала фраза, дающая первое представление о том, какими методами товарищ Сталин намеревается вести эту небывалую в истории истребительную войну:

«При вынужденном отходе частей Красной Армии... не оставлять противнику ни килограмма хлеба, ни литра горючего. Колхозники должны угонять весь скот, хлеб сдавать под сохранность государственным органам для вывозки его в тыловые районы. Все ценное имущество, в том числе цветные металлы, хлеб и горючее, которое не может быть вывезено, должно безусловно уничтожаться».

Прямое и точное выполнение этого приказа (а речь Сталина, к тому моменту уже назначившего себя председателем Государственного Комитета Обороны — высшего чрезвычайного органа власти в стране, — была именно приказом, обязательным к исполнению для всех) означало бы голодную смерть для 40 миллионов человек гражданского населения, оставленного отступающей Красной Армией на оккупированной территории. Приказ об истреблении всех запасов продовольствия не был (да и не мог быть) дополнен решением о поголовной эвакуации населения. О какой поголовной эвакуации людей могла бы идти речь, если с оккупированной территории не смогли вывезти даже артиллерийские склады (на которых было потеряно 16 млн. артвыстрелов и 8 млн. мин). (9) Вследствие хаоса и дезорганизации эта директива Сталина не была выполнена в полном объеме, но была в полном объеме использована гитлеровской пропагандой, выпустившей миллионы листовок на тему: «Сталин — убийца и поджигатель».

Голод — это еще не самое страшное. Бесконечная череда войн, мятежей, набегов, неурожаев научила русского мужика «варить суп из топора». Лес, река, огород худо-бедно, но кормили и не давали умереть с голоду. Но в России бывает холодно, а зима 1941/1942-х гг., как на беду, выпала очень ранняя и очень морозная. Это обстоятельство также было принято во внимание. 17 ноября 1941 г. Сталин лично подписал Приказ Ставки Верховного Главнокомандования № 0428:

«...Приказываю:

I. Разрушать и сжигать дотла все населенные пункты в тылу немецких войск на расстоянии 40— 60 км в глубину от переднего края и на 20—30 км вправо и влево от дорог. Для уничтожения населенных пунктов в указанном радиусе немедленно бросить авиацию, широко использовать артиллерийский и минометный огонь, команды разведчиков, лыжников и подготовленные диверсионные группы, снабженные бутылками с зажигательной смесью, гранатами и подрывными средствами...» (102)

К ноябрю 41-го порядка в армии стало больше, и этот приказ выполнялся с неуклонной настойчивостью. Вот, например, 25 ноября оперативный отдел штаба 5-й Армии (Западный фронт) составляет «Донесение о ходе выполнения приказа Ставки № 0428». Приложен перечень 53 сожженных сел и деревень. Честно и самокритично указано на отдельные недоработки («Кривошеино — сожжено частично, Брыкино — осталось 5—6 домов»). 21 ноября военный комиссар 53-й кавдивизии докладывает члену Военного совета 16-й Армии (Западный фронт) о том, что командование дивизии осознало и исправило свои прежние ошибки:

«Вы своим письмом № 018 указываете, что нами не выполняется приказ Ставки Верховного Командования Красной Армии об уничтожении всего, что может быть использовано противником, и что проявляем в этом вопросе ненужный и вредный либерализм. Должен отметить, что до получения приказа Ставки по этому вопросу мы действительно проявляли либерализм и противнику оставлялся хлеб, жилища и т.д. Сейчас в частях нашей дивизии этого нет. Только за 19 и 20 ноября нами сожжено четыре населенных пункта: Гряда — осталось только несколько несгоревших домов, Малое Никольское — полностью, поселок Лесодолгоруково и Деньково—результат пожара мне пока еще не известен, но лично наблюдал, как эти населенные пункты были охвачены пламенем... Ваши указания в дальнейшем будут выполняться с еще большей настойчивостью...» (75)

Голодом и хладом не исчерпывался перечень «казней египетских», которые Сталин решил наслать на мирное население оккупированных районов, на стариков, женщин и детей, которых советское государство не смогло защитить от нашествия чужеземных захватчиков. Уже с начала июля по партийной и «чекистской линии» посыпался град приказов, директив, постановлений о развертывании «всенародного партизанского движения». Так, 1 июля 1941 г. ЦК КП(б) Белоруссии выпустил директиву, в которой призвал «уничтожать врагов, не давать им покоя ни днем, ни ночью, уничтожать их всюду, где их удастся настичь, убивать их всем, что попадется под руку: топором, косой, ломами, вилами, ножами... При уничтожении врагов не бойтесь применять любые средства — душите, рубите, жгите, травите фашистских извергов...» Нельзя не отметить, что эти призывы Белорусский ЦК рассылал из Витебска, куда он бежал 24 июня, за три дня до появления передовых отрядов «фашистских извергов» на окраинах Минска, бежал, не предприняв никаких усилий по организованной эвакуации населения и материальных ценностей.

От партийного начальства не отставало и начальство военное. 6 августа 1941 г. маршал Тимошенко — на этот раз в качестве командующего войсками Западного фронта — обратился «ко всем жителям оккупированных врагом территорий». Маршал и бывший главнокомандующий, растерявший свою армию, потерявший десятки тысяч танков, самолетов, орудий, призывал теперь безоружных людей к таким действиям:

«Атакуйте и уничтожайте немецкие транспорты и колонны, сжигайте и разрушайте мосты, поджигайте дома и леса... Бейте врага, мучьте его до смерти голодом, сжигайте его огнем, уничтожайте его пулей и гранатой... Поджигайте склады, уничтожайте фашистов, как бешеных собак...» (42, стр. 141)

Можно спорить о том, нашлась бы на свете армия, командование которой не ответило бы жестокими массовыми репрессиями на такие действия в отношении своих солдат («душите, рубите, жгите, травите, как бешеных собак»). Но не приходится сомневаться в том, что реакция командования вермахта и СС была легко предсказуемой. Однако советское руководство не просто отдавало себе отчет в том, что результатом его призывов будут массовые расправы с населением, — оно стремилось к наступлению именно таких последствий. Более того — всеми имеющимися в его распоряжении средствами подталкивало противника к максимально жестокому обращению с мирным населением.

Документы вермахта, к несчастью — слишком многочисленные и достоверные, свидетельствуют о том, что уже в самые первые дни войны, уже в июне 1941 г., наступающие немецкие войска во многих местах находили трупы своих солдат, в силу ряда причин оказавшихся в плену (отставшие, раненые, экипажи сбитых самолетов), которые были замучены с невообразимой садистской жестокостью. (42, стр. 267—274, 298—299) Невозможно поверить в то, что красноармейцы, т.е. в основной своей массе вчерашние русские, украинские, белорусские крестьяне, уже в первые дни войны успели проникнуться такой безумной ненавистью, в ослеплений которой вчерашний хлебороб или шахтер мог «выкалывать глаза, отрезать языки, уши и носы, а также сдирать кожу с рук и ног» у раненых солдат противника.

Гораздо более реалистичной представляется мне гипотеза о том, что эти преступления совершались специальными командами НКВД с целью преднамеренного провоцирования немецких войск на ответные расправы с населением и пленными красноармейцами. По крайней мере, предположение о том, что зверские убийства немецких солдат были осуществлены руками «друзей народа» из НКВД, вполне коррелирует с не вызывающими уже сомнения фактами массового уничтожения заключенных в тюрьмах Западной Украины и Белоруссии, произведенного «чекистами» в те же самые первые дни войны. Так, 12 июля 1941 года начальник тюремного управления НКВД Украины капитан госбезопасности А.Ф. Филиппов докладывал в Москву о проделанной работе:

«...из тюрем Львовской области убыло по 1-й категории 2466 человек... Все убывшие по 1-й категории заключенные погребены в ямах, вырытых в подвалах тюрем, в городе Злочеве — в саду... Местные органы НКГБ проведение операций по 1-й категории в большинстве возлагалu на работников тюрем, оставаясь сами в стороне, а поскольку это происходило в момент отступления под огнем противника, то не везде работники тюрем смогли тщательно закопать трупы и замаскировать внешне...» (104)

Зверская расправа с заключенными львовских тюрем (лишь немногие из которых имели счастье быть просто расстрелянными) давно уже стала предметом детальных военно-судебных, в том числе и международных, расследований, в частности — специальной комиссии Конгресса США в 1954 г. Однако Львов вовсе не был исключением. Так, судя по упомянутому отчету капитана Филиппова, в Дрогобычской области «по 1-й категории убыло» 1101 человек, в Станиславской — 1000, вТарнопольской — 674, в Ровенской — 230, в Волынской — 231. Массовые расстрелы были выявлены в Луцке, Жолкеве, Самборе, Виннице (где с участием международной судебно-медицинской комиссии было эксгумировано 9439 трупов), Ошмянах, Витебске, Риге, Тарту, Резекне, Даугавпилсе... Стоит упомянуть и тот город, название которого так часто встречалось в предыдущих главах этой книги. В докладах офицеров 48-го армейского корпуса вермахта утверждается, что 26 июня в тюрьме г. Дубно было обнаружено более 500 трупов, включая 100 женщин. «Картина при входе в тюрьму и камеры была жуткой, и ее не передать словами... Все люди были полностью раздеты. В каждой камере висели головами к низу 3—4 женщины, они были привязаны веревками к потолку. Насколько я помню, у всех женщин были вырезаны груди и языки...» (42, стр. 270)

Организаторам и исполнителям этих преступлений предстояло теперь стать бойцами и командирами отрядов «народных мстителей». Доктор исторических наук В.И. Боярский, действительный член Академии военных наук, а к тому же и бывший полковник КГБ, в своем уникальном по объему приведенного документального материала исследовании пишет:

«...Именно органы и войска НКВД сыграли ведущую роль в развертывании партизанского движения, создании отрядов и диверсионных групп на первом этапе, т.е. до мая 1942г... Большинство партизанских отрядов полностью формировались из сотрудников НКВД и милиции, без привлечения местных жителей... В дальнейшем, в процессе создания обкомами партии партизанских отрядов из числа местного партийно-советского актива, их руководящее ядро по-прежнему составляли оперативные сотрудники НКВД... В конце 1941г. и в начале 1942 г. основой для формирования партизанских отрядов по-прежнему являлись бойцы истребительных батальонов, оперативные работники НКВД и милиции, агентура органов госбезопасности...» (105, стр.71,76,82)

Сотрудники «органов», которые в 20—30-х годах без лишних сантиментов назывались «карательными», не могли не принести в партизанское движение все свои прежние, приобретенные в годы массовых репрессий навыки. Полное безразличие к жертвам среди мирного населения, ставка на террор и провокации, мародерство и пьянство — все это в полной мере проявилось в деятельности партизанских отрядов, наспех слепленных из «оперативных сотрудников НКВД». Не следует забывать и о том, что система подготовки профессиональных диверсантов была практически полностью разрушена в годы Большого Террора, а большая часть опытных спецназовцев стерта в «лагерную пыль». Порою дело доходило до полного абсурда. Так, в октябре 1941 г. ГлавПУР разослал армейским политорганам «Инструкцию по организации и действиям партизанских отрядов», составленную в 1919 году! (105, стр.191) И если рассылка инструкции 1919 года может быть отнесена к разряду курьезов, то поставленная на самом высоком уровне задача «косить немцев косами и колоть вилами» свидетельствует по меньшей мере о полном непонимании задач вооруженной борьбы в тылу врага. Чем дальше вглубь советской территории продвигались немецкие войска, тем более растягивались их транспортные коммуникации. Каждый снаряд и каждый патрон должен был проделать путь в несколько тысяч километров от завода в Германии до боевых порядков частей вермахта, преодолеть десятки рек и мостов. Эти транспортные артерии проходили по безлюдной лесисто-болотистой местности, самой природой созданной для эффективных диверсионных действий. Там и должен был находиться центр приложения усилий тщательно подготовленных диверсионных групп. Но товарищ Сталин, похоже, воспринимал население оккупированных областей как отработанный шлак, не имеющий уже никакой ценности: этих людей невозможно было использовать ни как дармовую рабочую силу, ни как пушечное мясо. Хуже того — они могли быть использованы противником. Поэтому гибель тысяч таких «бесхозных людишек» рассматривалась им как вполне приемлемая «цена» за убийство пары зазевавшихся немецких отпускников...

Если таким, равнодушно жестоким, было отношение к абсолютно неповинному в военном поражении гражданскому населению, то к бойцам и командирам, побросавшим винтовки, пулеметы и танки, товарищ Сталин испытывал гораздо более определенные чувства. Оправившись от первого шока, вызванного совершенно немыслимым поведением Красной Армии, Сталин начал наводить порядок единственно известным и доступным ему способом. 16 июля 1941 г. он лично подписал Постановление ГКО № 169, которое начиналось дословно так:

«Государственный Комитет Обороны устанавливает, что части Красной Армии в боях с германскими захватчиками в большинстве случаев высоко держат великое знамя Советской власти и ведут себя удовлетворительно, а иногда — прямо геройски, отстаивая родную землю от фашистских грабителей. Однако наряду с этим Государственный Комитет Обороны должен признать, что отдельные командиры и рядовые бойцы проявляют неустойчивость, паникерство, позорную трусость, бросают оружие и, забывая свой долг перед Родиной, грубо нарушают присягу, превращаются в стадо баранов, в панике бегущих перед обнаглевшим противником.

Воздавая честь и славу отважным бойцам и командирам, Государственный Комитет Обороны считает вместе с тем необходимым, чтобы были приняты строжайшие меры против трусов, паникеров, дезертиров...» (6, стр. 473)

Далее шел перечень из 9 фамилий генералов, арестованных «за позорящую звание командира трусость, бездействие власти, отсутствие распорядительности, развал управления войсками, сдачу оружия противнику без боя и самовольное оставление боевых позиций».

Наиболее известными среди них были высшие командиры Западного фронта. Причина, по которой именно командование Западного фронта (а не, например, соседнего Северо-Западного, разгромленного в том же темпе, или Южного, позорно бежавшего перед убогой румынской армией) было выбрано в качестве объекта для показательной расправы, никому не известна. Выбор же конкретных лиц среди генералов Западного фронта был прост и понятен — под нож пошли те, кто к моменту принятия Постановления успел выйти из окружения к своим. Командующего 4-й Армией, по которой пришелся удар танковой группы Гудериана, расстреляли. Командующий 10-й, самой мощной армией фронта, к тому же находившейся на пассивном (с точки зрения наступающего вермахта) участке границы, отделался легким испугом, поскольку вышел из окружения значительно позже. Ничего плохого не случилось и с маршалом Куликом, который в первые дни войны прибыл в штаб 10-й Армии в качестве полномочного представителя Ставки — ему даже вернули маршальские звезды, которые он выкинул в кусты (вместе со всеми документами, орденами и знаками различия). Командующий 3-й Армией Западного фронта и заместитель командующего фронтом не только не понесли какого-либо наказания, но даже были отмечены похвалой Верховного в его августовском приказе № 270. В качестве заслуги командующего 3-й Армией было названо то, что он «вывел из окружения 498 вооруженных красноармейцев и командиров частей 3-й Армии», т.е. менее одного процента личного состава вверенной ему армии.

В тот же день, 16 июля 1941 г., в Красной Армии был восстановлен институт комиссаров. Теперь приказ командира части или соединения был недействителен до тех пор, пока его не подпишет представитель партии. На следующий день, 17 июля 1941 г., Сталин подписал Постановление ГКО № 187, в соответствии с которым «особые отделы» в очередной раз были выведены из подчинения военного командования и переданы в совместное управление Н КВД и комиссаров: «Подчинить Управление Особых Отделов и Особые Отделы Народному Комиссариату Внутренних Дел, а уполномоченного Особого отдела в полку и Особотдел в дивизии одновременно подчинить соответственно комиссару полка и комиссару дивизии». Задачи «особистам» были поставлены предельно ясные:

«...дать Особым Отделам право ареста дезертиров, а в необходимых случаях и расстрела их на месте. Обязать НКВД дать в распоряжение Особых Отделов необходимые вооруженные отряды из войск НКВД». (6, стр. 475)

Еще через три дня, 20 июля 1941 г. (на этот раз — Указом Президиума Верховного Совета, ибо Сталин строго соблюдал нормы сталинской Конституции), два репрессивных ведомства (НКВД и НКГБ) были объединены в один наркомат внутренних дел под началом товарища Берия.

Две недели спустя, в первых числах августа 1941 г., в районе Умани (Украина) были окружены и сдались в плен две армии: 6-я и 12-я. Всего, по сводкам командования вермахта, в районе Умани было взято в плен порядка 100 тыс. человек. В плену у противника оказались оба командарма (Музыченко и Понеделин), четыре командира корпусов и великое множество командиров меньшего ранга. В их числе был и один из «фигурантов» Постановления ГКО № 169 от 16 июля. Командир 60-й горно-стрелковой дивизии генерал-майор М.Б. Салихов, как ни странно, не был тогда приговорен к расстрелу, а всего лишь понижен в звании до полковника и получил «10 лет тюремного заключения с отбыванием наказания после войны». Сдавшись в плен в августе 41-го, бывший генерал Салихов стал в дальнейшем одним из организаторов власовской РОА. После войны, 1 августа 1946 г., он был повешен по приговору Военной коллегии Верховного Суда. (20, стр. 151)

5 августа 1941 г. командующий Группой армий «Центр» генерал-фельдмаршал фон Бок издал приказ, в котором заявил, что «трехнедельное сражение под Смоленском завершилось блестящей победой немецкого оружия и немецкого исполнения долга. В качестве трофеев захвачено 309 110 пленных, 3205 уничтоженных или захваченных танков... С благодарностью и гордостью смотрю я на войска, способные к таким действиям...» (72, стр.75)

Сталин также счел необходимым отреагировать на новую череду поражений и окружений. 16 августа вышел знаменитый Приказ Ставки № 270 «О случаях трусости и сдаче в плен и мерах по пресечению таких действий». Едва ли в военной истории цивилизованных стран найдется аналог этому документу. Для вящей убедительности Приказ № 270 был скреплен подписями Сталина, Молотова, Буденного, Ворошилова, Тимошенко, Шапошникова и Жукова. В констатирующее части отмечалось, что «некоторые командиры и политработники своим поведением на фронте не только не показывают красноармейцам образец смелости, стойкости и любви к Родине, а, наоборот, прячутся в щелях, возятся в канцеляриях, не видят и не наблюдают поля боя, а при первых серьезных трудностях в бою пасуют перед врагом, срывают с себя знаки различия, дезертируют с поля боя».

Постановляющая часть приказа гласила:

«Приказываю:

1. Командиров и политработников, во время боя срывающих с себя знаки различия и дезертирующих в тыл или сдающихся в плен врагу, считать злостными дезертирами, семьи которых подлежат аресту как семьи нарушивших присягу и предавших свою Родину дезертиров.

Обязать всех вышестоящих командиров и комиссаров расстреливать на месте подобных дезертиров из начсостава.

2. Попавшим в окружение врага частям и подразделениям самоотверженно сражаться до последней возможности, беречь материальную часть, как зеницу ока, пробиваться к своим по тылам вражеских войск, нанося поражение фашистским собакам.

Обязать каждого военнослужащего, независимо от его служебного положения, потребовать от вышестоящего начальника, если часть его находится в окружении, драться до последней возможности, чтобы пробиться к своим, и если такой начальник или часть красноармейцев вместо организации отпора врагу предпочтут сдаться в плен — уничтожать их всеми средствами, как наземными, так и воздушными, а семьи сдавшихся в плен красноармейцев лишать государственного пособия и помощи...

Приказ прочесть во всех ротах, эскадронах, батареях, эскадрильях, командах и штабах». (6, стр. 479)

Исключительно важным для понимания образа мыслей товарища Сталина является тот факт, что в этом основополагающем приказе он не счел возможным или нужным даже упомянуть о таких высоких мотивах, как «защита завоеваний Октября», «спасение человечества от фашистского варварства», не вспомнил ни про Дмитрия Донского, ни про Александра Невского, ни про тысячелетнюю историю России. Просто и без обиняков военнослужащим Красной Армии напомнили о том, что их семьи — если они находятся на территории, контролируемой властью НКВД/ВКП(б) — являются заложниками их поведения на фронте. Для того чтобы современный читатель мог понять конкретный смысл фразы «лишать государственного пособия и помощи», приведем несколько цифр из отчета ЦСУ Госплана СССР о рыночных ценах на продукты и зарплате рабочих по состоянию на лето 1943 года: (107, стр. 235-237)

— среднемесячная зарплата в целом по народному хозяйству 403 руб.;

— среднемесячная зарплата рабочих в промышленности 443 руб.;

— среднемесячная зарплата работников здравоохранения 342 руб.;

— среднемесячная зарплата работников совхозов 203 руб.;

Страницы