Тут слишком много тайн. Потому ему отсюда выйти не позволяют. Потому на него наведены сотни глаз, как орудия главного калибра. Видит Руди перед собой мужчин в черном. Все одинаковы, как пингвины. Но каким-то чужим знанием Руди узнает в этих людях адвокатов и прокуроров, фальшивомонетчиков и убийц, советников правительства и обозревателейстоличных газет, вымогателей и взяточников, великих венских издателей и народных избранников, шулеров и взломщиков, банкиров и грабителей банков, столпов биржи и профсоюзов, аферистов, растлителей малолетних и проповедников всеобщего равенства.

И женские глаза - все на него. В женских глазах больше ярости. В них горит та всесокрушающая злость, которая переполняет благородную даму в момент, когда ее застали в чужой постели, когда с нее внезапно и решительно сорвали одеяло. Не поздоровится разоблачителю! Руди в женские глаза смотрит, в глаза фрейлин императорского дома, танцовщиц и певиц венской оперы и балета, актрис императорских театров, наставниц юношества, поборниц женского равноправия, пламенных революционерок и обыкновенных великосветских шлюх.

8.

Это совсем не так просто - шедевр на аукцион выставить. Длинный дядька с молотком рот себе ладонью зажал, и сквозь ладонь смехпрорвался неприличным туалетным звуком: прр-у-у-у.

- Иди ты, красавица, с таким шедевром знаешь куда? - Да это же русский суперавангард. А в ответ ей - те же неприличные звуки зажимаемого ладонями смеха. Только во множественном числе. В подсобном помещении, где шедевры перед выносом в зал держат, сбегаются к русскому чуду служители и охрана. Каждый смехом давится. Каждый друзей скликает.

- Месье длинный, а почему бы смеха ради не выставить? Пусть парижская толпа тоже повеселится. Вам же реклама. Почему бы под занавес публику шуткой не повеселить? И журналистов.

- Нет, мадемуазель, иди-ка ты со своими шутками. У нас серьезное место.

У нас самые богатые люди мира полотна Рафаэля покупают.

И тогда решилась Настя.

В каждом деле, в каждом начинании резерв быть должен. На войне - резерв снарядов. На корабле кругосветном - резерв воды питьевой. У банкира - резерв денег где-то припрятан должен быть.

Мало ли что? Заложила Настя все ордена. А княжеского Георгия припасла.

Резерв. Сгодился.

- Ладно, - говорит длинному. - Если не продашь мою картину по хорошей цене, заберешь себе.

И крестик золотой подает. Знал длинный распорядитель цену офицерскому Георгию. Прикинул на руке. Тяжел. Хорошее золотишко. Главное, чтобы белая эмаль на лучах креста не повреждена была. А она блестит, сверкает, вроде сегодня утром сей крест из мастерской Фаберже вышел. Посрединке в кружочке красном должен быть Георгий, змия разящий. Только нет Георгия. Вместо него - черный орелик двоеголовый. На золотом поле. Это Георгий не для христиан, а для иноверцев, так сказать, Георгий без Георгия. Георгий с ореликом. Знает длинный цену офицерскому Георгию. Знает цену Георгию для иноверцев. Редкая штука. В десять раз дороже обыкновенного. Подбросил на ладони. Поймал. И исчез Георгий в его ладони, как в ладони фокусника. Усмехнулся длинный: - Ладно, потешим публику. Выставим твою мазню.

9.

- Нужны компроматы на Берия. На Завенягина. На Серебрянского. На Холованова.

Машет Ежов Николай Иванович головой: на всех есть.

- У меня и на Мессера есть. Озадачилась золотозубая Катерина: а вот этого ей не приказывали требовать.

10.

Набит зал. Элегантные мужчины. Женщины в шляпах. Шелка. Меха. Забавные лисьи мордочки с янтарными глазами на роскошных плечах сиятельных дам.

- Карета миниатюрная, золото, сапфиры, рубины и бриллианты. Фаберже.

1909 год. Подарок наследнику престола царевичу Алексею...

- Сто тысяч! - Сто десять! - Сто двадцать! Пьянит аромат дорогих духов. Сквозь пышную толпу ужами ползучими скользят дельцы-проходимцы. Перемигиваются.

- Табакерка золотая. Общий вес бриллиантов - три и шесть карата.

Фаберже. 1906. Принадлежала великому князю...

- Семьдесят тысяч! - Восемьдесят! Стюард бесшумно плывет по проходу. Перчатки белые, шелковые. В серебряном ведерочке бутыль драгоценная. Счастливому покупателю -от дирекции с наилучшими пожеланиями.

- Шишкин. "Дубовая роща".

На балконе - зеваки. На балконе - бывшие. Бывшие аристократы русские.

Бывшие помещики. Бывшие предводители дворянства. Месяц назад продал один Шишкина за тысячу франков. Сегодня кто-то перепродает того же Шишкина за сто восемьдесят тысяч.

- Орден Андрея Первозванного. Последняя четверть восемнадцатого века.

Работа неизвестного мастера. Предположительно, Осипов. Общий вес бриллиантов...

У дверей - молчаливая охрана. У хранилища сокровищ - тоже.

- Репин! Маковский! Серов! - Сорок пять тысяч, раз... Сорок пять тысяч, два... Стучит молоток.

Служитель в белых перчатках с поклоном представляет картину элегантному господину: Айвазовский. Элегантный рассматривает два мгновения в монокль.

Кивает. Служитель с поклоном отходит. Еще кивок. Пожилая дама желает в последний раз оценить картину.

- Пожалуйста, мадам. Взлетают цены, стучит молоток.

- Русский суперавангард. Картина Анастасии Стрелецкой "Вторая мировая война"...

11.

И еще слух по Москве: Мессер невидимый между нами бродит. Если кто вздумает товарища Сталина убить, у того голова лопнет.

12.

Синим шелком занавешенную картину выносят из хранилища и устанавливают на возвышении. Разговоры гаснут. Тишина. Два служителя, как бы не сговариваясь, по какому-то им одним известному знаку разом сдернули шелк. И зал замер.

Такого Париж не видел.

По серому холсту - две красные полосы. Одна над другой. А поперек, перечеркивая их, две черные.

Ошалел зал, обезумел. Такого не было.

И вдруг взорвало почтеннейшую публику. Вдруг затопали, засвистели.

Вдруг заржали, заголосили, завизжали. Ах, до чего же французский народ умен и находчив! Под самый занавес хозяева аукциона решили шуткой гостей повеселить. Шутка удалась. Почтеннейшая публика сползает с кресел. Смех заразителен. Смеховая индукция иногда поражает сразу всех. Это и случилось.

Люди валятся под мягкие плюшевые кресла, слезы смеха душат, смех - до икоты, до нервного вздрагивания. Смех может быть убийственным. Смех может довести до смерти. Это опасно! Можно захлебнуться смехом, как водой Ниагарского водопада. И в этой ситуации служители в белых перчатках должны бы разносить воду со льдом, которая одна только и может успокоить смеющихся. Но не могут служители спасать почтеннейшую публику от смеха - они сами по полу катаются.

И возопил элегантный: - За такую картину я не дам франка, а десять су - самая ей цена! - Помилуйте, - вырываясь из давящего смеха, возразил длинныйс молотком, - десять су надо отдать за раму да тридцать за холст, если за картину вы платите десять су, то получается целых полфранка.

И снова волна смеха навалилась, народ поприжала, всех голоса лишив.

- Итак, цена предложена. Медам, медемуазель, месье! Полфранка, раз...

полфранка, два.

- Даю франк! Повешу эту картину в своем сортире! В ответ - смех до икоты.

- Два франка! Буду спрашивать своих гостей, что в этой картине не так.

Я просто повешу ее вверх ногами, и пусть кто-нибудь догадается! - Три франка! - Четыре.

- Пять франков! Смех стихает. Насмеялись. Одна и та жешутка, повторенная десять раз, не смешит.

- Семь! - Восемь. Когда из заднего ряда хохмы ради прокричали десять франков, было уже совсем не смешно. Это звучало уже неприлично. Потому больше не смеялись. Но цена названа, и длинный с молотком должен довести представление до конца - таковы правила аукциона: - Итак, медам, медемуазель, месье, предложена цена в десять франков.

Цена неслыханная на нашем аукционе. Но что ж. Десять франков, раз...

И тут в правом дальнем углу поднялась рука.

13.

В бордовой тьме большой человек у входа поднялся, за великолепным занавесом нащупал пожарный щит, деловито снял с двух крючков красный топор.

Большим пальцем левой руки попробовал лезвие. Остроты топора не одобрил.

Ясное дело, топор пожарный никогда в деле не был. Для порядка тут вывешен.

Пора в дело пустить. Посмотрел большой человек намальчика Руди, вскинул-взвесил топор на больших ладонях, улыбнулся. Его лицо рассечено старым шрамом через лоб, левую бровь, щеку, ноздрю и губы. У него толстые губы и там, где их рассекли, вывернуты наружу. Он улыбается непонятной улыбкой, которая воротит изуродованные губы, в страшную гримасу.

Внимание дам - большому человеку.

Так бывает: идешь болотом, а змея поглощает лягушку. Жутко. Но интересно.

Потому постараемся понять восторг в широких кошачьих зрачках: сейчас всеобщий женский любимец вышибала Гейнц на роскошном ковре зарубит мальчика.

Это так ужасно. И так необычно. Жутко. Но интересно. Вышибала Гейнц его зарубит прямо. тут, среди бронзовых статуй, среди картин, вызывающих острые желания, среди серебра и хрусталя. И тут же у столиков мальчика разрубят на части и завернут в ковер...

14.

Не понял длинный с молотком: - Вы что-то желаете сказать? - Я ничего не желаю сказать. Я просто желаю купить эту картину.

- Вы желаете заплатить больше десяти франков за эту мазню? - Я желаю заплатить больше десяти франков за этот шедевр.

- Хорошо. Пожалуйста. Одиннадцать франков! Тут же поднялась рука в другом углу.

- Двенадцать.

Но и первая рука не опускалась.

- Тринадцать. Четырнадцать. Пятнадцать. Оба господина рук не опускали.

И тогда длинный с молотком объявил: - Двадцать франков! Столь высокая цена не смутила обоих.

- Двадцать пять, тридцать пять, сорок. В зале зашептались.

15.

Идет вышибала Гейнц меж столов, и глаза женские восторженные с его мускулистой спины, с огромных рук, с красного, игрушечного в этих руках топора - на мальчика в дождевом плаще, неизвестно как тут оказавшегося.

Сжался Руди Мессер в комочек. Первый раз крылья смерти над собою ощутил. Не было в нем страха. В такие моменты не страшно. Когда все потеряно, бояться нечего.

16.

- Пятьдесят! Шестьдесят франков! Кто-то в тишине закашлялся нервно.

- Восемьдесят пять! Девяносто! Когда длинный объявил сто, зал замер. Но торг продолжается: - Сто десять франков! Сто двадцать! Сто тридцать! Стенографисты в таких случаях зафиксировали бы движение в зале.

- Двести! Двести двадцать! Двести сорок! Есть такая ситуация: все вокруг прямо из ничего делают счастье и деньги, а тебе, дураку, непонятно, как это делается. И тогда к сердцу волнение подступает. Взволновало зал.

Господин в правом углу - явно русский. По морде видно. И в левом углу - тоже русский. Цена уже проскочила пятьсот франков, а они друг другу не уступают.

- Семьсот пятьдесят! Восемьсот! Но ведь русские понимают в искусстве. Не так ли? - Тысяча франков! Тысяча сто!

17.

Убегать тут некуда. И далеко не убежишь. Руди понимает это. И убегать не собирается.

Мыслей о спасении в его голове нет. У него вообще никаких мыслей нет.

Он видит, слышит и чувствует. Он чувствует всем телом, лицом, грудью нарастание возбуждения в зале.

18.

У господина справа обтрепанные манжеты. У господина слева грязный, засаленный галстук. Все ясно: какие-то богатые люди выставляют подставных, чтобы своим присутствием не привлекать излишнего внимания к шедевру, который купить хочется, чтобы цену не вздувать.

Три тысячи! Три тысячи триста!

19.

В римском Колизее десятки тысяч женщин одновременно входили в состояние глубокого полового возбуждения в моменты диких убийств на арене. Гладиаторы резали друг другу глотки, убивали слонов, жирафов, тигров и львов, но и сами попадали в когти и в зубы обезумевших от ужаса зверей. Туда, на арену, выгоняли детей и взрослых, пленных и преступников, и весь Рим орал одним диким воплем. Звери рвали людей в клочья, звери рвали друг друга. Люди убивали зверей и людей. И в моменты убийств женщины Рима предавались самым простым и самым сильным наслаждениям половой любви. Сюда, к Колизею, на время игр собирались мужчины-проституты со всей империи.И хорошо зарабатывали. Состоятельные римлянки с собой на представление по десятку самых дюжих рабов приводили... Великий город, столица мира, во время боев гладиаторов сходил с ума и превращался в единое мировое блудилище без различия рангов.

Не будем осуждать римлян за зверство. Просто у них в те времена не было кинематографа. Из-за отсталости технической они были вынуждены наслаждаться зверством в натуре, а не на широком экране.

С тех далеких лет натура наша никак не изменилась. Просто мы научились свое зверство скрывать. Иногда. Тут в красной тьме возможность видеть убийство не на экране возбудила женщин. И Руди Мессер это возбуждение ощущает, он видит вздымающиеся груди, чувственный оскал и трепет ноздрей, он слышит стук женских сердец в едином ритме.

20.

Борьба продолжается: - Пять! Пять пятьсот! Эксперт с лупой выскочил на возвышение, просмотрел мазки и кому-то утвердительно кивает в зал: сомнений нет, это действительно ее кисть. Вне сомнений - это работа той самой Стрелецкой.

- Десять тысяч! Одиннадцать! Двенадцать! Шепот в зале.

- Вы раньше слышали об этой, как ее... Стрелецкой? - Ну как же! А разве вы ничего о ней не знаете? - Двадцать тысяч франков! Руки в двух концах не опускаются, и тогда длинный с молотком краткости ради пропускает цифры целыми рядами: - Пятьдесят! Шестьдесят! Семьдесят!

Страницы