Скачано 3644 раза
Скачать книгу в формате e-Book(fb2)
Леонид Владимиров
Советский космический блеф
СОДЕРЖАНИЕ
Предисловие
Глава 1. Спутник
Глава 2. Восток
Глава 3. Восход
Глава 4. Закат
* * *
Уважаемый читатель!
Все, что написано в этой книге (за незначительными исключениями, которые будут оговорены в тексте), было мне известно к 21 июня 1966 года - ко дню, когда я покинул Советский Союз с намерением просить политического убежища в Англии. В частности, к тому времени - собственно, даже еще раньше - я твердо знал, что СССР втихомолку отказался от "лунной гонки" с Соединенными Штатами и что американские астронавты, а не советские космонавты первыми высадятся на Луне. Это и многое другое было отлично известно не только мне, но и множеству моих коллег - московских научных журналистов, не говоря уже об ученых и прочих специалистах связанных с космическими полетами.
К моему удивлению, оказалось, что на Западе все предполагали как раз обратное. Самые отчаянные оптимисты, даже среди ученых, думали что Америка, если и сможет обогнать Советский Союз с высадкой на Луне, то должна для этого отчаянно спешить. По-видимому, эта торопливость, постоянная оглядка на СССР, который не сегодня - завтра запустит пилотируемый лунный корабль, и привела к тому, что программа "Аполлон" была осуществлена на год раньше намеченного, несмотря даже на катастрофу, стоившую жизни Вирджилу Гриссому и двум его товарищам. Нет сомнения, что и стоимость всей программы оказалась вследствие сокращения сроков выше, чем ожидалось. А большинство людей на Западе и в 1966 и даже в 1969 году еще было уверено, что никакая спешка американцам не поможет, и советский флаг все равно будет водружен на Луне раньше всех других.
Пораженный такой неосведомленностью, я решил немедленно написать все, что знал, и тем успокоить одних и разочаровать, вероятно, других. Но не тут-то было! Ни я, ни мой литературный агент не смогли уговорить английских издателей выпустить книгу, в которой будет написано, что СССР отстал от Америки в исследовании космоса. После первых неудачных попыток я решил объясниться с руководителем крупного, очень солидного лондонского издательства. Он меня выслушал, пожал плечами и ответил:
- Все это очень интересно, но я знаю только, что Россия первой запустила спутник, первой послала в космос человека, первой осуществила групповой космический полет и первой вывела своего космонавта на "прогулку" вне корабля. Что касается Луны, то ведь и там русский "лунник" был первым. Все, что Вы рассказываете, не меняет этих простых фактов. И если я издам сейчас Вашу книгу, предсказывающую американскую победу в "лунной гонке", то представляете, как мы с Вами будем выглядеть, если все-таки победит Советский Союз?
У меня вырвалось:
- Но это невозможно!
Издатель посмотрел на часы:
- Я боюсь, что невозможного в мире остается все меньше. Но если нечто невозможное и есть, то, поверьте моему опыту, это как раз издание Вашей книги. По крайней мере, до выяснения вопроса, кто же будет первым...
Я был тогда новичком на Западе, я поверил опыту моего маститого собеседника и отказался от намерения писать книгу. А потом, как и следовало ожидать, стартовал "Аполлон-11", за ним "Аполлон-12", героический "Аполлон-13". Разумеется, мне было досадно, что я не "вышел в пророки", но еще более досадно и странно было мне читать западную прессу уже после возвращения первых трех американцев с Луны. Квалифицированные научные журналисты и даже серьезные ученые всячески гадали, что же помешало Советскому Союзу в последний момент обогнать Америку. В журнале "Авиэйшн уик" промелькнуло сообщение о каком-то взрыве, якобы происшедшем на советском космодроме в Байконуре (юмор заключается в том, что ни в Байконуре, ни вблизи этого казахского городка никакого космодрома нет и никогда не было - советские лжецы умудряются до сих пор обманывать многих на Западе даже в этом). И сейчас же многие газеты и журналы стали всерьез писать, что, вероятно, взорвалась как раз новая сверхмощная советская ракета, готовая унести к Луне космический корабль.
В другой раз я был потрясен комментарием лондонского "Таймса" по поводу полета трех советских кораблей "Союз" в октябре 1969 года, опять-таки после посещения американцами Луны. Как известно, в этом полете не произошло с научной или технической точки зрения ничего нового. А "Тайме" взволнованно писал, что полет семерых советских космонавтов на трех кораблях, несомненно, означает некую революцию в освоении космоса - нечто такое, чем русские собираются затмить все американские достижения.
Но самой замечательной была статья в популярном французском журнале, подводящая итоги "лунной гонки". В статье говорилось примерно следующее: американцы, пожелав обогнать Советский Союз во что бы то ни стало, истерически (так и было написано - истерически) ринулись на Луну; а Советский Союз благоразумно и вовремя отказался от этого ненужного спектакля, он переключил средства на постройку полезных орбитальных станций, которые, несомненно, скоро начнет запускать.
Допустим, что в последней статье сыграл роль примитивный антиамериканизм, столь распространенный во Франции (СССР запустил что-то первым - ура СССР! Американцы что-то запустили первыми - даже если "что-то" человек на Луне - все равно ура СССР!). Но в подобных настроениях никак нельзя обвинить ни "Тайме", ни, тем более, "Авиэйшн уик". В чем же дело, почему суждения западной прессы и даже мнения определенных научных кругов о советских космических исследованиях так катастрофически далеки от истины?
Причина - колоссальный и чрезвычайно успешный блеф, который в течение добрых двенадцати лет блестяще удавался Советскому Союзу и который не мог бы иметь шансов на успех ни у какой другой страны. Даже сегодня, когда американцы летают на Луну и обратно, когда на международных выставках можно осмотреть многие элементы советского космического оборудования и сравнить с американским, впечатление о "первенстве" Советского Союза почти не рассеяно. Буду счастлив, если моя книга поможет вам хоть в какой-то степени освободиться от гипноза.
Не ищите, однако, в этой книге чего-либо "антирусского". Напротив, знание условий, в которых зарождалась космонавтика в СССР, наполняет меня восхищением перед людьми, которые вопреки самым диким трудностям, ежеминутно рискуя жизнью, довели дело до космических стартов. Многих из них я знал лично, о других хорошо осведомлен. Почти все эти люди отличаются высочайшими инженерными способностями и бесконечным энтузиазмом в работе. А отец всей советской космонавтики Сергей Павлович Королев, умерший через три дня после своего шестидесятилетия, был, без всяких сомнений, гениальным человеком и в лучшем смысле этого слова фанатиком.
К несчастью, таланты и энтузиазм блестящих ученых и инженеров непрерывно эксплуатируются советскими диктаторами в целях, далеких и от науки, и от человечности. Очень многие специалисты отлично это понимают, но, к своему ужасу, видят, что никакого выхода у них нет. Как мы скоро убедимся, сам Королев ощущал эту духовную трагедию очень сильно. Но даже он, имевший личный доступ к Хрущеву в любое время, осыпанный милостями и считавшийся "всемогущим", был совершенно беспомощен изменить положение, хотя в последние годы жизни и старался это сделать.
Главным орудием, позволившим Советскому Союзу вести космический блеф, была - и остается - всеобщая секретность, под покровом которой ведутся в СССР все сколько-нибудь важные научные работы. Секретность обеспечивается тем, что за "разглашение государственной или военной тайны" человека, независимо от занимаемого положения, отправляют в лагеря не менее, чем на восемь лет. Это - в том случае, если "тайна" разглашена по небрежности или болтливости. Если засекреченные сведения переданы кому-либо намеренно, наказание будет гораздо более суровым - до смертной казни включительно. Механизм секретности в СССР и меры ее соблюдения будут подробно показаны в одной из последующих глав. Поэтому я, к сожалению, не смогу ссылаться в моем рассказе на все источники - ведь в этом случае мои "источники", все еще живущие и работающие в грозной советской атмосфере, немедленно падут жертвами. Мне придется даже специально менять места действия, должности и нередко имена, чтобы не навести КГБ на след людей, поверявших мне свои рассказы.
Надо, однако, заметить, что никаких технических деталей, представляющих военную или даже патентную тайну Советского Союза, ничего такого, что на Западе входит в понятие секретной информации, я попросту не знаю. Мои друзья среди ученых и инженеров, работающих в космической области, никогда не говорили о таких вещах, а я ими совершенно не интересовался. В ходе чтения, вы, однако, увидите, что для советских руководителей важно хранить в секрете отнюдь не какие-либо чертежи, патенты или изобретения, а условия работы, конкретные события и, главное, собственную техническую отсталость. Подобных "секретов" любой советский инженер или научный журналист знает сколько угодно. А я как раз инженер и научный журналист, проработавший в непосредственном контакте со специалистами по космосу шесть с лишним лет - с 1960 по 1966 год.
После этого необходимого вступления можно начать рассказ о том, почему на Луне нет и не могло быть до сих пор советских космонавтов.
Лондон, февраль 1971 г.
Автор
Глава 1. СПУТНИК
Поздней осенью 1965 года московский писатель Анатолий Маркуша, в прошлом военный летчик, удостоенный, несмотря на свое еврейское происхождение, самых высших орденов, принес в редакцию нашего журнала "Знание - сила" рассказ "День рождения". Мы читали рукопись, недоверчиво посмеиваясь: в рассказе речь шла о том, как правительство решило обнародовать имя таинственного Главного Конструктора космических кораблей и как в день его рождения, неожиданно для него самого, в газетах появились его большие портреты, поздравления от высших руководителей страны и даже указ об очередном награждении. Не было ни малейших сомнений, что автор имел в виду Королева, чье имя было тогда абсолютно неведомо гражданам Советского Союза - в рассказе приводились точные биографические детали, включая и такую, как пребывание Королева в тюремной камере.
Мы, помню, хотели сразу же вернуть рассказ автору: бесполезно, дескать, и пытаться, все равно цензура не допустит. Маркуша, однако, проявил настойчивость, странную для этого скромного человека. "Ну, попробуйте, ребята, что вам стоит! Пусть хотя бы дойдет до цензора - это очень нужно, понятно?"
Нам было не очень понятно, однако попытку мы сделали. Рассказ до цензора дошел и был немедленно запрещен к публикации. А вскоре главное событие рассказа - опубликование портрета и имени Королева - неожиданно осуществилось, хотя и зловещим образом: в середине января 1966 года были, действительно, опубликованы и портрет, и имя - только не ко дню рождения, а ко дню смерти.
Но даже и тогда, после смерти великого ракетчика, пославшего в космос и первый спутник, и первое живое существо, и первого человека, власти не разрешили написать, кем он в действительности был и что сделал. Объявлялось лишь о смерти академика Сергея Павловича Королева, "крупного специалиста в области космических исследований". И лишь несколько месяцев спустя, под давлением ученых, желавших и должным образом почтить память Королева и, быть может, добиться опубликования своих собственных имен, было разрешено сообщить - без особого, впрочем, шума, - что Королев и тот мистический Главный Конструктор, о котором в выспреннем тоне писали с самого 1957 года "доверенные" журналисты, - одно лицо.
Сегодня запрет с имени Королева снят. Появились многочисленные воспоминания о нем и даже официальная биография - книга "Академик Королев". Но в этой литературе больше умолчаний, чем действительных фактов, а положение остальных, еще живых космических специалистов в СССР не изменилось ни в чем: их имена по-прежнему засекречены, выезжать за границу и даже видеться с иностранцами у себя дома им запрещено, на международных конгрессах по космическим вопросам - например, на конгрессах КОСПАРа - вместо них сидят подставные лица вроде академиков Седова или Благонравова.
Между тем, у меня есть точные сведения, что Королев при жизни не однажды "бунтовал" против своей анонимности. Он настойчиво просил Хрущева, а потом и его преемников, чтобы имена творцов космических аппаратов были преданы гласности. Особый приступ ярости вызвала у Королева история с академиком Седовым. Вскоре после запуска первого спутника советские хитрецы решили подсунуть мировому общественному мнению академика Седова в качестве одной из главных фигур в советских космических запусках. Сделано это было, однако, не прямо, а характерным для руководителей Советского Союза обходным маневром.
Когда Седов выехал за границу на какой-то конгресс, там был осторожненько пущен слух, будто он, Седов, и есть Главный Конструктор. К Седову бросились с вопросами, а он, как было велено, не отрицал этих слухов начисто, но и не давал прямых подтверждений. Советские газеты написали: "Большим вниманием на конгрессе пользовалась советская делегация, особенно академик Л. И. Седов, которого западная печать называет отцом первого спутника".
Говорят, что разъяренный Королев немедленно требовал приема у Хрущева и пригрозил, что уйдет в отставку, если вместо него миру подставят "куклу". Главный Конструктор настаивал на опубликовании имен всех награжденных правительственными орденами за запуск спутника. Хрущев не посмел наказать строптивого конструктора и пошел на компромисс: имена ученых опубликованы не были, но всякие упоминания о Седове как об авторе спутника прекратились раз и навсегда.
Возможно, именно тогда пробежала первая трещина в отношениях Хрущева с Королевым. В дальнейшем эти отношения были неизменно прохладными. Хитрый и циничный Хрущев имел, однако, отличный способ держать Королева "в узде", не применяя к нему грубого насилия, как когда-то сделал Сталин. Об этом способе будет рассказано в последующих главах.
Что касается отношений Королева с Брежневым и Косыгиным, поделившими между собой должности Хрущева после октябрьского дворцового переворота 1964 года, то отношения эти по-настоящему определиться не успели: Королев умер через пятнадцать месяцев после того, как Брежнев и Косыгин захватили власть. Однако не подлежит сомнению, что у Королева появились надежды на лучшее. Он уговаривал новых властителей сменить "космическую политику" на более открытую, усилить научный обмен, объявить имена советских "закрытых" ученых.
Известно, что вскоре после захвата власти Брежнев и Косыгин выслушали обстоятельный доклад Королева о состоянии дел - как в Советском Союзе, так и в Соединенных Штатах. Королев был предельно откровенен: он прямо сказал, что советские исследования космоса велись до сих пор не по какой-либо научной программе, а по принципу "любой ценой раньше американцев", но что соблюдать этот принцип долго не удастся, так как и по ракетным двигателям и по электронному оборудованию США далеко впереди. Королев объяснил Брежневу и Косыгину - людям с техническим образованием, - какими методами по настоянию Хрущева производился "обгон" американской программы Джемини, и передают, что оба были поражены (об этих методах я еще расскажу подробно). Королев сказал, что выпустить человека из корабля в космос, быть может, и удастся раньше, чем запланировано у американцев, но уже следующий этап программы Джемини - стыковка двух кораблей на орбите - для Советского Союза недостижим по крайней мере на ближайшие три-четыре года. Главный Конструктор предложил "хозяевам" поехать и осмотреть готовый трехместный корабль "Союз", на котором, однако, нельзя лететь из-за отсутствия достаточно мощной и надежной ракеты. Закончил Королев тем, что необходимо оставить всякие мечты о полете с людьми на Луну раньше американцев, а вместо этого разработать свою программу космических исследований и по этой программе действовать.
У меня в распоряжении есть верный признак, что доклад Королева возымел определенное действие. В начале 1965 года мы, научные журналисты, получили секретное указание прекратить всякие упоминания о предстоящем завоевании Луны. Откройте советскую прессу: до самого конца 1964 года, даже в последние его месяцы, когда болтливый и хвастливый Никита Хрущев был сброшен с трона, вы найдете множество упоминаний о том, что "недалеко то время, когда на Луне будет развеваться советское знамя" и т. п. А потом, с начала 1965 года, все подобные разглагольствования сняло как рукой. Вот тогда, после этого указания, мы сразу поняли, что пальму лунного первенства решено уступить американцам, а вскоре из бесед с сотрудниками Королева я узнал подоплеку решения.
Вторым последствием доклада Королева был - по крайней мере, для меня - рассказ Анатолия Маркуши "День рождения", с которого начинается эта глава. Маркуша настойчиво просил, чтобы рассказ дошел хотя бы до цензора - и делал это неспроста. Он был старым знакомым Королева, и Главный Конструктор, без сомнения, инспирировал этот "пробный шар", надеясь, что высшие руководители поймут, наконец, всю нелепость восхваления ученых-анонимов.
Я знаю также, что сотрудник "Правды", готовивший к печати очередную статью Королева (а Главный Конструктор иногда печатался в "Правде" под псевдонимом "Константинов") был однажды немало удивлен, когда, визируя окончательный вариант статьи, суровый и невероятно занятый Королев вдруг сказал: "В следующий раз, может быть, подпишу собственным именем". Журналист не решился расспрашивать, только с оглядкой рассказал мне о необыкновенном случае.
Увы, собственным именем Королев так и не подписал ни одной статьи, написанной после спутника. Ему была уготована судьба Человека-невидимки из рассказа Г. Дж. Уэллса - стать видимым, да и то не сразу, только после смерти. Такая же судьба, если ничто не изменится в СССР, ждет и коллег Королева.
Однако, по всем сведениям, какими я располагаю, нельзя считать Сергея Павловича Королева человеком несчастным. Он ведь был в числе тех немногочисленных представителей рода человеческого, которым удалось увидеть и потрогать руками мечту всей жизни. Я тут основываюсь не на официальных биографиях, которые, конечно, объявляют Королева вдохновенным мечтателем о ракетах уже с раннего детства. Нет, я просто читал брошюру Королева "Ракетные моторы", выпущенную советским военным издательством... в 1932 году, за четверть века до спутника; брошюра была написана 25-летним энтузиастом, едва окончившим институт.
К тому времени Сергей Королев уже был членом так называемой "Группы по изучению реактивного движения" (сокращенно ГИРД) - самодеятельной организации, сформированной рижским немцем Фридрихом Цандером и работавшей в подвале московского жилого дома. Цандер был неистовым фанатиком ракет, он знал наизусть каждое слово Годдарда и Оберта, стремился повторить их достижения и запустить хоть одну собственную ракету. В последний год (1933), совсем незадолго до кончины, ему это удалось. На высоту 396 м взлетела первая советская ракета. Через три месяца поднялась и вторая, но Цандера уже не было в живых.
От чего умер 46-летний Фридрих Цандер, я не знаю. Официально - от туберкулеза, менее официально - от недоедания (тогда в России был жестокий голод), а совсем неофициально - по глухим намекам нескольких выживших ветеранов ГИРДа - он был "ликвидирован" тайной полицией будто бы за связь с членами "промпартии" - то есть с группой ученых, незадолго до того осужденных за вредительство без малейшей вины. Во всяком случае, вышедшая в 1969 году советская энциклопедия "Космонавтика" никаких причин ранней смерти Цандера не называет, а в книге "Академик Королев" Цандер просто в какой-то момент исчезает из повествования - даже без упоминания о том, когда он умер.
Но, во всяком случае, достоверно одно: Фридрих Цандер сумел заразить сотрудников ГИРДа невероятным энтузиазмом, "ракетоманией", оставшейся у многих - в том числе у Королева - на всю жизнь. О том, как относились к своему делу участники ГИРДа, свидетельствует такой, например, факт. При монтаже первой маленькой ракеты понадобился серебряный припой для спайки проводников, но достать серебро было делом немыслимым. Тогда один инженер, сотрудник ГИРДа, тайком принес из дому серебряную чайную ложечку - ее расплавили и сделали припой. Ложку этот человек принес тайком не потому, что опасался гнева жены, а потому, что благородные металлы полагалось сдавать государству, и ГПУ, как тогда именовалась тайная полиция, проводило над теми, кто подозревался в хранении золота и серебра, операцию "выкачивания" - человека арестовывали и держали в тюрьме до тех пор, пока он не сообщал, где хранятся его ценности. Конечно, дюжина серебряных ложек не была криминалом, но если бы на человека донесли, что он носит из дому серебро, то он мог быть назавтра схвачен для "выкачивания".
Излишне говорить, что участники ГИРДа никаких денег за свою работу не получали, они должны были зарабатывать на жизнь где-то еще. Но они и не рассчитывали на вознаграждение, а только острили по этому поводу, расшифровывая ГИРД как "Группу Инженеров, Работающих Даром".
В это время впервые проявился еще один важный талант Королева - дипломатический. Он очень хорошо умел "подойти" к власть имущим, умел так представить ход и результаты работы, что "хозяева" проникались убеждением в важности проблем. Более того, Королев строил свои отношения с высокими особами так, будто инициатива исходила не от него, а от них; он же якобы только выполнял возложенные на него задания.
Это, конечно, не новая тактика, ей много веков от роду. Но в Советском Союзе, где все решает одно слово высокого невежды, это был единственный путь к успеху. А винить Королева за это лукавство невозможно - он не искал ведь никаких выгод для себя, он хотел только одного: иметь возможность строить и запускать ракеты, которые тогда считались чем-то вроде игрушек - бесполезных и иногда опасных.
Впрочем, первый высокопоставленный начальник, которого Королев заинтересовал ракетами, отнюдь не был невеждой. Королев попал на прием к заместителю наркома по военным и морским делам Михаилу Тухачевскому - образованному офицеру, карьеристу и умному человеку. В свое время Тухачевский "отличился" тем, что свирепо расправился с кронштадтскими матросами, поднявшими в 1921 году восстание. Но в тридцатые годы он серьезно работал над техническим переоснащением армии и покровительствовал авторам изобретений, имевших военную ценность. Выбор Королева был, таким образом, очень удачен - не мог же он знать, что четыре года спустя Тухачевский будет расстрелян как "немецкий шпион", а все, кому он покровительствовал, либо будут тоже уничтожены, либо отправятся в лагеря!
Разумеется, в беседе с Тухачевским Королев напирал на возможности военного использования ракет (они, кстати, использовались для военных целей еще древними египтянами). И Тухачевский заинтересовался. Сохранилось его письмо о том, что работы ГИРДа "имеют очень большое значение для Военведа и СССР в целом". Поистине пророческие слова, внушенные Сергеем Королевым!
С помощью Тухачевского ГИРД получил небольшую площадку на военно-инженерном полигоне в Нахабино, под Москвой. Там, кстати, и состоялся запуск первой в СССР ракеты общим весом в 17,2 кг, поднявшейся, как уже сказано, на 396 м и находившейся в полете 18 секунд. Запуск этой ракеты стоил Сергею Королеву, несомненно, куда больших усилий, нежели через двадцать четыре года - запуск первого спутника.
Официальный советский биограф Королева П. Асташенков свидетельствует в журнале "Москва" No 11 за 1966 год: "Так, привлекая самую авторитетную помощь, добывал Сергей Павлович каждый станок, стенд, прибор". Для привлечения этой "самой авторитетной помощи" Королеву приходилось прибегать к необыкновенным приемам и играть на таких струнах "начальства", которые в то время были отнюдь не очевидны. Например, мало кто, даже в СССР, знает сегодня историю "второго рождения" Константина Циолковского.
Константин Циолковский - изобретатель-самоучка польского происхождения - доживал в то время свой век в 210 км от Москвы, в Калуге. Был он всеми забыт, после революции чуть не умер от голода и получил, наконец, крохотную пенсию. Но когда-то, в 1903 году, Циолковский выпустил на свои средства брошюру "Исследование межпланетных пространств реактивными приборами", где, в частности, говорил о возможности применения жидкотопливных и многоступенчатых ракет. Потом он отошел от этих вопросов, занялся проектированием жесткого дирижабля, затем сверхскоростного поезда. В середине двадцатых годов, узнав об успешных запусках ракет Годдардом и Обертом, Циолковский вернулся было к ракетной теме. Он написал статью "Межпланетный корабль" и послал ее в журнал "Техника и жизнь". Но статью там не напечатали, и она увидела свет только... в 1961 году.
И вот Цандер и Королев, знавшие судьбу Циолковского, решили "возродить" старика. В Политбюро Центрального Комитета партии была направлена докладная записка о том, что в Советском Союзе живет, дескать, основоположник ракетного дела и будущих межпланетных полетов. Делался намек на то, как выгодно будет показать миру заботу советской власти о будущем всего человечества и заодно прославить российского гения (нигде, решительно ни в одной советской работе о Циолковском, даже в его толстой биографии, написанной толковым литератором М. Арлазоровым, не говорится, что Циолковский - поляк).
Записка возымела действие, и машина советской пропаганды завертелась со страшным шумом. Глухого и больного старика привезли в Москву, заставили выслушивать через слуховую трубку бесконечные речи, давать интервью решительно по всем вопросам, а не только по космическим исследованиям. О работах Циолковского писали в таком тоне, в каком через четверть века не писали даже о Главном Конструкторе космических кораблей. Охваченные энтузиазмом читатели тогдашних газет присылали слезные письма, умоляя великого Циолковского отправить их на Луну или на Марс в первом же советском корабле.
Королев встретился с Циолковским, быстро объяснил ему, что к чему, и с тех пор до самой своей смерти в 1935 году Циолковский был важным - и успешным - ходатаем по ракетным делам. Со своей стороны, Королев заботился о том, чтобы интерес к Циолковскому не угасал. В Москве удалось создать целое учреждение под названием "Комиссия по разработке идей К. Э. Циолковского". Об этих идеях и возможностях их реализации писались десятки статей и книг. Помню, как я сам, в то время десятилетний мальчик, увлекался популярной книгой для детей на ту же тему, написанной лучшим тогдашним популяризатором науки Я. И. Перельманом. Надо, однако, заметить, что тогда, в отличие от последующих лет, еще можно было называть, наряду с советскими, и фамилии зарубежных исследователей. И Перельман, надо отдать ему справедливость, называл в своей книге и Годдарда и Оберта. Он писал о запущенных ими ракетах и лишь ловко обходил то обстоятельство, что Циолковский (которому главным образом и посвящалась книга) ни одной ракеты в жизни не запустил. Много позже я узнал, что Королев дружил с покойным Я. И. Перельманом и подсказал ему тему книги. Сегодня этот факт подтверждает и биография Королева.
Столь энергичная деятельность молодого конструктора увенчалась важным успехом: 31 октября 1933 года появился правительственный декрет о слиянии ГИРД с Ленинградской Газодинамической лабораторией (ГДЛ) и образовании на их базе Реактивного научно-исследовательского института. Значение этого события в советской действительности громадно: из группы "самозванцев", самодеятельных и подозрительных энтузиастов, ГИРД превратился в государственное учреждение, да еще входящее в военное ведомство. Сразу же появилось штатное расписание, высокие оклады и даже воинские звания. Чтобы понять, насколько круто изменилось положение "группы инженеров, работающих даром", приведем в пример самого Королева: назначенный 9 ноября заместителем начальника института, он сходу получил звание дивизионного инженера, соответствующее генеральскому!
Но тут же выяснилось, что быть администратором, сидеть в кабинете и носить генеральскую форму Королев не собирался. Не во имя карьеры добивался он организации института. К настороженному удивлению начальства и сослуживцев, Королев снял с гимнастерки знаки различия и отказался от кабинета и секретарши. Он с головой окунулся в проектирование сразу двух объектов - ракеты и планера с жидкотопливным ракетным двигателем. Ракета, дальность полета которой должна была равняться 48,3 км, поднялась в воздух к началу 1939 года. А планер с ракетным ускорителем полета взлетел в 1940 году, но Королев при этих испытаниях не присутствовал, так как... находился за решеткой.
Скажем сразу: Сергею Королеву невероятно, фантастически повезло. Ведь буквально все сколько-нибудь значительные сотрудники ракетного научно-исследовательского института были в 1937-38 годах физически уничтожены. В кровавой пучине расстрелов погибли и люди, в то время несравненно более заслуженные и известные, чем Королев, - например, другой заместитель начальника того же института, автор советских реактивных снарядов, прозванных в годы войны "Катюшами", - Георгий Лангемак. Лангемака расстреляли вместе со всей его конструкторской группой, за исключением одного инженера - А. Г. Костикова. Под руководством этого Костикова шло изготовление разработанных Лангемаком "Катюш". Когда в 1941 году вспыхнула война и "Катюши" оказались эффективным оружием, Костикова наградили самыми высшим наградами, а потом... расстреляли.
Итак, подавляющее большинство сотрудников ракетного института во главе с его начальником Иваном Клейменовым и заместителем Георгием Лангемаком - расстреляны, а Сергей Королев "только" арестован. Как это объяснить?
В Москве я слышал много толков на эту тему. Люди, не любившие Королева, завидовавшие ему (среди них, как ни странно, один из бывших сотрудников того же института, по возрасту старше Королева и так же, как и Королев, спасшийся), бросали какие-то неясные обвинения. Они говорили, что Королев, дескать, должен был погибнуть одним из первых, потому что теснее всех был связан с Тухачевским, а после июля 1937 года, когда Тухачевский и другие высшие военачальники были внезапно расстреляны, слово "Тухачевский" стало синонимом слова "смерть". И если Королев не погиб в числе первых, - говорили эти люди, - если он отделался арестом и провел в сравнительно комфортабельном заключении "всего" шесть лет, то тут, мол, что-то нечисто; может быть, он сотрудничал с органами безопасности и предавал других.
Таким "логическим построениям" я верить не склонен. Гамлетовское "в этом безумии есть своя система" не подходит к анализу сталинского террора 1937-38 годов. В те годы царил полный, не имеющий никаких параллелей в истории, произвол, и жизнь человека определялась сцеплением самых невероятных случайностей. Известно, что после самых страшных эпидемий чумы всегда оставались люди, прожившие всю эпидемию в самом опасном месте, соприкасавшиеся с сотнями больных - и все же не заболевшие. Автор этих строк провел в сталинских тюрьмах и лагерях чуть меньше Королева - пять с половиной лет - и знает по собственному опыту, как дикие случайности подчас вели к гибели человека и как столь же невероятные стечения обстоятельств оказывались спасительными.
Однако, помимо этих общих соображений, у меня есть и некоторое подобие объяснения того счастливого факта, что Королев не был расстрелян. Дело в том. что в студенческие годы он работал под руководством Андрея Туполева - впоследствии создателя многочисленных советских самолетов "АНТ" и "ТУ". И когда в 1938 году Туполева вместе с женой и со всеми (за исключением опять-таки одного!) ведущими инженерами посадили в Бутырскую тюрьму, началась охота за "туполевцами", за бывшими сотрудниками, учениками и просто друзьями авиаконструктора. Ведь каждый раз, когда арестовывалась крупная фигура такого масштаба, НКВД (так называлась тогда тайная полиция) стремилась "раскрыть широко разветвленный заговор". Королев как раз и был арестован как "туполевец" - и это спасло ему жизнь, ибо в какой-то момент Сталин приказал не расстреливать "туполевцев", а посадить их за работу. Так Королев вторично, уже против своей воли, стал работать у Туполева - расчетчиком крыла в "ТКБ" - "Тюремном Конструкторском Бюро" при авиазаводе No 156.
С началом войны завод No 156 был эвакуирован в сибирский город Омск - и туда же переправили заключенных конструкторов. В Омске режим их содержания смягчился, а сам Туполев жил даже в отдельном домике, из которого, однако, не имел права выходить без разрешения. После того, как на фронте появился и хорошо себя зарекомендовал новый пикирующий бомбардировщик "ТУ-2" (который остряки называли "ТЮ-2" от слова "тюрьма"), Туполев и его инженеры были "помилованы" и стали работать в том же конструкторском бюро как полноправные граждане. Вскоре они реэвакуировались в Москву.
Однако еще раньше Королева забрали из Омска. По этапу, как обычного заключенного, его перевезли в Москву, в "спецтюрьму No 4".
Сегодня на Западе хорошо известна книга Александра Солженицына "В круге первом". Эта книга, пусть и в художественной форме, описывает одно из самых мерзких сталинских порождений - спецтюрьмы для ученых и инженеров. Если бы не книга "В круге первом", то мне здесь многие могли бы и не поверить - ведь сам я в спецтюрьме никогда не сидел. Тем не менее, по многочисленным рассказам бывших "спецзаключенных" я знаю все подробности об этих тюрьмах - в том числе и о тюрьме No 4 на окраине Москвы, на улице, по иронии судьбы называющейся "шоссе Энтузиастов".
Здание, отгороженное от мира высоким глухим забором, - немного отступя от шоссе, возле завода "Нефтегаз". Внутри - чертежные залы, лаборатории и жилые помещения. Все - и заключенные и надзиратели - одеты в приличные шевиотовые костюмы и рубашки с галстуками. Работают двенадцать часов в день, иногда и дольше (после окончания войны официальный рабочий день в спецтюрьмах был сокращен до девяти часов). Разговоры между заключенными допускаются исключительно на служебные темы. Кормят трижды в день в общей столовой, причем и количество и качество пищи не сравнимо с тюремным или лагерным рационом - гораздо больше, лучше, вкуснее, - хотя, с другой стороны, намного хуже, скажем, английского тюремного меню. Живут заключенные по-разному, в зависимости от "ранга" - иерархичность советского общества остается и там. Наиболее "важные" имеют отдельные комнаты, другие живут по три-четыре человека, третьи - в больших общежитиях. Но все равно: у каждого отдельная койка, а не двухэтажные "вагонки" как в лагерях и тем более не нары "впокат" как в тюрьмах. Есть библиотека с художественной литературой, есть ларек, где на заработанные или полученные по переводу деньги можно покупать дополнительную еду, мыло, сигареты нескольких сортов.
С другой стороны, кое в чем жизнь в спецтюрьме хуже лагерной. Так, в нерабочее время обитателям разных комнат (там не применяли слово "камера") запрещалось общение между собой. Свидания с родными давались раз в три месяца, причем на свидание заключенных возили в Таганскую тюрьму и под страхом дополнительного восьмилетнего срока им запрещалось говорить родным, где они на самом деле живут и работают. Резко ограничивалась и переписка.
Вот в таких условиях лучшим представителям советской технической интеллигенции предлагалось напрягать свои творческие силы для дальнейшего усиления того режима, который без всякой вины засадил их в тюрьму. И они напрягали! За десять лет до Королева в той же спецтюрьме сидел, например, крупнейший теплотехник страны профессор Рамзин со своими сотрудниками - в том числе профессором Шумским, у которого я в свое время (после его освобождения) изучал теорию тепловых установок. В тюрьме Рамзин создал наиболее совершенный тогда паровой котел - прямоточный. Даже Сталин после этого "смилостивился" и выпустил Леонида Рамзина на свободу, где тот вскоре и умер.
Королев попал в спецтюрьме в знакомую компанию - ему подобрали конструкторское бюро из числа уцелевших старых ракетчиков. Я говорю "старых", хотя в момент перевода в тюрьму Королеву было всего 36 лет, а большинство его подчиненных были еще моложе. Среди них выделялся большими способностями Л. А. Воскресенский - впоследствии заместитель Королева в работе над спутниками и пилотируемыми космическими кораблями. Тогда Воскресенскому едва исполнилось тридцать, и он был уже "старым арестантом". В 1965 году, на год раньше Королева, 52-летний Воскресенский скончался - тюрьма ведь не способствует долголетию. Ему устроили пышные похороны на "правительственном" Новодевичьем кладбище в Москве - но так и не написали ни слова о том, что же за человек умер. До сих пор фамилия "Воскресенский" ничего не говорит рядовому советскому гражданину, и этот гражданин сильно удивился бы, услышав, что сказал над гробом Воскресенского сам Королев: "Если бы не ум и талант покойного, мы никогда не запустили бы спутник раньше американцев".
Новое "тюремное конструкторское бюро" Королева занималось разработкой реактивных ускорителей к серийным боевым самолетам. Предполагалось, что такие ускорители, установленные под крыльями истребителя или бомбардировщика, смогут резко увеличить скорость самолета в нужный момент, а также сократить разбег перед взлетом. В дальнейшем идея реактивных ускорителей к поршневым самолетам развития не получила, но тогда была очень модной. Королев превратил спецтюрьму в огромную мастерскую и делал там образцы ускорителей целиком, до последнего винтика. Но он заявил начальству, что вся работа будет абсолютно бесполезной, если ему не разрешат выезд на испытания. Только наблюдение за тем, как ведет себя ускоритель в полете, позволит создать работоспособный серийный вариант. В конце концов, Королеву это разрешили, и он под конвоем офицера госбезопасности стал выезжать в Кратово под Москвой, на аэродром Летно-исследовательского института, где летчик-испытатель Васильченко опробовал ускорители в воздухе.
В советской печати есть исключительно ценное свидетельство о встрече с Королевым-заключенным на испытательном аэродроме. В журнале "Новый мир", а затем отдельной книгой в 1965 году в Москве были опубликованы записки знаменитого советского летчика Марка Галлая "Испытано в небе". Автор рассказывает, как, приехав однажды "еще во время войны" (а значит, по смыслу фразы, в конце войны) на аэродром, увидел в воздухе самолет, "из хвоста которого вырывалось ревущее пламя". Галлай стал расспрашивать, что случилось: "не люблю огня на самолете", - пишет он. Ему объяснили, что ничего особенного - это Васильченко испытывает жидкостно-реактивный ускоритель.
Самолет с огненным хвостом благополучно сел, после чего Васильченко представил Галлаю конструктора ускорителя. Цитирую дальше по тексту:
"- А вот он, конструктор, - ответил Васильченко и показал мне на плотного, среднего роста человека, одетого в несколько странный, особенно для летнего времени, костюм: куртку и брюки из какого-то черного "подкладочного" сатина.
И в тот же миг я узнал этого человека. Нас познакомили еще за несколько лет до начала войны, но после этого встречаться нам - отнюдь не нашей воле! - не довелось. Тем не менее, я имел полное представление о нем. Больше всего - благодаря рассказам моего друга летчика-испытателя В. П. Федорова, который много работал с этим конструктором и, в частности, испытывал его "ракетопланер", о котором я уже писал в первой книге своих записок. Федоров говорил о нем очень дружески, тепло, с огромным уважением и нескрываемой болью по поводу его нелегко сложившейся судьбы.
Я подошел к конструктору, мы поздоровались, отошли немного в сторону и сели на какие-то валяющиеся у аэродромной ограды бревна.
В течение всего последующего неторопливого разговора вокруг нас, как привязанный, встревоженно кружился неизвестный мне лейтенант. Он то присаживался рядом с нами, то снова нервно вскакивал, то опять садился, изо всех сил стараясь не упустить ни одного слова из нашего разговора. Судя по всему, бедняга чувствовал, что происходит какое-то "нарушение", но прямых оснований вмешаться не видел, так как к категории "не имеющих отношения" я явно не подходил, держался как только мог неприступно - едва ли не впервые в жизни напуская на себя важность, соответствующую моему тогдашнему майорскому званию, - да и тема нашей беседы не выходила за узкопрофессиональные, прямо касавшиеся объекта испытаний пределы. Не выходила, по крайней мере, внешне, а что касается так называемого подтекста, то он никакими инструкциями не предусмотрен.
Наверное, со стороны вся эта картина выглядела довольно комично, но в тот момент я - в отличие от своего обычного состояния - способность к восприятию смешного утерял полностью.
Я видел перед собой другое: еще одну (сколько их еще?) форму проявления несгибаемого человеческого мужества. Сквозь сугубо прозаические слова о тягах, расходах, количествах повторных включений передо мной в полный рост вставал внутренний облик человека, творчески нацеленного на всю жизнь в одном определенном направлении. В этом направлении он и шел. Шел вопреки любым препятствиям и с демонстративным пренебрежением (по крайней мере, внешним) ко всем невзгодам, которые преподнесла ему недобрая судьба.
Передо мной сидел настоящий Главный конструктор, точно такой, каким он стал известен через полтора с лишним десятка лет - энергичный и дальновидный, умный и нетерпимый, резкий и восприимчивый, вспыльчивый и отходчивый. Большой человек с большим, сложным, противоречивым, нестандартным характером, которого не смогли деформировать никакие внешние обстоятельства, ломавшие многих других людей, как тростинки..."
Чтобы устранить даже формальные сомнения в том, что Галлай вел речь именно о Королеве, а заодно уточнить дату ареста конструктора, мне остается только привести отрывок из официальной советской биографии Королева, изданной в 1969 году:
"В 1939 году - 29 января и 8 марта - состоялись два полета ракеты "212". Сам конструктор по независящим от него обстоятельствам (выделено мною - Л. В.) не присутствовал на этих испытаниях. Без Королева проходило и испытание ракетоплана, мыслями о котором он жил много лет. Доверили это дело одному из лучших летчиков и планеристов того времени - Владимиру Павловичу Федорову".
Как видите, сомнений быть не может.1 Почти невероятно, что эпизод из мемуаров М. Галлая, сразу показывающий всю лживость биографии Королева, мог пройти советскую цензуру и попасть на журнальные и книжные страницы. Тем не менее, он попал, и я даже знаю, как это произошло.
1 Уже после окончания этой книги в свет вышли (отнюдь не в СССР, конечно) воспоминания профессора аэродинамики Г. А. Озерова, озаглавленные "Туполевская шарага". Проф. Г. А. Озеров находился в заключении вместе с А. Н. Туполевым и С. П. Королевым. С незначительными расхождениями в деталях книга "Туполевская шарага" подтверждает рассказанное на этих страницах. - Прим. автора к русскому изданию.
Из текста мемуаров ясно, что Галлай был дружен с Королевым. Невозможно вообразить, чтобы в 1962 году, работая над воспоминаниями, знаменитый летчик-испытатель включил "тюремный" эпизод без ведома главного действующего лица. Разумеется, он спросил Королева! А мы уже знаем, как относился Королев к своей анонимности, как хотел пробить стену молчания. Так же, как позже с рассказом Анатолия Маркуши, Королев дал согласие, чтобы Галлай попробовал "протащить" знаменательный эпизод.
Текст книги "Испытано в небе" проходил, как положено в СССР, двойную цензуру - сперва военную, потом общую. Военным цензором был мой знакомый, полковник авиации Ликаренко, ведавший в Военной Цензуре Генерального штаба Вооруженных сил СССР вопросами авиационной техники. Он, конечно, сразу обратил внимание на "опасный" эпизод, поговорил с автором и по его намекам понял, что "сам" хочет, чтобы эпизод был опубликован. Если бы Ликаренко был сейчас жив, я ни за что не стал бы рассказывать о нем такие детали. Но этот во многих отношениях замечательный, интеллигентный и печальный человек с длинными темными усами скончался уже после того, как я эмигрировал из Советского Союза. Как видите, даже в таких драконовских органах, как Военная Цензура, сидят подчас здравомыслящие и хорошие люди.
Однако, если бы Ликаренко просто поставил свой разрешительный штамп, этого было бы еще недостаточно. Ведь военный цензор проверяет рукопись предварительно, давая разрешение на публикацию лишь специальных сведений военного характера. После этого материал поступает к цензору Главлита, и тот принимает окончательное решение о возможности публикации. Текст разрешительного штампа военной цензуры (мне много раз приходилось получать этот штамп на статьях для нашего журнала) так и гласит: "Против опубликования сведений военного характера, содержащихся в данном материале, возражений нет. Окончательное решение о возможности публикации должно быть принято органами Главлита". Так что если бы полковник Ликаренко ограничился своим штампом и подписью, то потом цензор Главлита почти наверняка снял бы отрывок.
И Ликаренко поступил куда хитрее. В ходе проверки текста военному цензору предоставлено право вносить поправки, замечания, вычеркивать строки, "если такие действия направлены на сохранение военной тайны". В самом разрешительном штампе военной цензуры, текст которого приведен выше, есть еще такая строка: "Наши замечания см. на страницах..." Конечно, места, проверенные и исправленные военным цензором, подлежат такой же самой проверке Главлитом, как и весь остальной текст. Но психологически дело обстоит иначе. Если цензор Главлита видит в каком-то отрывке следы "работы" своего военного коллеги, то полагает, что уж тут-то все в порядке, ибо военный цензор привел текст в соответствие с цензурными требованиями. Такие участки цензор Главлита почти всегда пропускает нетронутыми.
Хорошо это зная, Ликаренко "поработал" над отрывком о встрече Галлая с Королевым-заключенным, вычеркнул там какие-то совершенно неважные слова, сбоку на полях поставил, как водится, свои инициалы. И сработало! Цензор Главлита то ли пропустил "крамольный" отрывок, то ли доверился авторитету маститого Ликаренко - но только отрывок, как видите, напечатан. И весь мир может теперь проверить тот факт, что Главный Конструктор космических кораблей, создатель первых советских спутников, академик, лауреат всевозможных премий - сталинских и ленинских, - Герой Социалистического Труда и обладатель несметного числа орденов - Сергей Павлович Королев - был во время последней войны просто одним из миллионов советских заключенных-лагерников, да еще считал это за счастье, потому что абсолютное большинство его сверстников и коллег было уничтожено...
Страницы
целиком следующая
Библиотека интересного