Теперь, закончив со всеми необходимыми пояснениями, отступлениями, справками, перейдем к самому простому — к описанию боевых действий.
Как было выше отмечено, Директива № 3 заметно отличалась от предвоенных планов Юго-Западного фронта. С одной стороны, объем поставленных задач сократился — из двух оперативных направлений (на Люблин и на Краков) осталось только одно. С другой стороны, на взаимодействие с левым флангом Западного фронта (а именно эта идея двустороннего охвата люблинской группировки немцев смежными флангами Юго-Западного и Западного фронтов неизменно присутствовала во всех предвоенных планах) рассчитывать уже не приходилось. Директива № 3 ставила перед войсками левого фланга Западного фронта только оборонительную задачу — «сдерживать противника на Варшавском направлении».
Фактически 4-я армия Западного фронта в районе Брест — Кобрин была буквально сметена ударом самой мощной 2-й танковой группы вермахта, начала беспорядочный отход, и об участии ее в каких-то наступательных действиях совместно с 5-й армией Юго-Западного фронта не могло быть и речи. Следовательно, второе, северное острие «танковых клещей», которые должны были сомкнуться в районе Люблина за спиной наступающей на Луцк — Броды группировки противника, предстояло создать на ходу, из тех весьма ограниченных сил, которыми располагала 5-я армия.
Но к ночи с 22 на 23 июня (когда, как следует из мемуаров маршала Баграмяна, была получена и расшифрована Директива № 3) ситуация на фронте 5-й армии значительно обострилась.
Немецкое командование, решительно массируя силы на направлении главного удара, сосредоточило на 70-километровом участке границы от Устилуга до Крыстынополя (ныне Червоноград) семь пехотных дивизий. Все мосты через пограничный Буг, охраняемые войсками НКВД, были захвачены немцами в целости и сохранности. В отчете штаба 1-й ТГр вермахта отмечалось:
«...важнейший мост у Сокаль захвачен неповрежденным. Переправа через р. Буг проходила спокойно. Пехота забралась на высоты восточнее Буга, не встретив при этом никакого сопротивления...» [40, с. 227]
К вечеру 22 июня немецкая пехота, форсировав Буг, отбросила от границы и частично окружила две стрелковые дивизии 5-й армии. На захваченный плацдарм переправились две танковые дивизии, которые перешли в наступление: 14-я танковая на Луцк, 11-я танковая — на Радехов.
Героическая борьба нескольких гарнизонов Владимир-Волынского и Струмиловского укрепрайонов (по рассказам местных жителей, некоторые ДОТы вели огонь вплоть до конца июня!) не могла, к сожалению, изменить общую оперативную обстановку.
Единственным ударным соединением, которым располагало в этом районе командование 5-й армии, была 41-я танковая дивизия из состава 22-го МК. По числу танков (425 единиц, по данным Владимирского) 41-я тд превосходила обе немецкие танковые дивизии, вместе взятые. Правда, за исключением 31 сверхтяжелого танка КВ-2, это были устаревшие Т-26, несомненно уступавшие немецким PZ-III/50, полсотни которых было в каждой из дивизий танковой группы Клейста.
Впрочем, все эти сопоставления остались чистой теорией. Командир 41-й тд, вскрыв утром 22 июня 41-го года «красный пакет», обнаружил там приказ на передислокацию из Владимир-Волынска на север, в район Любомль — Ковель. Приказ был выполнен, в результате чего 41-я тд буквально «распахнула двери» перед наступающей на Владимир-Волынский 14-й танковой дивизией вермахта. (В скобках заметим, что «красный пакет» совершенно определенно выводил 41-ю тд в исходный район для наступления на Люблин, что может служить еще одним подтверждением того, что такое наступление готовилось задолго до начала войны.)
Казалось бы, в сложившейся ситуации у командования 5-й армией было два варианта использования 41-й тд: ее можно было бросить в наступление на Люблин (во исполнение Директивы № 3), и ее можно было вернуть назад и использовать для контрудара во фланг наступающей вдоль шоссе Устилуг — Луцк главной группировки противника. Но ни то ни другое не было реализовано.
Помешала, как это ни странно, наша разведывательная авиация, по поводу «уничтожения» которой в первые часы войны так сокрушался В. Суворов.
Нет, она летала, разведывала, ее было много (315-й и 316-й разведывательные авиаполки, 62 исправных самолета, в том числе 38 новейших скоростных разведчиков Як-4), и она доложила штабу 5-й армии и фронта, что от Бреста на Ковель, через леса и болота Полесья, движутся несметные вражеские полчища. Как пишет Баграмян [110], состав этой несуществующей в природе группировки оценивался тогда в две тысячи танков (и это при том, что ни в одной танковой группе вермахта фактически не было и одной тысячи танков).
К сожалению, разведка 5-й армии в течение по меньшей мере трех дней не смогла прояснить обстановку — т.е. сесть на мотоцикл и за два часа проехать 130 км по автостраде от Ковеля до пригородов Бреста (в сам Брест, захваченный в первый же день войны немцами, заезжать уже не следовало). Все это привело к тому, что не только 41-я тд, но и еще одна дивизия 22-го МК (215-я моторизованная) ушла по маршруту Ровно — Луцк — Ковель в полесские леса, навстречу мифическим танкам противника.
Вот так и получилось, что на пути наступающей вдоль шоссе на Луцк 14-й тд вермахта оказалась одна только 1-я противотанковая артбригада под командованием К.С. Москаленко. Она и спасла положение. Несмотря на то что 1-я ПТАБ вступила в бой в самом «неуставном порядке» — с ходу в движении, не замаскировав орудия, на случайных огневых позициях, — мужество бойцов и командиров, великолепная выучка и подготовка артиллерийских расчетов, воинский талант командира бригады оказались сильнее вражеских танков. Сказалось и отсутствие у немецких командиров опыта ведения танкового боя — 14-я тд была сформирована в октябре 40-го года на базе 4-й пехотной дивизии, и в ее «послужном списке» числилось лишь бесславное вторжение в Югославию в апреле 1941 г.
Отдав должное героизму солдат, отметим, правды ради, и качество советского вооружения. Мощнейшие орудия (противотанковые 76-мм и 85-мм зенитные), которыми была оснащена бригада, пробивали немецкие танки насквозь, а с легких PZ-II срывали башни.
В оперативной сводке 5-й армии № 9 содержалось сообщение о том, что «в период с 23 по 27 июня 1-я ПТАБ уничтожила и подбила около 150 танков противника» [75, с. 40]. Цифра эта, разумеется, преувеличена — во всей 14-й тд вермахта было всего 147 танков, и дивизии этой предстояло еще дойти до Сталинграда (где она и была первый и последний раз уничтожена). Но то, что вместо победного марша по автостраде на Луцк немецким танкам пришлось три дня прогрызаться с большими потерями через огневые позиции 1-й ПТАБ, не вызывает никаких сомнений.
К сожалению, на Радеховском направлении не нашлось другой такой бригады (хотя в составе Ю-З. ф. числилось четыре ПТАБ), а главное — не нашлось другого такого Москаленко. К исходу дня 22 июня немецкая 11-я танковая дивизия передовыми частями вышла в район Радехова (35 км от границы).
Южнее, в полосе от Равы-Русской до Перемышля (сейчас этот город снова в Польше, и на карте он обозначен как Пшемысль) немецкая пехота с переменным успехом пыталась отбросить от границы части 6-й и 26-й армий. «На остальных участках 26-й армии положение не вызывало тревоги, — пишет в своих мемуарах Баграмян, — и совсем спокойно было в полосе 12-й армии, занимавшей оборону в Карпатах и Буковине».
Такова была общая обстановка на Юго-Западном фронте в те часы, когда в ночь с 22 на 23 июня на командном пункте Ю-З. ф. в Тернополе собрались на совещание генерал-полковник Михаил Петрович Кирпонос (командующий фронтом), генерал-лейтенант Максим Алексеевич Пуркаев (начальник штаба фронта), корпусной комиссар Николай Николаевич Вашугин (должность его называлась «член Военного совета фронта», но мы в дальнейшем будем называть его просто и понятно — комиссар), а также прибывшие в качестве полномочных представителей Ставки генерал армии, начальник Генерального штаба РККА Георгий Константинович Жуков и первый секретарь ЦК КП(б) Украины, будущий глава ядерной сверхдержавы Никита Сергеевич Хрущев.
Этой команде предстояло принять историческое решение. Огромные силы, собранные на Юго-Западном фронте, исключительно выгодное очертание границы (при котором Львовская группировка советских войск нависала над глубокими тылами противника), надежно прикрытые болотами Полесья и Карпатскими горами фланги фронта — все это позволяло ставить задачу на окружение и полный разгром вражеской группы армий «Юг». А такой поворот событий развалил бы немцам весь план «блицкрига», неизбежно заставил бы их снимать войска с главного оперативного направления Минск — Смоленск — Москва. Одним словом, история изменила бы течение свое...
Из мемуаров присутствовавшего на этом совещании Баграмяна (в то время — начальника оперативного отдела штаба фронта) известно, что Пуркаев и Вашугин высказали прямо противоположные мнения.
Начальник штаба считал, что необходимо отвести войска на восток, на линию укрепрайонов за старой советско-польской границей, и только после этого, стабилизировав фронт обороны, перейти в наступление.
Комиссар фронта потребовал незамедлительно приступить к выполнению директивы Ставки о переходе в контрнаступление.
Автор, сидя в мягком кресле перед компьютером, не считает себя вправе рассуждать о том, кто из них был прав. Тем более что оба они были правы, причем именно по-своему правы.
Начальник штаба, как никто другой, понимал, что для полного отмобилизования войск (т.е. призыва приписного состава, мобилизации автотранспорта из народного хозяйства, развертывания тылов) фронту по предвоенным планам нужно еще три-четыре дня. Противник же ждать не будет, и его наступление может сорвать организованное отмобилизование — вот почему лучше отойти самим на заранее подготовленный мощный оборонительный рубеж и уже за ним изготовиться для нанесения решительного контрудара.
Комиссар лучше других знал, сколько тысяч раз красноармейцам внушали, что Красная Армия будет «самой наступательной из всех армий», что врага будут громить «на чужой земле» и т.д. Отход с первых дней войны, да еще и отход на глубину в 200—250 км мог самым негативным образом сказаться на боевом духе войск — а это ничуть не менее опасно, нежели нехватка тракторов и грузовиков. К тому же в предложении Пуркаева был и весьма дурной политический подтекст — поспешный отход с «освобожденных» в сентябре 1939 г. территорий выглядел бы косвенным признанием неправомерности их захвата. Допустить такое комиссар не мог. И по-своему он был, конечно, прав.
Армия держится на единоначалии. Для того и есть на фронте командующий, чтобы, собрав воедино все разумное в предложениях своих подчиненных, принять единственное, обязательное для всех решение. А в той ситуации, что сложилась на Юго-Западном фронте, соединить противоположное было не так уж сложно.
«Счастье на стороне больших батальонов», — говаривал Наполеон. «Бог войны не любит талантливых авантюристов, он любит крупные армии», — писал полтора столетия спустя американский военный историк Тейлор. И вот в этом смысле Жукову и Кирпоносу несказанно повезло.
В распоряжении командования Ю-З. ф. было достаточно сил и для того, чтобы перейти к упорной обороне в полосе 5-й армии, и для нанесения сокрушительного удара силами «трех богатырей» (15-м, 4-м и 8-м мехкорпусами) в направлении Львов — Люблин, во фланг и тыл всей наступающей на фронте Луцк — Радехов группировки противника.
На столе перед генералами лежала карта. С тем самым очертанием «границы обоюдных государственных интересов на территории бывшего Польского государства», которое 28 сентября 1939 г., при подписании Договора о дружбе и границе с фашистской Германией, Сталин подписал аж в двух местах. И теперь, в ночь на 23 июня 1941 г., Жуков имел все основания поднять граненый стакан с чаем за мудрость и гениальную прозорливость товарища Сталина.
Еще не сделав ни одного выстрела, мехкорпуса Юго-Западного фронта уже развертывались фактически в тылу немецких войск, а их передовые части уже стояли на 50—80 км западнее города Замостье, в котором находился штаб немецкой группы армий «Юг».
Ударная группировка из трех мехкорпусов (15-го МК, 4-го МК, 8-го МК) насчитывала в своем составе более двух с половиной тысяч танков, в том числе 720 танков Т-34 и KB, неуязвимых для 37-мм противотанковых пушек немецких пехотных дивизий. Наступлением во фланг и тыл основных сил группы армий «Юг», развернутых перед войной в районе Замостье — Люблин, советское командование с первых же дней войны могло навязать противнику свою волю, заставить его поспешно менять отработанные планы, перегруппировывать войска, терять время и инициативу. Как минимум.
Как максимум, можно было окружить и разгромить 6-ю немецкую армию, не дожидаясь выхода этой армии к Сталинграду. К наступлению на Люблин войска Киевского ОВО готовились самое малое полгода. Маршруты, рубежи, возможные контрмеры противника — все это было командным составом изучено и проработано. Наконец, такое наступление сделало бы абсолютно бесцельным и прорыв немецких танковых дивизий, загонявших таким образом самих себя в глубокий и безвылазный капкан у Дубно — Ровно.
С другой стороны, независимо от успеха (или неуспеха) танкового удара на Люблин у командования Ю-З. ф. были все возможности для того, чтобы остановить наступление немцев на Луцк — Ровно. В самом деле, в считаные дни плотность обороны 5-й армии могла быть многократно увеличена. Два стрелковых корпуса (31-й и 36-й) еще 18 июня 1941 г., по утвержденному самим Жуковым приказу, начали выдвижение на запад. К исходу дня 23 июня эти корпуса (шесть стрелковых дивизий) находились на расстоянии 90—100 км, т.е. четырех суточных переходов, от линии Ковель — Луцк — Дубно [92].
Еще раньше (к утру 23 июня) две дивизии — 135-я стрелковая и 19-я танковая из состава 22-го МК — должны были выйти в леса западнее Луцка.
К 24 июня на рубеж реки Стырь выходили начавшие марш утром 22 июня два мехкорпуса резерва фронта: 9-й МК и 19-й МК.
Наконец, разобравшись с мифической группировкой противника, «наступающей от Бреста на Ковель», можно было вернуть к активным боевым действиям и засевшие в ковельских лесах две дивизии 22-го МК: 41-ю танковую и 215-ю моторизованную. Таким образом, семи пехотным (298, 44, 168, 299, 111, 75, 57-й), двум моторизованным (25-й и 16-й) и четырем танковым (14, 13, 11, 16-й) дивизиям вермахта, наступавшим в полосе Луцк — Радехов, Юго-Западный фронт мог противопоставить семь стрелковых, три моторизованные и шесть танковых дивизий — это не считая тех двух стрелковых дивизий (87-й и 124-й), которые еще до начала войны занимали полосу обороны от Устилуга до Сокаля. По совокупному числу танков группировка советских войск на Ровенском направлении в 2,5 раза превосходила противника. Даже с учетом того, что три четверти этих танков составляли устаревшие Т-26 и танкетки Т-38, а 9-й и 19-й мехкорпуса не были отмобилизованы и укомплектованы штатным автотранспортом, соотношение сил сторон по всем канонам военной науки позволяло предотвратить паническое бегство и начать планомерный отвод войск 5-й армии от рубежа к рубежу на восток.
О создании этих оборонительных рубежей позаботилась сама природа. С юга на север, практически с равными промежутками в 50—70 км, полосу предполагаемого наступления противника пересекают притоки Припяти: Турья, Стоход, Стырь, Горынь, Случь. Владимирский в своей монографии определяет эти реки как «водные преграды оперативно-тактического значения. Они имели ширину русла — от 15 до 70 м, долины — от 0,5 до 2 км, берега рек местами были болотистые, дно илистое». Короче говоря — местность достаточно противотанковая. Особенно если перебросить к мостам и переправам четыре противотанковые бригады, которыми располагал Юго-Западный фронт.
При этом еще раз подчеркнем, что в сложившейся ситуации от войск 5-й армии и не требовалось «стоять насмерть». Необходимо и достаточно было затормозить наступление немцев, связать боем его танковые дивизии, не допуская их отхода назад, к Люблину. Сам же по себе организованный и планомерный отход советских войск на 200—250 км от границы до рубежа рек Горынь или Случь не таил в себе ничего страшного. Это для Франции отступление на 200 км означало падение Парижа, это для Германии отступление на 150 км от французской границы означало потерю всего Рурского индустриального района. А у Советского Союза была совсем другая география. Ни в экономическом, ни в оперативном отношении временная потеря Волынской и Ровенской областей Западной Украины не могла оказать серьезного влияния на ход войны.
Увы, на военном совете в Тернополе Жуков и Кирпонос не решились ни на организованный отход в полосе 5-й армии, ни на широкомасштабное наступление силами трех мехкорпусов на Люблинском направлении.
Командующему 5-й армией генерал-майору М.И. Потапову было приказано наступать с задачей «разгромить Владимир-Волынскую группировку противника и восстановить положение на границе». Наступать немедленно, не дожидаясь подхода фронтовых резервов (двух стрелковых и двух механизированных корпусов). А так как Жуков даже 24 июня продолжал верить в существование крупных мотомехсил противника на Ковельском направлении, то он «твердым и уверенным тоном» (так пишет в своей книге Владимирский) приказал Потапову загнуть правый фланг армии и «надежно прикрыть Ковель от удара противника с Брестского направления». В скобках заметим, что к этому моменту танковая группа Гудериана дошла уже от Бреста до Слонима, и направление ее продвижения (на Минск — Бобруйск) никаких сомнений не вызывало. В результате для выполнения приказа о наступлении на Владимир-Волынский командарм Потапов смог привлечь только те две дивизии, которые уже подходили к Луцку: 135-ю стрелковую и 19-ю танковую.
Командующему 6-й армией генерал-лейтенанту И.Н. Музыченко было приказано немедленно атаковать наступающую на Радехов — Берестечко танковую группировку противника силами одного только 15-го мехкорпуса, не дожидаясь сосредоточения в районе Броды двух других мехкорпусов (4-го и 8-го). Решение о передислокации 4-го МК и 8-го МК на 100—150 км к востоку от границы, в район города Броды явно свидетельствовало о том, что на плане наступления из «львовского выступа» на Люблин был уже поставлен крест. От глубокой наступательной операции (теоретическая разработка которой неизменно приводится как пример высочайшего уровня советской военной науки) решено было отказаться в пользу торопливого «латания дыр» посредством поспешно организованных лобовых танковых атак.
Наверное, самое деликатное, что можно сказать по поводу такого «оперативного искусства», так это то, что принятое решение было не самым оптимальным.
«Враг, неожиданным ударом начавший войну, диктовал нам свою волю, ломал наши планы» [105].
Вот так, потратив всего дюжину слов, Н.К. Попель сказал практически все: и о предвоенных планах (в соответствии с которыми его корпус в первые же часы войны двинулся к переправам через пограничную реку), и о том, что немецкое нападение в этих планах никак не предполагалось, и о командовании фронтом, позволившем врагу с первых же дней войны «диктовать нам свою волю».
«Счастье на стороне больших батальонов... »
Если бы силы сторон на южном ТВД были примерно равны, то принятое в ночь на 23 июня решение контратаковать противника разрозненными ударами отдельных частей и соединений привело бы к немедленному катастрофическому разгрому Юго-Западного фронта. Подобному тому, который в реальности произошел с войсками Западного фронта в Белоруссии и Северо-Западного в Литве.
Но не зря огромная, богатейшая страна мира два десятка лет голодала, ютилась в бараках и коммуналках, не зря уже в мирное время военные заводы СССР работали в три смены, не зря в стране рабочих и крестьян кормящую мать возвращали от двухмесячного младенца к станку, не зря лучшие головы многонационального советского народа день и ночь корпели над чертежами танков и самолетов. Результат великих трудов был. «Весомый, грубый, зримый». В распоряжение Жукова, Кирпоноса, Музыченко и прочих были предоставлены такие гигантские вооруженные силы, такое количество новейших вооружений, которые, казалось бы, могли одним своим масштабом компенсировать безграмотность руководства.
В самом деле, «один только» 15-й МК, которому приказано было, не дожидаясь подхода двух других мехкорпусов, атаковать радеховскую группировку противника, имел на своем вооружении 749 танков — в пять раз больше, чем в противостоящей ему 11-й танковой дивизии вермахта. И среди этих 749 танков было 136 с такими параметрами, о которых немецким танкистам оставалось только мечтать.
Даже на Луцком направлении, где встречный удар по изрядно потрепанной артиллеристами Москаленко 14-й танковой дивизии вермахта должны были нанести «только» две свежие советские дивизии (19-я танковая и 135-я стрелковая), соотношение сил, казалось бы, не предвещало беды. Как-никак, но 163 легких танка (129 Т-26 и 34 БТ) в составе 19-й тд числились [8]. Да и в 135-й стрелковой дивизии есть 54 противотанковые «сорокапятки».
Казалось бы...
23—25 июня 1941 г.
Анализ того, как были выполнены решения, принятые 23 июня 1941 г. на военном совете в Тернополе, мы начнем с главного — с самого мощного на Юго-Западном фронте 4-го мехкорпуса генерала Власова. Это не займет у нас много времени и бумаги — 4-й МК почти никакого участия в запланированном контрударе не принял (о том, что скрывается за словом «почти», — см. ниже).
Имеющиеся в распоряжении автора источники не дают хоть какого-то вразумительного объяснения столь невероятного поворота событий. Командование РККА возлагало на этот корпус самые большие надежды. Генерал армии Г.К. Жуков, ставший после Халхин-Гола командующим Киевским ОВО, поручил формирование 4-го МК своему старому сослуживцу, герою боев на Халхин-Голе М.И. Потапову. Тогда, в августе 1939 г., полковник Потапов, командуя южной танковой группой советских войск, блестяще провел операцию по окружению и разгрому японской армии.
На новом месте службы Жуков не обделяет вниманием ни Потапова, ни 4-й МК. В августе-сентябре 1940 года на базе 4-го мехкорпуса проводится серия крупных войсковых учений на темы: «ввод мехкорпуса в прорыв», «действия мехкорпуса в глубине оперативной обороны противника», «марш и встречный бой». На итоговом учении 26—28 сентября лично присутствовали нарком обороны Тимошенко и тогдашний начальник Генштаба Мерецков. Отработанные в ходе учения наставления были доведены в письменной форме до командного состава всех механизированных корпусов РККА [8|.
После того как М.И. Потапов принял под свое командование 5-ю армию, на должность командира 4-го МК была назначена «восходящая звезда» советского генералитета, командир 99-й стрелковой дивизии А.А. Власов. На вооружение 4-го МК поступило 414 новейших танков Т-34 и KB — ровно столько, сколько было во всех остальных мехкорпусах Ю-З. ф., вместе взятых.
Уже в ночь с 22 на 23 июня 1941 г. Жуков, лично прибывший на командный пункт Ю-З. ф., потребовал от командующего 6-й армией Музыченко «как можно быстрее перебросить 4-й мехкорпус на правый фланг армии» [110], т.е. в район намеченного контрудара от Брод на Радехов. Генерал-лейтенант легко и просто похерил прямое указание генерала армии, представителя Ставки и начальника Генштаба. Главные силы мехкорпуса Музыченко отправил на левый фланг своей армии, в район Яворов — Краковец, то есть туда, где немецкая пехота пыталась прорвать оборону 6-й армии.
Правда, в мемуарной литературе встречаются сообщения о том, что два танковых и один мотострелковый батальоны под командованием подполковника Лысенко вели бой 23 июня 1941 г., с 7 до 20 часов, на юго-западной окраине Радехова совместно с передовыми частями 15-го МК. Называются даже цифры уничтоженных в этом бою танков и пушек противника. Но вот беда: в докладе командира 10-й танковой дивизии 15-го мехкорпуса о бое под Радеховом 23 июня читаем:
«...4-й мехкорпус, с которым дивизия должна была взаимодействовать, в исходный район для атаки не вышел». Как все это понимать?
Маршал Баграмян, герой войны, командующий многими фронтами, к тому времени, когда он писал свои мемуары, стал почетным командующим Всесоюзной пионерской игрой «Зарница». Возможно, поэтому некоторые страницы его воспоминаний написаны таким языком, каким маршал беседовал с юными ленинцами. Вот как описывает он реакцию Жукова на действия Музыченко:
«...начальник Генерального штаба был хмур. Он молча кивнул в ответ на мое приветствие.... Жуков считал ошибкой то, что Кирпонос позволил командующему 6-й армией оттянуть 4-й МК с правого фланга армии, где враг наносит главный удар, на левый и ввести его в бой на этом второстепенном направлении...» В ответ на явное неисполнение приказа — нахмурился. И это все? Нет. Дальше приказ был повторен. «...Генерал Кирпонос сформулировал боевые задачи войскам: командующему 6-й армией, упорно удерживая занимаемый фронт, следует немедленно вывести 4-й мехкорпус из боя и повернуть его на Радзехув, на поддержку 15-го мехкорпуса...» [110]
В ответ на это повторное напоминание Музыченко развернул 32-ю тд, которая начала было движение к Радехову, на 180 градусов и направил ее через Львов на Яворов, на левый фланг своей армии. Днем 24 июня огромные, многокилометровые колонны 32-й танковой дивизии, втянувшиеся во Львов с востока, встретились на узких улицах средневекового города с 8-м МК, который во исполнение приказа комфронта двигался с запада на восток, через Львов на Броды. Только отсутствие у засевших на чердаках бандеровцев противотанковых гранатометов (фауст-патрон будет создан три года спустя) спасло советских танкистов от полного уничтожения. Лишь к утру 25 июня 32-я танковая дивизия вырвалась из уличных «пробок» и присоединилась к главным силам 4-го МК в районе Яворов — Немиров.
Отчаявшись уговорить Музыченко, генерал-полковник Кирпонос утром 24 июня 1941 г. приказал передать наиболее подготовленную 8-ю танковую дивизию 4-го мехкорпуса в распоряжение командира 15-го МК генерала Карпезо (в просторечье это называется «не мытьем, так катаньем»). Через два дня и одну ночь, поздним вечером 25 июня, «генерал Карпезо обратился с просьбой отложить начало наступления, пока не подойдет 8-я танковая дивизия... Командир корпуса спрашивал, когда подойдет восьмая танковая; он возлагал на нее большие надежды. Его пришлось разочаровать: 8-я танковая дивизия, как нам сообщил генерал Музыченко, только что начала выдвигаться из района западнее Львова. В лучшем случае она могла подойти через сутки...» [110]
Баграмян никак не комментирует ни то, что выдвижение 8-й тд началось с таким огромным опозданием, ни то, что на марш в 110 км из Жолкева (Нестерова) в Броды танковой дивизии требовались «в лучшем случае сутки».
Фактически, как следует из отчета о боевых действиях 15-го МК, «8-я танковая дивизия к исходу 26.6.41 г. сосредоточилась в районе Буек» (городок на берегу Западного Буга, как раз на полпути из Нестерова в Броды) [8].
Наконец, 28 июня 8-я тд совместно с 15-м МК атаковала-таки противника в районе местечка Лопатин (у перекрестка дорог на Радехов и Берестечко). Как сказано в отчете о боевых действиях 15-го МК, «благодаря активным действиям 8-й танковой дивизии левый фланг корпуса был обеспечен с запада и 10-я и 37-я танковые дивизии смогли отойти на рубеж р. Радоставка...».
Это — не опечатка. Результатом «активных действий» танковой дивизии в наступлении считается то, что две другие танковые дивизии смогли с ее помощью благополучно отойти, преследуемые пехотой противника. Хотя и это достижение отнюдь не бесспорно. Так, в отчете о боевых действиях 10-й тд читаем нечто прямо противоположное: «...пути отхода дивизии были отрезаны танками и пехотой противника, так как 8-я танковая дивизия (сосед слева), имевшая задачу прикрыть с запада действия дивизии, не смогла продвинуться через сильно укрепленный противотанковый район...»
Шестой день войны — а у немцев в глубине советской территории уже и противотанковый район готов, да еще и «сильно укрепленный» при этом?
Этим боем и ограничилось участие 4-го МК в танковом сражении на Западной Украине.
Из немногих доступных документов явствует, что основные силы 4-МК, после нескольких вялых и безрезультатных попыток отбросить немецкую пехоту назад к границе, начали отходить на восток. Так, оперативная сводка штаба Ю-З. ф. от 27 июня дословно гласит:
«...4-й мехкорпус, совершив ночной марш из района Судовая Вишня, с 6 часов начал сосредоточение в район леса севернее Оброшин (отход на 40 км к пригородам Львова. — М.С.) ... перед фронтом корпуса 26.6.41 г. действовали части противника численностью до батальона (батальон пехоты против танкового корпуса. — М.С). В районе Мостиска противник не обнаружен. Корпус боя не принял...» [8]
В дальнейшем темп отхода непрерывно нарастал: 29 июня 4-й МК оставил Львов, 3 июля корпус был уже в Збараже (135 км на восток от Львова), утро 9 июля застало 4-й МК в районе городка Иванополь (180 км от Збаража). Наконец, 12 июля остатки 4-го МК прошли по киевским мостам через Днепр и сосредоточились в районе Прилуки (120 км к востоку от Днепра, 650 км от границы).
Официальная версия советской исторической науки гласит: «4-й МК успешно прикрыл отход войск 6-й армии». Уж куда успешнее — мехкорпус, «прикрывая отход пехоты», обогнал ее на 200 км в пространстве и на два месяца во времени.
За все это Власову ничего не было. То есть потом его, конечно, повесили — но совсем за другое. А летом 1941 г. он даже пошел на повышение и стал командующим 37-й армией.
Что же касается генерала Музыченко, то его и вовсе признали невиновным. Прямой саботаж приказов вышестоящего командования, позорный разгром двух мощнейших мехкорпусов (4-го и 15-го), полный развал управления (даже очень снисходительный к чужим ошибкам Баграмян пишет, что «по боевым донесениям, которые мы получали от него, было видно, что командование 6-й армии даже приближенно не представляет себе действительного положения своих соединений»), наконец, окружение и пленение 6-й армии под Уманью — все это было прощено и забыто.
После возвращения в мае 1945 г. из немецкого плена Музыченко был восстановлен в кадрах, в звании и даже... награжден тремя орденами (орден Ленина и орден Красного Знамени в 1946 г., и еще один орден Красного Знамени в 1957 г.)!
Когда сравниваешь это с трагической судьбой поголовно расстрелянного командования Западного фронта (раненного в бою командира 14-го мехкорпуса С.И. Оборина забрали на расправу прямо из госпиталя), то приходится признать, что товарищ Сталин был воистину великим человеком. Понять логику его казней и милостей дано не каждому...
Никакого участия в танковом сражении в «треугольнике» Радехов — Броды — Дубно не смог принять и 16-й мехкорпус. Первые четыре дня войны этот мехкорпус (как и вся 12-я армия в целом) практически бездействовал на венгерской границе. Затем 16-й МК передали в состав войск бездействующего Южного фронта. Дело в том, что командующий Южным фронтом Тюленев «обнаружил» в Румынии целых 6 несуществующих танковых и моторизованных дивизий противника и срочно затребовал подкреплений. Тюленев был большой человек: генерал армии по званию (во всей Красной Армии было только пять человек в таком звании) и бывший командующий столичным военным округом. Ему поверили и отправили 16-й МК с пассивного на еще более пассивный участок фронта войны.
Затем, когда катастрофа в Белоруссии стала свершившимся фактом, 4 июля 1941 г. Ставка приказала срочно перебросить 16-й МК по железной дороге на Западный фронт, в район Мозыря.
Но покинуть южный ТВД 16-му мехкорпусу было не суждено. Уже во время начатой передислокации, 8 июля мехкорпус был выгружен из эшелонов и брошен в бой в районе Бердичева, где немецкие танки прорвали линию укрепрайонов на старой границе. Несколько дней, вплоть до 15 июля, в районе Бердичев — Казатин полыхало ожесточенное сражение, в ходе которого части 16-го МК понесли большие потери и корпус фактически перестал существовать как танковое соединение. Остатки 16-го МК и его мужественный командир, комдив А.Д. Соколов, погибли в «уманском котле»...
Полным разгромом закончились боевые действия 22-го мехкорпуса на Владимир-Волынском направлении. Судя по всему, роковую роль сыграла гибель в первые дни войны командира корпуса генерал-майора С.М. Кондрусева (из мемуаров маршала Москаленко следует, что это трагическое событие произошло в первый день войны и почти на его глазах, а генерал Владимирский в своей монографии пишет, что Кондрусев погиб вечером 24 июня и при совсем других обстоятельствах).
Дальнейшие события с трудом поддаются логическому описанию. После гибели Кондрусева в командование 22-м мехкорпусом вступил генерал-майор Тамручи. Однако многократно упомянутое нами «Описание боевых действий 41-й танковой дивизии Юго-Западного фронта за период с 22 по 29 июня 1941 г.» [ЦАМО СССР, ф. 229, оп. 157, д. 712, л. 443—444] подписано временно исполняющим обязанности командира 22-го МК полковым комиссаром Липодаевым и врио начальника штаба (какого штаба — не указано) старшим лейтенантом Корецким.
Что все это значит? Почему обязанности командира корпуса выполняет полковой комиссар? И как это на должности врио начальника штаба не то танковой дивизии, не то целого мехкорпуса оказался старший ЛЕЙТЕНАНТ? Где же в эти дни были майоры, подполковники и настоящие полковники?
Это все форма. Не будем зря придираться к форме, перейдем к содержанию. Как уже было отмечено выше, главная ударная сила корпуса, 41-я танковая дивизия ушла с основного операционного направления, с автострады Владимир-Волынский — Луцк — Ровно, в лесисто-болотистый район Ковеля. После гибели Кондрусева дивизия фактически перешла в распоряжение командира 15-го стрелкового корпуса, выдвиженца Жукова полковника И.И. Федюнинского. В своей книге «День-М» В. Суворов с восхищением пишет об этом полковнике, который летом 1941 г. командует генералами. А ведь это еще только скромное начало! 8 октября 41-го года генерал-майор Федюнинский принимает из рук генерала армии Жукова командование целым фронтом, да еще каким фронтом — Ленинградским! Правда, через 18 дней этот блистательный карьерный рост покатился под гору, и на завершающем этапе Великой Отечественной войны генерал Федюнинский ушел в тень.
А в июне 1941 г. полковник Федюнинский распорядился оказавшейся в его руках мощной танковой группировкой точно так, как командующий 23-й армией П.С. Пшенников распорядился 10-м мехкорпусом на Карельском перешейке (читатель еще помнит часть 1?). Дивизию тут же разорвали на отдельные полки, батальоны, танковые роты, которым поручалось то рыскать по заболоченному лесу в поисках несуществующих немецких «десантов», то охранять штабы, то прикрывать отход 15-го СК от Ковеля в дебри Полесья.
На первой же странице «Описания боевых действий 41-й танковой дивизии» читаем:
«...23.00 23.6.41 назначена рота танков из батальона капитана Кулакова для борьбы с 8 самолетами, приземлившимися в районе Новоселки. (Это как? Танки для борьбы с самолетами? — М.С.) Проездив всю ночь, капитан Кулаков ни десанта, ни самолетов не нашел...
В 17.00 24.6.41 по распоряжению командира 15-го стрелкового корпуса совместно с 45-й сд рота танков атаковала в направлении Любомль и потеряла 3 танка. Атака проходила без поддержки пехоты...»
Вы тут что-нибудь понимаете? Рота атаковала совместно с дивизией (моська со слоном), но при этом слона-то и не было? А вот описание этого же эпизода из монографии Владимирского: «...в 14.30 24 июня 15-й стрелковый корпус силами введенного в бой корпусного резерва — 104-го стрелкового полка — совместно с 61-м стрелковым полком 45-й стрелковой дивизии при поддержке бронепоезда и роты танков 41-й танковой дивизии контратакой отбросил противника из Любомля». Так что же было на самом деле: успешная, мощная, организованная атака пехоты и танков, или... Далее в тексте нет никаких упоминаний о БОЕВЫХ потерях танков, но вдруг появляется фраза: «После всех этих операций из 116 танков осталось 9 штук». Что значит «из 116 танков»? К началу боевых действий в 41-й танковой дивизии было не 116, а 415 танков (по данным Владимирского, так и еще больше — 425). Куда же вся эта бронированная армада подевалась?
Вернемся снова к «Описанию боевых действий...»:
«...в период отхода частей 15-го ск распоряжением начальника гарнизона (какого гарнизона? какой он «начальник» для танковой дивизии? — М.С.) 5 танков KB были взорваны». Вы думаете, это легко — взорвать 52-тонную стальную черепаху? Гораздо проще было бы слить с них солярку, зарыть в землю и использовать как готовый, мощный, неуязвимый для полевой артиллерии противника ДОТ.
Блуждая по лесам и болотам, остатки тающей, как туман на рассвете, 41-й танковой дивизии только к концу июня соединились с основными силами 5-й армии. И так уж получилось, что именно 41-я тд поставила последнюю точку в истории танкового сражения на Западной Украине. Но об этом — позднее.
Две другие дивизии 22-го мехкорпуса (19-я тд и 215-я мд) дислоцировались перед войной в г. Ровно. Совершив ночной марш, они вышли к утру 23 июня в район Луцк — Киверцы. В соответствии с решением командования Ю-З. ф. 22-й МК должен был совместно со 135-й стрелковой дивизией и при поддержке 1-й ПТАБ контратаковать противника у г. Владимир-Волынского на рассвете 24 июня.
Дальнейший ход событий не вполне ясен. Из воспоминаний Москаленко следует, что 23 и 24 июня 1-я ПТАБ вела ожесточенные бои с наступающими вдоль шоссе на Луцк немецкими танками БЕЗ какого-либо взаимодействия с частями 22-го МК. К утру 24 июня бригада удерживала рубеж у местечка Торчин (25 км западнее Луцка).
С другой стороны, из монографии Владимирского следует, что «19-я танковая дивизия к утру 24 июня еще не прибыла на исходный рубеж, и поэтому контрудар, назначенный на 4 часа 24 июня, был перенесен на более поздний срок... Подошедшая в 13 часов 24 июня в лес севернее Шельвува 19-я тд имела в своем составе всего 45 исправных танков Т-26 и 12 бронемашин... в 14 часов 24 июня во взаимодействии со 135-й стрелковой дивизией 19-я тд атаковала противника в направлении Пасека, Войница (а это — на 25 км восточнее рубежа обороны 1-й ПТАБ у Торчина. — М.С.) ...В 17 часов 24 июня противник, введя в бой танки, вновь атаковал 135-ю стрелковую и 19-ю танковую дивизии... В итоге двухчасового боя 19-я танковая дивизия, потеряв большую часть своих танков, а 135-я стрелковая дивизия и 1-я артиллерийская противотанковая бригада — значительное количество личного состава и матчасти артиллерии, начали отходить на рубеж в 12—16 км западнее Луцка...» [92]
Совместить эти два описания боев на шоссе Владимир-Волынский — Луцк сложно. Автор склонен скорее поверить Москаленко, который был и живым свидетелем, и главным действующим лицом этих событий. Скорее всего, 1-я ПТАБ и 19-я тд действовали по отдельности, причем в районе Войницы днем 24 июня ударная группа из 19-й тд и 135-й сд могла встретиться только с частью сил немецкой 14-й танковой дивизии, так как главные силы 14-й тд в это время пытались прорваться через оборону бригады Москаленко в пригородах Луцка, т.е. были значительно западнее Войницы.
Страницы
предыдущая целиком следующая
Библиотека интересного