19 Mar 2024 Tue 06:24 - Москва Торонто - 18 Mar 2024 Mon 23:24   

– И Блажевич был?

– Конечно! Как же можно без Блажевича!

– И как все прошло?

– Как все прошло? Я им выдал все, что они заслуживают! Я высказал им все, что о них думаю. О каждом! Пусть помнят!

– А они что?

– Молчали. Богданов только сунулся было что-то отвечать, даже вскочил со стула, начал за пистолет хвататься, да Блажевич его дернул за фалды, усадил на стул и сказал: «Заткнись!»

– Ну, и как все кончилось?

– А как кончилось? Я выговорился, обозвал их всех сволочами и палачами, сказал им, что по ним веревка плачет, и ушел. Вот прямо только что оттуда. Они еще там остались все. Сейчас, небось, беснуются, рады были бы живьем съесть, да уж поздно!

Я был трезв, и мне совершенно понятна была величина той опасности, которая так внезапно нависла над нами от несдержанности Сергея Петровича.

– Да ведь еще не поздно, Сергей Петрович…

– Что не поздно?

– Да съесть-то нас живьем еще не поздно, ночь-то вся еще впереди…

– Ну, на это они не пойдут! Не посмеют!

– Сергей Петрович! Трезвые, может быть, и не пошли бы, да ведь пьяные они все, не так ли?

– Да, все пьяные.

– Ну вот видите. Вот уж когда секира-то над нами нависла, так нависла. Действительно.

– Я вам говорю, они не посмеют! Наши головы перед немцами застрахованы!

– Сергей Петро-ович! Какой нам смысл завтра будет в этой «страховке», когда сегодня ночью нам головы снимут! Нам нельзя оставаться ночевать здесь. Уйдемте отсюда на ночь!

– Если вы трусите, то уходите, куда хотите, а я никуда отсюда не уйду!

Он был пьян. И от вина, и от возбуждения последних дней он потерял способность здраво мыслить и в раздражении не остановился даже, чтобы бросить мне такое оскорбление. Но я не стал на него обижаться, понимая все, и бросить его одного здесь тоже не мог.

– Я хочу спать. Завтра надо рано вставать, – сказал он и ушел в свою комнату.

Я подумал немного, что делать, и решил. Наверху, на чердаке, есть комната. Окном она выходит на улицу. Вход в нее с площадки, которая наверху лестницы. Из комнаты есть еще выход на чердак. Там есть слуховое окно, которое выходит на огород, прямо над грядами. Окно обычное, открывается. В нижней же моей комнате я как в мышеловке. Окна еще с двойными рамами, дверь только одна – в столовую. Никакого отступления нет в случае чего. Пойду-ка я сегодня ночевать наверх. Там есть застеленная постель. Сказал своему ординарцу:

– Если Сергей Петрович меня спросит, скажи, что я наверху.

И ушел. И лег спать не раздеваясь, даже не сняв ремень с пистолетом и в пилотке. Сначала никак не мог заснуть, завинтился, но потом стал забываться. И вдруг как током меня подбросило. Голоса внизу! И топот сапог! Слышно, кого-то проволокли, бормотание какое-то, выходная дверь хлопнула.

Бросаюсь к окну. Вижу, как уводят от дома человека с заломленными назад руками, разобрать нельзя, темно, но не сомневаюсь, что это увели Сергея Петровича! Кидаюсь на площадку к лестнице, прислушиваюсь.

– Самутин где? В комнате его нет. – Голос одного заплечных дел мастера, блажевичского помощника.

– Нету его дома. – Слышу, это Кулиш, мой ординарец, отвечает.

– А где он? – опять тот же голос спрашивает.

– У бабы ночует.

– А кто его баба?

– Не знаю…

Ай да Кулиш, ай да молодец! Нашелся что сказать, спас жизнь своему начальнику! И не было ни у меня, ни у Сергея Петровича никаких баб, жили мы постниками, а как вот вышло у Кулиша все просто и естественно: «У бабы ночует!» Как не поверить, молодой мужик – конечно, у бабы ночует.

Но мне нельзя ждать, когда они полезут сюда наверх, ведь лестница-то прямо из передней сюда идет, нельзя не заметить. Обязательно придут, слышу, как там внизу по всему дому шарят. Кидаюсь назад, в комнату, оттуда на чердак, к слуховому окну, открываю его, прислушиваюсь, вглядываюсь в темноту. Здесь, сзади дома все спокойно, никого нет. Тяжело прыгаю на мягкую землю. Ноги чуть не вывихиваю в коленях. Внутренности, кажется, все оторвались. Быстро вскакиваю, бегу через огород в дальний конец, перебираюсь на зады домов, там, задами прокрадываюсь к знакомому приятелю, лейтенанту, поднимаю его с постели, рассказываю, что случилось, вдвоем ждем утра, приезда офицеров из Глубокого. Эх, Сергей Петрович, Сергей Петрович! Что же ты наделал? Как не сдержался на этой последней вечеринке у Гиля? Почему меня не послушался вчера вечером? Вот к чему приводит полная безрассудность и неумная фанаберия! А можно ли его осуждать, зная, что сейчас он принимает наверняка мученическую смерть? Да и сам-то я спасся ли еще? А вдруг завтра не приедут эти новые «хозяева»? Меня бросятся искать. Если найдут – а это очень вероятно, – обвинят, что собрался переходить в партизаны, и тут же расстреляют, да еще и перед строем, чтобы сразу двух зайцев ухватить: в назидание и устрашение тем, кто и на самом деле подумывает переходить, и чтобы свои концы все в воду упрятать еще до приезда тех, глубоковских.

Так сидел я в запертой комнате у приятеля лейтенанта и ждал утра третьего мая 1943 года.

Часов в 11 прибегает мой дружок – отправил я его на разведку.

– Приехали! – говорит. – Спрашивают Точилова и вас, идите к ним. Машины стоят на площади у церкви, а они в доме у батюшки.

Идти недалеко было. По дороге меня не схватили, не знали, видно, толком, что со мной. Я вошел в дом к священнику, подошел к приехавшим, попросил разрешения обратиться к генерал-лейтенанту Иванову, доложил о себе, о полной готовности батальона к передаче и рассказал о случившемся ночью.

Генерал Иванов приказал мне не отходить от их группы ни на шаг. Капитану Ламздорфу и поручику Ресслеру приказал:

– Стойте все время по обе стороны старшего лейтенанта. Нельзя дать им украсть его.

Прибыли Гиль, его начальник штаба Орлов и другие. Ни Блажевича, ни Богданова не было.

Родионов доложил о ночном ЧП – партизаны похитили майора Точилова прямо из его дома, его помощник – старший лейтенант Самутин, по слухам, спасся, да вот и он сам.

Иванов ответил ему:

– Какие партизаны похитили майора Точилова, мы, полковник, знаем. А сейчас потрудитесь построить передаваемый батальон, мы прибыли с машинами. Немедленно грузиться, и мы отправляемся.

Гиль был явно расстроен историей с Точиловым, который был на хорошем счету в фербиндунгсштабе, и он определенно страшился немецкого расследования. Было видно, как изменяли ему его обычные решительность и выдержка.

Иванов и его спутники отказались от приглашения отобедать в штабе Бригады, и вскоре вся колонна машин двинулась по направлению к Глубокому.

Прошло еще десять лет, пока мне удалось узнать, что случилось в ту ночь с Сергеем Петровичем. Что он тогда погиб, в этом я не сомневался. Но как?

В одном из этапов, прибывших в Воркуту из сибирских лагерей весной 1953 года, я вдруг увидел лицо, которое показалось мне знакомым, только я не мог сразу догадаться, кто этот человек. А тот меня тоже узнал, и вижу, старается от меня спрятаться за чужие спины, боится, значит. Эге, думаю, значит, правильно, тут что-то есть. Подхожу к этому типу – тут только узнаю – это же бывший ординарец Блажевича, дружок-приятель Карпенки, ординарца Сергея Петровича! Он всегда отирался у этого Карпенки, то есть у нас в доме. Уж не он ли и переносил Блажевичу все, что мы с Сергеем Петровичем говорили в его адрес? И Карпенко мог ему рассказывать, да и сам он, при желании, мог подслушать. Вот ведь какие встречи бывают. Потащил я этого раба Божья «за ушко, да на солнышко» – рассказывай, дружок, как все тогда, десять лет назад, происходило. Ты не мог не знать.

Он долго упирался, да я погрозил ему, что я здесь – «дома», а он – «чужой», как бы не было худо… Тогда он «раскололся»…

Сергея Петровича приволокли в «Мертвый дом» – так прозвали тогда дом, где помещалась «служба» Блажевича. Богданов и Блажевич долго, до рассвета били Точилова, потом вывели на берег речки Шоши, ему, ординарцу, Блажевич приказал сопровождать их с автоматом. Руки у Точилова были все время связаны, он был весь в крови от побоев и ничего не говорил, может, и не мог уж говорить. Блажевич взял у ординарца его автомат и сказал:

– Получай остальное, Сергей Петрович… – и двумя очередями крест-накрест свалил его. Там его и закопали.

Судьбу всей Бригады и самого Гиля я узнал уже позже. В августе 1943 года Гиль поднял бригаду против немцев, перешел в партизаны, удачно воевал всю осень и зиму против немцев, в мае сорок четвертого в окружении был ранен в печень осколком мины и от этой раны умер через четыре дня. Его вынесли на носилках из окружения и с почетом похоронили в братской могиле, около хутора Накол. Начальника штаба Орлова я встретил потом в Воркуте, оказался с ним рядом на нарах.

Но мне хотелось знать судьбу и других людей, так мне памятных.

– А что стало с Блажевичем?

– Его застрелил полковник Петров, когда мы подняли восстание…

– А с Богдановым?

– Его по требованию Москвы вывезли на самолете, чтобы судить трибуналом. Ведь генералом был… Наверное, расстреляли.

– А с немцами что сделали?

– Перестреляли и повесили всех. До одного.

Вот так и кончила свое существование «Первая Национальная русская бригада» Гиля-Родионова. Я успел унести из нее ноги еще до полного ее развала…



Глава V


1


Прошло 35 лет с тех солнечных дней начала мая 1943 года, а все кажется, что как будто это было вчера. Особенно отчетливо вспоминается то ощущение легкости, которое наступило после освобождения от гнетущей атмосферы последних недель пребывания в бригаде Гиля-Родионова. Кончилось это состояние тупика, казавшееся безысходным и рисовавшим впереди только самые мрачные перспективы. Как сон вспоминались те дни, когда утро начиналось противной мыслью – чем заполнить день? Что делать? Чем заняться? Идти в подразделения, к солдатам – так не хотелось. Что им говорить? Куда и зачем звать? Бессмыслица и ложь тех официальных слов, которые нам предписывалось говорить о борьбе Великогермании и ее фюрера с жидо-большевизмом на Востоке и мировой плутократией на Западе, была понятна нашим солдатам ничуть не хуже, чем и нам с Точиловым.

Новые и свежие слова, именно в силу своей новизны и свежести доходившие до людей из призывов Власова, нам запрещено было произносить. Ощущение тупиковой обстановки обостренно усиливалось с каждым днем.

Наконец этот тупик развалился – трагически окончившись для Сергея Петровича, счастливо – для меня.

В Глубоком, где временно расположился наш маршевый батальон, вывезенный от Гиля группой прибывших «власовских» офицеров, я оказался совсем в другой, совершенно новой обстановке, окруженный интересными людьми, каждый из которых был яркой и своеобразной личностью.

Взбудораженность чувств и нервов после пережитой бучи, новизна всего окружающего мешали мне правильно видеть и трезво оценивать новую обстановку и новых людей. Лишь годы спустя пришло верное понимание того, что происходило тогда вокруг меня и с самим мной…

Оказалось, что в Глубоком оставался еще один офицер, не участвовавший в поездке остальных в расположение частей Гиля – в Лужки. Немедленно по нашем прибытии в Глубокое он присоединился к нашей группе, радостно приветствуя Сахарова, Кромиади и генералов. Мне бросилось в глаза отсутствие субординации между этими людьми во время личных контактов. Между собой они все были на равной ноге, обращались друг к другу по имени, например, Сахаров с Ламздорфом, Сахаров с Жиленковым.

К новому для меня лицу, симпатичному, совсем еще не старому капитану с рыжеватой бородкой и усами, удивительно похожему лицом на последнего нашего царя, Николая II, мои новые покровители и спасители обращались неожиданно – странно называя его «отец Гермоген». Сначала я принял это за шутку, за смешное прозвище в кругу друзей, связанное с его внешностью. Но оказалось не так. Этот капитан действительно был священником. Он был взят Сахаровым на должность пресвитера той воинской части, которую собирался формировать. Его полное имя было Гермоген Кивачук, он был монахом в довольно высоком сане – архимандрит и принадлежал к карловарской ветви зарубежной православной церкви, т. е. к той отколовшейся части православия, которая объявила о непризнании ею Московской Патриархии.

Происходя из Ровно, из западных украинцев, этот священник с капитанскими погонами на плечах и трехцветной бело-сине-красной кокардой на фуражке, тем не менее по своим убеждениям, взглядам и образованию был совершенно русским, националистически, т. е. антисоветски настроенным человеком. Гермоген было его монашеское имя, принятое им во время пострига, мирское имя его я не запомнил. Он был единственным по-европейски широко образованным человеком в этой компании. Он окончил богословский факультет Варшавского университета, и как лучший выпускник этого факультета был отправлен еще на два года учиться на теологический факультет Кембриджского университета в Англию. Кроме русского, украинского и польского языков, каждый из которых был ему, по сути, родным, он совершенно свободно владел немецким и английским языками, и вполне прилично – французским. Образованность его в гуманитарных областях – литературе, истории и, конечно, теологии – была блестящей.

Отец Гермоген сразу пригласил меня жить с ним. Очевидно, я представлял для него интерес как тип антисоветски настроенного советско-русского интеллигента, и ему хотелось меня поближе рассмотреть.

У меня не было выбора и не было оснований отказываться от такого предложения, и я поселился вместе с отцом Гермогеном в одной из комнаток половины дома, которую он занимал.

Его отношение ко мне вначале было несколько покровительственно-небрежное, как бы «свысока», но потом выровнялось, он сделался прост и естественен. Это пришло уже позже.

По сути своей мой новый близкий знакомый был тоже авантюристом, под стать Сахарову и Ламздорфу. То, что он не только носил полную форму армейского офицера – капитана, но еще и носил оружие – пистолет «Вальтер», конечно, было авантюризмом чистейшей воды. Ношение оружия духовным лицом вовсе не разрешено церковными канонами.

Лишь потом догадался я, что приглашение меня отцом Гермогеном жить вместе с ним вовсе не было продиктовано одним лишь его собственным любопытством к новому лицу или движением его доброго сердца, но также и указанием Сахарова своему доверенному человеку повнимательней изучить меня, рассмотреть, что я за личность и в какой степени можно доверять мне… Сахаров одинаково опасался как советских, так и немецких агентов.

Совместное проживание с отцом Гермогеном под одной крышей обогатило меня множеством совершенно новых информаций и как бы раскрыло для меня новые горизонты.


2


Из отдельных слов, замечаний, сделанных якобы вскользь, а иногда и из целых связных рассказов отца Гермогена я узнал, что, прежде всего, мы – бригада Гиля – вовсе не были пионерами и зачинателями антисоветского военного движения и все амбиции в этом смысле гилевского окружения совершенно необоснованны. Оказалось, что еще за два месяца до нашего выступления из сувалковского лагеря на центральном участке фронта командованием группы армии «Центр» было закончено создание крупного, в несколько тысяч человек, русского воинского соединения под названием «Русская национальная народная армия», которая должна была послужить ядром для формирования в дальнейшем объединенных антисоветских сил для участия в боях против Красной Армии. Эта акция задумана была в недрах немецкого командования центральным участком фронта еще осенью 1941 года и проводилась по прямому указанию тогдашнего командующего группой армий «Центр» фельдмаршала фон Бока и с «благословения» тогдашнего же верховного главнокомандующего Браухича. По естественной инерции всяких действий они продолжались и после их смещения в декабре 1941 года, и только спустя почти год новый командующий группой армий «Центр» фон Клюге запретил дальнейшее формирование частей и приказал распылить все соединения на отдельные батальоны, распределив их по немецким полкам.

Однако самыми интересными для меня сведениями оказались те, которые относились к различным подробностям и деталям этого дела.

Для отбора добровольцев по лагерям советских военнопленных, для агитации и вербовки офицерского и рядового состава в эти антисоветские формирования немцами были привлечены эмигранты. Из эмигрантов же было сформировано и командование вновь создаваемых частей. Так в этой группе оказались Иванов, Сахаров, Кромиади и Ламздорф.

Узнал я и любопытные подробности об этих лицах.

Генерал-лейтенант Николай Никитич Иванов вовсе не был генералом. Вместе со своим старшим братом С.Н. Ивановым, в качестве его заместителя по политической части, он прибыл в Смоленск в начале 1942 года и принял участие в формировании первых русских частей, местом дислокации которых был избран поселок Осинторф между Витебском и Оршей. Старший из братьев Ивановых получил от немцев чин «зондерфюрера», который давался немцами гражданским чиновникам, привлекавшимся на военную службу. Оба Иванова имели немецкое гражданство и вполне официально обязаны были проводить немецкую политическую линию в своих действиях. Между прочим, впоследствии этот немецкий чин «зондерфюрер», переведенный буквально как «особый руководитель», ввел в заблуждение белорусский штаб партизанского движения, который приписал С.Н. Иванову главную роль в организации РННА. Скорее всего братьям Ивановым как немецким подданным русского происхождения была вменена и доверена немцами роль наблюдателей и «контролеров» за действиями бесподданных русских Сахарова, Кромиади и Ламздорфа.

Оба Ивановы были царскими офицерами. С.Н. Иванов был ближайшим соратником белогвардейского генерала Миллера, возглавлявшего действия белых на севере в годы Гражданской войны. Его брат, Н.Н. Иванов, который предстал теперь перед нами в качестве «власовского посланца» в чине генерал-лейтенанта, был в РННА на положении «политического воспитателя». Он тоже был царским офицером, эмигрировал в Германию, там натурализовался, т. е. принял германское подданство, занимался журналистикой, сотрудничая в изданиях, отличавшихся наибольшими степенями антисоветизма.

Однако командиром вновь созданной части был назначен К.Г. Кромиади, натурализованный русский грек, крайне монархических убеждений человек, ко времени пребывания в Добровольческой Армии Деникина дослужившийся до ротмистра, здесь же вдруг оказавшийся в звании полковника, да еще и не под своей фамилией. Он действовал под псевдонимом Санин. Его заместителем по командованию был И.К. Сахаров – сын известного колчаковского генерала К.В. Сахарова, того самого, которого другой колчаковский генерал Будберг называл «бетонноголовым»…

Из рассказов отца Гермогена явствовало, что молодой сын «бетонноголового» колчаковского генерала К.В. Сахарова был удачливым и смелым авантюристом, и при том – чистой воды. Получив в Германии, Берлине, где жил в эмиграции его отец, только общее среднее образование, не имея специальности, но не растеряв былые дворянские амбиции и замашки, И. Сахаров вынужден был окунаться в одну авантюру за другой. Совсем в молодых годах, двадцати с малым лет, он очертя голову ринулся в пекло испанской гражданской войны, конечно, на стороне Франко. Он вступил в русский батальон одной из интернациональных бригад, сражавшихся в составе войск Франко. Как известно, интернациональные бригады были у обеих враждовавших сторон. Там он сражался храбро, был командиром сначала танка, потом дошел до командира роты и даже, кажется, танкового батальона. Был несколько раз ранен, получил из рук самого Франко несколько высоких наград. Старый генерал К. Сахаров отправляя сына на борьбу с мировым большевизмом, благословил его той же иконой, которой благословляли в 1904 году и самого К.В. Сахарова перед отправлением на японскую войну.

После окончания гражданской войны в Испании молодой Сахаров вернулся героем и некоторое время пожинал лавры своего первого жизненного успеха. Тут подошла новая война, на этот раз Германии с Россией, и для него внезапно открылись необъятные горизонты деятельности.

В феврале 1942 года умер старый генерал К. Сахаров. Помню, сидя в плену, я сам прочитал траурное объявление и некролог, помещенные в берлинском «официозе» на русском языке «Новое слово». Теперь, из рассказов отца Гермогена пришлось узнать любопытную подробность.

Умирая, старый генерал благословил сына на продолжение непримиримой борьбы с большевизмом и якобы сказал ему, что он, генерал Сахаров, награждает своего сына, продолжателя великой освободительной борьбы против большевиков, героя испанской войны, всеми своими орденами, которыми он сам был в свое время награжден на службе в царской и колчаковской армиях, и производит его в чин полковника.

Этот удивительный случай «награждения» молодого эмигранта орденами императорских времен стал известен благодаря тому, что на Пасхальное богослужение весной сорок второго года в берлинский православный собор, прихожанами которого была семья Сахаровых, Игорь Сахаров явился в полной парадной форме русского армейского полковника – со всеми отцовскими и своими тоже орденами на груди.

Давясь от смеха при этом рассказе, отец Гермоген говорил о том «шокинге», который был вызван этой фанфаронской выходкой Сахарова в берлинском эмигрантском обществе. Телица, которые совсем недавно восхищались им по поводу его испанских побед, теперь показывали на него пальцами и негодующе отворачивались. В авантюристической карьере это был ошибочный шаг Игоря Сахарова.

Но ему было наплевать на шипение разных эмигрантских «нафталинных обломков». Он уже был снова «на белом коне», участвуя в создании РННА вместе с полковником Кромиади.

Капитан Григорий Павлович Ламздорф, граф, внук бывшего министра иностранных дел в начале царствования Николая II, тоже авантюристическая личность, но рангом пониже Сахарова. Высокого роста, хорошо сложенный, хотя немножко сутулый, совершенно не владеющий строевой выправкой, что особенно хорошо было видно, когда ему приходилось командовать строем. Внешне очень похожий на грузина, что не было удивительно, так как бабкой его была грузинская княжна, ставшая потом, выйдя замуж за его деда, графиней Ламздорф.

В то время, как Сахаров оставался холостяком, Ламздорф был женат. Его жена с трехлетним сыном жила в Париже, их брак по некоторым причинам был в состоянии полного расстройства. Молодая графиня Ламздорф, по рассказам отца Гермогена, была какой-то совсем необыкновенной красавицей, вовсе не желавшей, чтобы такой редкий дар небес пропадал даром.

Ламздорф тоже служил в интернациональной бригаде у Франко, они воевали с Сахаровым в одном батальоне, и потом Ламздорф был под командой Сахарова. Между собой они были на «ты» и в очень коротких отношениях.

Еще называл мне отец Гермоген какого-то Соболевского, бывшего крупного помещика и царского офицера, и еще одного графа – фон Палена (фамилии-то все исторические!), но их роль в создании РННА не была значительной.


Страницы


[ 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 ]

предыдущая                     целиком                     следующая