Он пришел в момент, когда в комнате никого не было, все вышли, и сказал мне, что решил застрелиться.
Говорю: «Ну, что вы? К чему вы говорите такие глупости?»
«Я виноват в том, что дал неправильное указание командирам механизированных корпусов. Я не хочу жить».
Продолжаю: «Позвольте, как же это? Вы приказы вручили?»
«Да, вручил».
«Так ведь в приказах сказано, как им действовать и использовать мехкорпуса. Вы здесь при чем?»
«Нет, я дал им потом устные указания, которые противоречат этим приказам».
Говорю: «Вы не имели права делать это. Но если вы и дали такие указания, то все равно командиры корпусов не имели права руководствоваться ими, а должны выполнять указания, которые изложены в приказах и подписаны командующим войсками фронта и всеми членами Военного совета. Другие указания не являются действительными для командиров корпусов».
«Нет, я там...»
Одним словом, вижу, что он затевает со мной спор, ничем не аргументированный, а сам — в каком-то шоковом состоянии. Я думал, что если этого человека не уговаривать, а поступить с ним более строго, то это выведет его из состояния шока, он обретет внутренние силы и вернется к нормальному состоянию. Поэтому говорю: «Что вы глупости говорите? Если решили стреляться, так что же медлите?» Я хотел как раз удержать его некоторой резкостью слов, чтобы он почувствовал, что поступает преступно в отношении себя. А он вдруг вытаскивает пистолет (мы с ним вдвоем стояли друг перед другом), подносит его к своему виску, стреляет и падает... Его погрузили в машину и отправили в госпиталь, но там он вскоре умер...
...Не могу сейчас определить его умонастроение. Ясно, что он нервничал. Потом пришел ко мне и застрелился. Однако перед этим разговаривал с людьми, которые непосредственно с ним соприкасались, и они слышали его слова. Он считал, что все погибло, мы отступаем, все идет, как случилось во Франции. «Мы погибли!» — вот его подлинные слова... Потом я написал шифровку Сталину, описал наш разговор. Существует документ, который я сейчас воспроизвожу по памяти. Думаю, что говорю точно, за исключением, возможно, порядка изложения. Самую же суть описываю, как это и было тогда в жизни...» (31, стр. 306—307).
Хрущев не указывает точную дату этого мрачного события, нет в его воспоминаниях и каких-то конкретных деталей, которые позволили бы уточнить время действия. Есть лишь сообщение о том, что Вашугин уехал вечером, а вернулся в штаб фронта «рано утром». Это важная подробность, но, к сожалению, не слишком достоверная — Хрущев за давностью лет мог и ошибиться в таких деталях. Самое главное — нет никакой расшифровки содержания «других указаний», которые Вашугин якобы дал командирам мехкорпусов. Увы, наиболее важное для историка заменено многоточием («нет, я там...»)
В мемуарах Баграмяна, Рябышева, Попеля (а на их основании — и во множестве исторических и художественных произведений) утверждается, что Вашугин отправился в 8-й мехкорпус утром 27 (двадцать седьмого) июня с целью ускорить начало наступления на Дубно. Соответственно, излишней горячностью комиссара и объясняется тот факт, что корпус начал наступление наспех, отдельными разрозненными частями. Наиболее ярко эта сцена описана Попелем (или, что более вероятно, — его «литконсультантами»):
«...Хлопали дверцы автомашин. Перед нами появлялись все новые и новые лица — полковники, подполковники. Некоторых я узнавал — прокурор, председатель Военного трибунала... Из кузова полуторки, замыкавшей колонну, выскакивали бойцы.
Тот, к кому обращался командир корпуса, не стал слушать рапорт, не поднес ладонь к виску. Он шел, подминая начищенными сапогами кустарник, прямо на Рябышева. Когда приблизился, посмотрел снизу вверх в морщинистое скуластое лицо командира корпуса и сдавленным от ярости голосом спросил:
— За сколько продался, Иуда?
Рябышев стоял в струнку перед членом Военного совета, опешивший, не находивший, что сказать, да и все мы растерянно смотрели на невысокого, ладно скроенного корпусного комиссара.
Дмитрий Иванович заговорил первым:
— Вы бы выслушали, товарищ корпусной...
— Тебя, изменника, полевой суд слушать будет. Здесь, под сосной, выслушаем и у сосны расстреляем...
Я не выдержал и выступил вперед:
— Еще не известно, какими соображениями руководствуются те, кто приказом заставляет отдавать врагу с боем взятую территорию.
В голосе члена Военного совета появилась едва уловимая растерянность:
— Кто вам приказал отдавать территорию? Что вы мелете?
Дмитрий Иванович докладывает. Член Военного совета вышагивает перед нами, заложив руки за спину, смотрит на часы и приказывает Дмитрию Ивановичу:
— Через двадцать минут доложите мне о своем решении....
Корпусной комиссар не дал времени ни на разведку, ни на перегруппировку дивизий. Чем же наступать? Рябышев встает и направляется к вышагивающему в одиночестве корпусному комиссару.
— Корпус сможет закончить перегруппировку только к завтрашнему утру.
Член Военного совета от негодования говорит чуть не шепотом:
— Через двадцать минут решение — и вперед...»
Несмотря на несомненные художественные достоинства, этот текст не слишком достоверен психологически.
Непонятно — что же вызвало такую дикую ярость Вашугина («за сколько продался... тебя, изменника, полевой суд слушать будет...»). Не знать о приказе на отход, поступившем в мехкорпуса ранним утром 27 июня, член Военного совета фронта (причем постоянно находившийся перед этим в штабе фронта) не мог. Так что фраза «Кто вам приказал отдавать территорию?» выглядит совершенно нелепо. Вашугин был кадровым военным (а вовсе не партийным функционером, лишь за несколько недель до войны получившим комиссарскую должность и звание), соответственно, он не мог не понимать, что танки по воздуху не летают и повернуть мехкорпус за пару часов невозможно. Разумеется, могли быть претензии по поводу того, что Рябышев действует не так быстро, как хотелось бы, — но это еще не повод для обвинений в измене. Наконец, «быстро» и «медленно» — понятия относительные. Если вспомнить темпы, с которыми к полю боя двигалась 8-я танковая дивизия, то корпус Рябышева заслуживал скорее поощрения за мастерскую организацию форсированных маршей...
От психологических нюансов перейдем теперь к сухой прозе документов. Тут нас ждут еще большие неожиданности. Никаких упоминаний о визите Вашугина в докладах командиров 8-го и 15-го мехкорпусов нет (в то время как факт прибытия генерал-майора Панюхова с приказом на отход, а затем — бригадного комиссара Михайлова с приказом о наступлении, конкретно, с указанием часов и минут, отмечен в документах 8-го МК и 15-го МК). Далее, приказ о немедленном переходе в наступление на Дубно Рябышев отдал в 7 (семь) часов утра, отнюдь не дожидаясь приезда высокопоставленного «погонщика». В его «Докладе о боевых действиях корпуса» читаем:
«...В соответствии с приказом Юго-Западного фронта № 2121 командиром корпуса в 7.00 27.6.41 г. был отдан следующий боевой приказ:
34-й танковой дивизии ударом в направлении Козин, м. Верба, Дубно к исходу 27.6.41 г. выйти в район Дубно...
12-й танковой дивизии ударом в направлении Ситно, Козин, м. Верба к исходу 27.6.41 г. выйти в район Подлуже, м. Верба, Судобиче.
7-й мотострелковой дивизии движением в направлении Броды, Червоноармейск, м. Верба к исходу 27.6.41 г. сосредоточиться в районе (иск.) м. Верба, Рудня, Берег...
Начало наступления в 9.00 27.6.41 г.».
Примечательно, что в своих послевоенных воспоминаниях Рябышев рисует совершенно другую картину событий:
«...Я пришел к выводу, что можно приступить к выполнению нового приказа только через сутки (выделено мной. — М.С.)... Соединения и части корпуса должны были пройти исходный рубеж для наступления в 2 часа ночи 28 июня, а в 4 часа начать атаку... Подготовка велась в соответствии с принятым решением... Однако быстро меняющаяся обстановка не позволяла планомерно решать вопросы организации боевых действий. Днем 26 июня (это явная опечатка — или Рябышева, или «литконсультантов», или публикатора, т.к. «днем 26 июня» 8-й мехкорпус наступал на Лешнев — Хотин, и о двух приказах и наступлении на Дубно еще и речи не было. — М.С.) в корпус прибыл член Военного совета фронта корпусной комиссар Н.Н. Вашугин и от имени командующего потребовал немедленно приступить к выполнению поставленной задачи...» (113).
И тем не менее событие (встреча Вашугина с командиром 8-го МК), о котором, не сговариваясь, пишут четверо участников событий (Хрущев, Баграмян, Рябышев, Попель), скорее всего, произошло в реальности. В порядке рабочей гипотезы можно предположить, что произошло оно не 27, а 28 (двадцать восьмого) июня 1941 г. В этом случае многое «становится на свои места».
В ночь с 27 на 28 июня (если быть совсем точным, то в 4.00 28 июня) в штабе Ю-З. ф. был выпущен Боевой приказ № 0018 (29, стр. 37—38). Мало того, что этот приказ был написан в самых решительных выражениях и ставил задачу на наступление как механизированным, так и стрелковым корпусам фронта — в приказе № 0018 впервые появились конкретные указания о том, где к исходу дня 28 июня должны находиться штабы корпусов! И форма, и содержание приказа свидетельствовали о том, что терпение командования фронта подошло к концу, и оно требовало от подчиненных ему командиров лично возглавить наступление. Так, штаб 15-го МК к исходу дня 28 июня должен был переместиться в Берестечко, штаб 36-го СК — в Дубно, штаб 5-го КК — в Козин. 8-му мехкорпусу было приказано «обеспечив за собой рубеж р. Иква, атаковать мотомеханизированные части противника, действующие восточнее р. Иква в направлении на Оструг. Уничтожив противника, к исходу дня сосредоточиться в Здолбунув, Мизочь, Оженин. Штаб корпуса — Оженин (поселок и ж.-д. станция на реке Горынь, в 15 км севернее Острога. — М.С.)». (см. Карта № 5). Другими словами, 8-й мехкорпус, фактически лишь начавший бой за Дубно, должен был в течение дня форсировать р. Иква и продвинуться на 40—50 км к Острогу.
Под приказом № 0018 стоит подпись Вашугина — и это последний (!) подписанный им приказ. Учитывая, что Приказ № 0018 ставил очень решительные (если не сказать — авантюристические) задачи, то становится вполне объяснимой личная поездка в войска члена Военного совета (т.е. главного комиссара) фронта. Становится понятной и психологическая реакция Вашугина на то, что он увидел, оказавшись утром 28 (двадцать восьмого) июня в расположении 8-го мехкорпуса: мощное танковое соединение топталось перед наспех созданным заслоном немецкой пехоты, а затем и вовсе обратилось в бегство, бросив на верную гибель своих товарищей (группу Попеля), уже окруженных у южных пригородов Дубно. Перед глазами комиссара Вашугина проходило нечто невероятное: беспорядочно бредущие толпы бывших красноармейцев, сотни брошенных на обочине танков и орудий, оставленные в придорожных канавах раненые... Вероятно, тогда мысли и чувства этого человека, искренне верившего в партию, Сталина и «несокрушимую мощь Рабоче-Крестьянской Красной Армии», сложились в одну короткую фразу: «Я не хочу жить...»
РАЗГРОМ
С утра 29 июня 15-й мехкорпус был «выведен во фронтовой резерв», что практически означало безостановочный отход к Днепру. Об обстановке тех дней красноречиво свидетельствует короткая фраза в докладе о боевых действиях 15-го МК: «...Шоссе восточнее Золочев все забито горящими автомашинами бесчисленных колонн...»
В отчете командира 15-го МК сообщается, что за день «ожесточенного» боя 28 июня 10-я тд потеряла семь человек: 1 убит и 6 человек ранено. Тут бы и порадоваться тому, что Красная Армия уже к концу июня 1941 г. научилась воевать «малой кровью». Увы, далее в отчетах появляются такие цифры, которые напрочь отбивают всякое желание чему-либо радоваться. Так, 10-я танковая за время боев 23—28 июня и последующего отхода за Днепр потеряла 210 человек убитыми, 587 — ранеными и 3353 человека «пропавших без вести», «отставших на марше» и пр. Впрочем, даже и по уровню потерь дивизия генерала Огурцова подтвердила свою репутацию одной из лучших. Как-никак, но к Пирятину (за Днепр) вышло 756 человек старшего командного состава, 1052 младших командиров, 3445 рядовых, итого — 56% от начальной (на 22 июня) численности. Дальнейшая судьба самого Сергея Яковлевича Огурцова была трагична. В ходе ожесточенных боев у Бердичева он попал в плен, в апреле 1942 г. бежал из плена, вступил в отряд польских партизан и погиб 28 октября 1942 г. в бою у городка Томашув, в 100 км от того самого Люблина, до которого так и не дошла его танковая дивизия...
37-я танковая дивизия, всё участие которой в «контрударе мехкорпусов Юго-Западного фронта» свелось к беспомощным попыткам отбросить батальон немецкой пехоты от переправы у местечка Станиславчик, потеряла 75% личного состава. В район сосредоточения у Пирятина вышло 467 человек старшего командного состава, 423 младших командира и 1533 рядовых. Проше говоря, за время отхода к Днепру дивизия почти полностью «растаяла».
Ну а 212-я моторизованная дивизия 15-го МК и вовсе пропала. Почти без следа. Если во всех докладах командиров 15-го МК утверждается, что 212-я мд «обороняла Броды», то Рябышев и Попель в своих воспоминаниях в один голос говорят о том, что никаких наших войск в Бродах они вообще не обнаружили. Уже 1 июля, во время начавшегося общего отхода частей 15-го мехкорпуса,, пропали командир дивизии генерал-майор Баранов и начальник штаба полковник Першаков. Фактически С.В. Баранов был ранен, попал в плен и умер от тифа в лагере для военнопленных под Замостьем в феврале 1942 г. После потери командования 212-я мд быстро и окончательно развалилась — в Пирятин к 12 июля вышло всего 745 человек...
В те же самые дни (27—29 июня) начался безостановочный отход частей и соединений 4-го мехкорпуса, находившегося все это время в стороне от главных событий. Оперативная сводка штаба 6-й армии от 27 июня дословно гласит:
«...4-й мехкорпус, совершив ночной марш из района Судовая Вишня, с 6 часов начал сосредоточение в район леса севернее Оброшин (отход на 40 км к пригородам Львова. — М.С.)... Перед фронтом корпуса 26.6.41 г. действовали части противника численностью до батальона (батальон пехоты против мехкорпуса. — М.С). В районе Мостиска противник не обнаружен. Корпус боя не принял...» (29, стр. 197).
С каждым днем темп отхода непрерывно нарастал: 29 июня 4-й МК оставил Львов, 3 июля корпус был уже в Збараже (135 км на восток от Львова), утро 9 июля застало 4-й МК в районе городка Иванополь (180 км от Збаража). Наконец, 12 июля остатки 4-й МК прошли по киевским мостам через Днепр и сосредоточились в районе Прилуки (120 км к востоку от Днепра, 650 км от границы). Фактически единого и управляемого мехкорпуса уже не было, так как одновременно с отходом главных сил за Днепр отдельные подразделения 4-го МК продолжали вести упорные бои в районе Бердичева и Казатина — значительно западнее Днепра...
Невероятно, но за все это командиру 4-го мехкорпуса Власову ничего не было. То есть потом его, конечно, повесили — но совсем за другое. А летом 1941 г. он даже пошел на повышение и стал командующим 37-й армией. Сравнивая карьеру Власова с трагической судьбой поголовно расстрелянного командования Западного фронта (раненного в бою командира 14-го мехкорпуса С.И. Оборина забрали на расправу прямо из госпиталя), приходится признать, что товарищ Сталин был воистину великим человеком. Понять логику его казней и милостей дано не каждому...
Для любителей конспирологических версий приведем «расшифровку» еще нескольких фамилий и должностей. Командующий 6-й армией Музыченко сдался в плен 6 августа 1941 г. в «котле» под Уманью, где и были разгромлены остатки 6-й армии. Начальник оперативного отдела штаба 6-й армии Меандров сдался в плен, стал одним из создателей и руководителей власовской «армии», повешен в 1946 г. Начальник штаба 6-го стрелкового корпуса 6-й армии генерал-майор Рихтер сдался в плен, активно сотрудничал с немецкими спецслужбами (по некоторым сведениям, возглавил Варшавскую разведывательно-диверсионную школу абвера), расстрелян в августе 1945 г. Соседом 4-го мехкорпуса справа был 27-й стрелковый корпус. Командир корпуса генерал-майор Артеменко сдался в плен, в июне 1950 г. расстрелян, в июне 1957 г. — реабилитирован. Сосед слева — 13-й стрелковый корпус. Командир корпуса генерал-майор Кириллов сдался в плен, в августе 1950 г. расстрелян, реабилитирован в 1957 г.
А в это время, в обстановке общего хаоса и начавшегося неуправляемого отхода войск Юго-Западного фронта, командующий 5-й армией генерал-майор М.И. Потапов готовил новое наступление. По замыслу командарма 9-й мехкорпус Рокоссовского и 19-й мехкорпус Фекленко совместно с частями 15-го стрелкового корпуса должны были перейти в наступление с рубежа реки Горынь на Млынов (см. Карта № 5). После тяжелых боев эти мехкорпуса, уже изначально бывшие «слабым звеном» танковых войск Юго-Западного фронта, представляли собой остатки танковых соединений. Так, в 9-м МК числилось всего лишь 32 танка, в 43-й танковой дивизии Цибина (19-й МК) осталось в строю 60 танков Т-26 и одна «тридцатьчетверка». Численность приданной для усиления мехкорпусов 135-й стрелковой дивизии за неделю боев сократилась до 1511 человек (92).
Главной ударной силой нового (и, как оказалось, последнего) контрнаступления войск Юго-Западного фронта должна была стать 41-я танковая дивизия 22-го мехкорпуса. Внимательный читатель, надеюсь, еще помнит, как эта дивизия в первые дни войны металась между Владимир-Волынским и Ковелем, как ее «разбирали по частям», как при отходе через глухие леса украинского Полесья дивизия потеряла большую часть своих танков. Но всему приходит конец — и в последних числах июня остатки 41-й танковой и 215-й моторизованной дивизий вышли на соединение с основными силами 5-й армии. По данным монографии Владимирского, к 29 июня 41-я тд имела в своем составе 106 танков Т-26 и 16 тяжелых КВ-2; еще 15 легких танков Т-26, набранных по дорогам отступления, оказалось в 215-й моторизованной дивизии (изначально ее танковый полк был вооружен только танками БТ). Весьма мощной была и артиллерия 15-го стрелкового корпуса, которая (не считая полторы сотни дивизионных пушек калибра от 45 до 107 мм) насчитывала 60 гаубиц калибра 122 мм и 67 гаубиц калибра 152 мм (что по весу совокупного залпа в три раза превосходит огневую мощь полнокомплектной пехотной дивизии вермахта).
Замысел контрудара сулил успех. Но не тут-то было...
«Когда войска левого крыла 5-й армии заканчивали подготовку к переходу в наступление, — пишет Владимирский, — был получен новый приказ командующего Ю-З. ф., в котором 5-й армии ставилась задача начать отход с наступлением темноты 1 июля и на рубеж реки Случь отойти к утру 5 июля... В связи со сжатыми сроками отхода наступательные действия надлежало закончить не позднее вечера 1 июля» (92).
Нельзя не отметить то постоянство, с которым командование Ю-З. ф. срывало любые организованные наступательные действия вверенных ему войск. Тем не менее 1 июля в 15.00 наступление началось. К 22 часам 1 июля танкисты 41-й тд, разгромив до трех батальонов немецкой мотопехоты, были уже в 15 км от Дубно. Если бы атака 41-й танковой дивизии была скоординирована по времени и месту с действиями группы Попеля, то, скорее всего, несколько тысяч бойцов и несколько десятков танков удалось бы вывести из окружения. Увы, в очередной раз никакого взаимодействия между группировками советских войск, находившихся на расстоянии в полсотни километров друг от друга, не было.
Тем временем противник, весьма обеспокоенный активностью 5-й армии, ввел в бой резерв командующего Группой армий «Юг». Утром 2 июля 99-я пехотная дивизия вермахта и моторизованная дивизия СС «Адольф Гитлер», срочно переброшенные через Луцк, нанесли удар в тыл группировки советских войск. Устоять перед натиском двух свежих немецких дивизий наши обескровленные предыдущими боями дивизии не смогли, да и приказ штаба фронта требовал скорейшего вывода частей из боя. Вечером 2 июля все соединения 5-й армии начали отход на рубеж реки Случь...
В полдень 30 июня, уже после того, как части 4, 15 и 8-го мехкорпусов откатились от Львова и Брод к Тернополю, окружившие со всех сторон г. Дубно немецкие дивизии начали наступление. Как свора собак на затравленного медведя, на группу Попеля ринулись три пехотные (111, 44, 75), 16-я танковая и 16-я моторизованная дивизии вермахта. Двухдневную паузу, подаренную им нерасторопностью советского командования, немцы использовали сполна — подтянули крупные силы артиллерии, накопили большие запасы снарядов.
Наступление началось после мощной двухчасовой артподготовки. Попель вспоминает: «Передовые наши позиции исчезли в дыму и пыли. Облака закрыли солнце... Исчезла граница между полем и лесом, исчезла дорога, исчез горизонт...» (105). Отвечать было почти нечем — в артиллерийском полку 34-й тд оставались считаные снаряды.
Но «медведь» был еще очень силен. Тяжелые танки KB, расстреляв весь боекомплект, таранили немецкие танки, втаптывали в украинский чернозем вражеские пушки. В ходе боя удалось захватить несколько немецких гаубичных батарей с большим запасом снарядов, которые тут же обрушились на голову врага.
К исходу дня бой затих. Немцы не продвинулись ни на километр, понесли большие потери. Но и положение группы Попеля стало критическим: кончалось горючее и боеприпасы, разбиты все радиостанции, медпункты переполнены ранеными. Поздним вечером 30 июня после долгих раздумий командиры приняли следующее решение: оставшиеся без боевых машин танкисты (а у них и винтовок-то не было), медсанбат, тыловые службы под прикрытием одного танкового полка пробивают ночью кольцо окружения у м. Верба и уходят на юг, к Тернополю. Эту группу возглавил полковник Плешаков, командир 27-го мотострелкового полка. В каждый из шестидесяти танков этой группы положили всего по несколько снарядов — главная надежда была на эффект внезапности, на стремительный натиск и танковый таран. Этот расчет оправдался. Самонадеянные до безрассудства немцы спали. Отряд Плешакова практически без боя ушел на восток. Примерно через неделю на шоссе Тернополь — Проскуров отряд догнал отступающие на восток части 8-го МК.
Главные силы группы Попеля (которые к этому моменту сократились до 80 танков и нескольких батарей артиллерии) с утра 1 июля предприняли последнюю попытку прорваться вдоль шоссе Дубно — Броды на юго-запад, туда, где по слишком оптимистичному предположению Попеля должен был находиться Рябышев с двумя дивизиями 8-го мехкорпуса. Роковую роль в принятии такого решения в очередной раз сыграло отсутствие связи и информации. Никаких наших войск в районе Брод уже не было.
Что можем мы рассказать про этот бой, если его очевидец, участник и руководитель пишет:
«...В пелене кровавого тумана встают отдельные эпизоды, сцены. Как бы я ни хотел, не смогу последовательно изложить это продолжавшееся весь день ни с чем не сравнимое побоище... Сочная трава вокруг пожелтела от дыма... Несмолкаемый грохот наполняет воздух, перекатывается по лесу. Не разберешь, где наши танки, где фашистские. Кругом черные стальные коробки, из которых вырываются языки пламени...» (105).
Погиб командир 34-й танковой дивизии полковник И.В. Васильев, пропали без вести комиссар дивизии М.М. Немцев и командир 24-го танкового полка 12-й тд подполковник П. И. Волков; погибли, пропали без вести, оказались в немецком плену тысячи бойцов и командиров. На закате дня 1 июля в лесу у поселка Козин собрались выжившие — порядка одной тысячи человек.
«Я приказал построить личный состав, — пишет в своих воспоминаниях Н.К. Попель. — За этот день люди всего насмотрелись. Они не удивились бы, если бы из-за кустов поднялся в атаку немецкий полк. Но строиться? Зачем это нужно? Не свихнулся ли бригадный комиссар?» Нет, комиссар Попель был прав. Вне всякого сомнения, именно эта установка: «мы часть регулярной армии, с ее Уставом, дисциплиной, знаменем» — спасла людей от позора и гибели в плену. Присоединяя к себе группы окруженцев из других частей, отряд прошел с боями 250 километров по огромной дуге Дубно — Славута — Коростень и в конце июля 1941 г. вышел в расположение частей 5-й армии в районе Белокоровичи.
ТАНКОВЫЙ ПАДЕЖ
Вот так, полным поражением и разгромом, закончилось «танковое сражение на Западной Украине», крупнейшая битва первых недель войны. Надо полагать, только после того, как немцы собрали и пересчитали все брошенные на обочинах дорог танки, бронемашины, гаубицы, мотоциклы, они поняли — ЧТО им угрожало...
Современный историк находится в более сложном положении. Танков тех уже нет — то, что не было переплавлено в мартеновских печах Германии, после окончания войны было переплавлено на заводах Урала и Запорожья. Точно и безоговорочно определить причину, по которой был потерян каждый из пяти тысяч танков Юго-Западного фронта, невозможно. Тем не менее даже немногие доступные документы позволяют сформулировать вполне аргументированную гипотезу о причинах небывалого поражения.
Так как лучше всего документирована история разгрома 15-го мехкорпуса, то с него мы и начнем изучение феноменального «падежа» танков, охватившего в конце июня 1941 г. войска Юго-Западного фронта. В корпусе было две танковые дивизии: 10-я и 37-я. Потери 10-й тд в бою 23 июня и в последующих стычках с противником подробно, по каждому дню и бою расписаны в докладах командира дивизии и командира корпуса (28, стр. 193—213 и 29, стр. 253—275). Что же касается 37-й тд, то она до 28 июня боевого соприкосновения с противником — равно как и потерь от авиации противника — не имела вовсе. Сведем всю известную информацию в две таблицы:
10-я тд | KB | Т-34 | Т-28 | БТ-7 | Т-26 | Всего |
Было в дивизии по состоянию на 22 июня | 63 | 38 | 51 | 181 | 30 | 363 |
Из них исправны и вышли в поход | 63 | 37 | 44 | 147 | 27 | 318 |