Подошел Гриша Грек, вор.

- А что такое автоматы?

- Не знаю. Вроде пулеметов, наверное.

- Нож страшнее всякой пули, - наставительно сказал Гриша.

- Верно, - сказал Борис Иванович, хирург из заключенных. - Нож в животе - это верная инфекция, всегда опасность перитонита. Огнестрельное ранение лучше, чище...

- Лучше всего гвоздь, - сказал Гриша Грек.

- Станови-и-ись!

Построились в ряды, пошли из шахты в лагерь. Конвой в шахту никогда не заходил - подземная тьма берегла людей от побоев. Вольные десятники тоже остерегались. Не дай бог свалится на голову из "печи" угольная глыба... Как ни был дерзок на руку Николай Антонович, "старшой", и тот почти отвык от своей старинной привычки. Дрался только Мишка Тимошенко, молодой смотритель из заключенных, "пробивающий карьеру".

Мишка Тимошенко шел и думал: "Подам заявление на фронт. Послать меня не пошлют, а польза будет. А то дерись не дерись - кроме срока, ничего не заработаешь". Утром он пошел к начальнику. Косаренко, начальник лагпункта, был малый неплохой. Мишка встал по всем правилам.

- Вот заявление на фронт, гражданин начальник.

- Ишь ты... Ну, давай, давай. Первый будешь... Только тебя не возьмут...

- Из-за статьи, гражданин начальник?

- Ну да.

- Что ж мне с этой статьей делать? - сказал Мишка.

- Не пропадешь. Ты - ловкач, - прохрипел Косаренко. - Позови-ка мне Андреева.

Андреев был удивлен вызовом. Никогда его пред светлые очи самого начальника лагпункта не вызывали. Но было привычное безразличие, бесстрашие, равнодушие. Андреев постучал в фанерную дверь кабинета:

- Явился по вашему приказанию. Заключенный Андреев.

- Ты - Андреев? - сказал Косаренко, с любопытством разглядывая вошедшего.

- Андреев, гражданин начальник.

Косаренко порылся в бумажках на столе, что-то нашел, стал читать про себя. Андреев ждал.

- У меня есть для тебя работа.

- Я работаю откатчиком на третьем участке...

- У кого?

- У Корягина.

- Завтра останешься дома. В лагере будешь работать. Не умрет Корягин без откатчика.

Косаренко встал, потрясая бумажкой, и захрипел:

- Зону будешь ломать. Проволоку скатывать. Вашу зону.

Андреев понял, что речь шла о зоне пятьдесят восьмой статьи - в отличие от многих лагерей, барак, где жили "враги народа", был окружен колючей проволокой внутри самой лагерной зоны.

- Один?

- Вдвоем с Маслаковым.

"Война, - подумал Андреев, - по мобплану, наверное..."

- Можно идти, гражданин начальник?

- Да. У меня два рапорта на тебя есть.

- Работаю не хуже других, гражданин начальник...

- Ну, иди...

Разгибали ржавые гвозди и снимали колючую проволоку, наматывая ее на палку. Десять рядов, десять железных нитей, да еще поперечные косые нитки - на целый день хватило этой работы Андрееву и Маслакову. Ничем эта работа не была лучше любой другой работы. Косаренко ошибся - чувства заключенных огрубели.

В обед Андреев узнал еще новость: паек хлеба был снижен с килограмма до пятисот граммов - это была грозная новость, ибо приварок ничего не решал в лагере. Решал хлеб.

На следующий день Андреев вернулся в шахту.

В шахте было привычно холодно и привычно темно. Андреев спустился по людскому ходу на нижний штрек. Порожняк сверху еще не подавали, и Кузнецов, второй откатчик смены, сидел невдалеке от нижней плиты, на свету, и ждал вагонов.

Андреев сел рядом. Кузнецов был бытовиком, деревенским убийцей.

- Слушай, - сказал Кузнецов. - Меня вызывали.

- Куда?

- Туда. За мост.

- Ну и что?

- Велели на тебя заявление подать.

- На меня?

- Да.

- А ты?

- Я подал. Что сделаешь?

"Действительно, - подумал Андреев, - что сделаешь?"

- Чего же ты там писал?

- Ну, написал, что сказали. Что хвалил Гитлера...

"Ведь он не подлец, - думал Андреев. - Он просто несчастный человек..."

- Что же теперь со мной сделают? - спросил Андреев.

- Не знаю. Уполномоченный сказал: это так, для порядка.

- Ну да, - сказал Андреев. - Конечно, для порядка. У меня ведь срок кончается в нынешнем году. Новый намотать успеют.

Вагончики гремели по уклону.

- Эй, вы! - закричал старший плитовой. - Сказочники! Забирай порожняк!

- Я, пожалуй, откажусь с тобой работать, - сказал Кузнецов. - Будут ведь опять вызывать, а я скажу: не знаю, я с ним не работаю. Вот как...

- Так лучше всего, - согласился Андреев.

Со следующей смены напарником Андреева стал Чудаков, тоже бытовик. В отличие от словоохотливого Кузнецова, этот - молчал. Либо от роду был молчаливым, либо предупредили "за мостом".

Через несколько смен Андреева и Чудакова поставили в вентиляционный штрек на верхнюю плиту - спускать в уклон на тридцать метров пустые вагонетки и вытаскивать груженые. Вагонетку разворачивали на плите, наводили колеса на рельсы, уходящие в уклон, прикрепляли к вагонетке стальной трос и, цепляя барабанчиком за лебедочный трос, толкали вагонетку вниз. Цепляли по очереди. Очередь была Чудакова. Вагонетки шли и шли, одна за другой, рабочий день был в полном разгаре, как вдруг Чудаков ошибся - столкнул вагонетку вниз, не прицепив ее к тросу. "Орел!" - авария шахтная! Раздался глухой грохот, лязг железа, треск стоек; столбы белой пыли заполнили уклон.

Чудакова тут же арестовали, а Андреев вернулся в барак. Вечером его вызвали к Косаренко, к начальнику.

Косаренко метался по кабинету.

- Что наделал? Что наделал, я спрашиваю? Вредитель!

- Да вы с ума сошли, гражданин начальник, - сказал Андреев. - Ведь это Чудаков случайно...

- Ты научил, гад! Вредитель! Остановил шахту!

- При чем же тут я? И никто шахты не останавливал - шахта работает... Чего вы орете?

- Он не знает! Вот Корягин пишет... Он член партии.

Большой рапорт, написанный мелким почерком Корягина, действительно лежал на столе начальника.

- Ответишь!

- Воля ваша!

- Иди, гад!

Андреев ушел. В бараке, в кабинке десятников был шумный разговор, прервавшийся с приходом Андреева.

- Ты к кому?

- К вам, Николай Антонович, - обратился Андреев к старшому. - Куда работать завтра выходить?

- Доживи до завтра, - сказал Мишка Тимошенко.

- Это не твоя забота.

- Вот через таких грамотеев я и срок имею, честное слово, Антоныч, - сказал Мишка. - Через Иванов Ивановичей этих.

- Вот к Мишке пойдешь, - сказал Николай Антонович. - Так Корягин распорядился. Если тебя не арестуют. А Мишка выкрутит тебе кручину.

- Надо знать, где находишься, - строго сказал Тимошенко. - Фашист проклятый.

- Ты сам фашист, дурак, - сказал Андреев и пошел отдать кой-какие вещи товарищам - запасные портянки, старый, но еще крепкий бумажный шарф, чтоб к аресту не было ничего лишнего из вещей.

Соседом Андреева по нарам был бывший декан горного факультета Тихомиров. Он работал на шахте крепильщиком. Главный инженер пытался "выдвинуть" профессора хотя бы в десятники, но начальник угольного района Свищев отказал наотрез и недобро посмотрел на своего заместителя.

- Если поставить Тихомирова, - сказал Свищев главному инженеру, - тогда вам нечего делать на шахте. Поняли? И чтобы я больше таких разговоров не слышал.

Тихомиров ждал Андреева.

- Ну, что?

- Переспим это дело, - сказал Андреев. - Война.

Андреева не арестовали. Оказалось, что Чудаков не хочет лгать. Его продержали с месяц на карцерном пайке - кружка воды и триста граммов хлеба, но не могли склонить ни к каким заявлениям - Чудаков в заключении был не первый раз и знал всему настоящую цену.

- Что ты меня учишь? - сказал он следователю. - Андреев мне ничего плохого не сделал. Я знаю порядки. Вам ведь меня судить неинтересно. Вам Андреева надо засудить. Ну, пока я жив, не засудите его, мало еще каши лагерной ели.

- Ну, - сказал Корягин Мишке Тимошенко, - на тебя одна надежда. Ты справишься.

- Есть, понятно, - сказал Тимошенко. - Сначала мы ему "по животу" - паек снизим. Ну и если проговорится...

- Дурак, - сказал Корягин. - При чем тут проговорится? Первый день на свете живешь, что ли?

Корягин снял Андреева с подземной работы. Зимой холод в шахте достигает всего двадцати градусов на нижних горизонтах, а на улице - шестьдесят. Андреев стоял в ночной смене на высоком терриконнике, где громоздилась порода. Вагонетки с породой поднимались туда время от времени, и Андреев должен был разгружать их. Вагонеток было мало, холод страшный, и даже ничтожный ветер превращал ночь в ад. Там впервые на колымской земле Андреев заплакал - раньше никогда этого с ним не бывало, разве лишь в молодые годы, когда приходили письма матери и Андреев не в силах был их прочитать без слез и вспомнить о них без слез. Но это было давно. А здесь почему он плакал? Бессилие, одиночество, холод - Андреев привык, настроился в лагере вспоминать стихи, что-то шептать, повторять неслышно - на морозе думать было нельзя. Человеческий мозг не может работать на морозе.

Несколько ледяных смен, и Андреев снова в шахте, снова на откатке, и напарник его - Кузнецов.

- Хорошо, что ты здесь! - радовался Андреев. - И меня опять в шахту взяли. Что с Корягиным случилось?

- Да, говорят, на тебя материалы уже собрали. Достаточно, - говорил Кузнецов. - Больше не надо. Я и вернулся. Работать с тобой хорошо. И Чудаков вышел. Изолятора ему дали. Как скелет. Банщиком будет пока. Не будет больше на шахте работать.

Новости были значительные.

Десятники из заключенных ходили в лагерь без конвоя после смены, выполнив свои отчетные обязанности. Мишка Тимошенко решил сходить в баню до прихода рабочих из лагеря, как делал всегда.

Незнакомый костлявый банщик отпер крючок и открыл дверь.

- Ты - куда?

Страницы