Не сомневаюсь — добровольные адвокаты Сталина и в этом случае скажут, что своевременная эвакуация семей комсостава из зоны будущих боевых действий не была проведена, дабы «не дать Гитлеру повода к нападению». Спорить на эту тему глупо и, честно говоря, надоело. Десятки тысяч вагонов с людьми, танками, орудиями, боеприпасами мчались на запад, срывая графики движения по всем железным дорогам Советского Союза. Какие еще «поводы» нужны были Гитлеру? Масштаб начавшегося стратегического развертывания Красной Армии был настолько велик, что Сталин даже не пытался его скрыть. Вместо этого 13 июня 1941 года, в знаменитом «Сообщении ТАСС», была сделана весьма неуклюжая, на дурачка рассчитанная попытка дать успокоительное для Гитлера объяснение происходящего:

«...проводимые сейчас летние сборы запасных Красной Армии и предстоящие маневры имеют своей целью не что иное, как обучение запасных и проверку работы железнодорожного аппарата...»

В такой обстановке отъезд на восток (а можно было и на юг — на курорты Крыма и Кавказа) нескольких тысяч женщин и детей ничего бы не добавил и не убавил. Нет, здесь проявилось обычное для сталинского режима безразличие к судьбам и чувствам людей. Хотя Сталина тоже можно понять: сам он похоронил двух безвременно ушедших из жизни жен, первая жена «всесоюзного старосты» Калинина и вторая жена маршала Буденного сидели в лагерях, родной брат Л. Кагановича принужден был к самоубийству — и ничего, оставшиеся на свободе работали не покладая рук. И если Сталин не щадил своих ближайших соратников, то с чего бы он стал заботиться о семьях каких-то полковников с капитанами?

Так, благодаря диалектическому взаимодействию мудрой внутренней и неизменно миролюбивой внешней политики советского государства, занятые в 1939—1940 гг. территории Восточной Польши, Литвы, Латвии превратились для Красной Армии в ловушку. Не случайно в воспоминаниях участников первых боев звучит этот постоянный мотив: «Всем хотелось как можно быстрее пересечь нашу старую государственную границу 1939 года... почему-то казалось, что за ней будет безопаснее, так как немцы не рискнут продвигаться дальше».

Увы, немцы «рискнули», а Красная Армия отошла за «старую границу», потеряв почти половину кадровых стрелковых дивизий, большую часть танковых войск, лучшую, наиболее боеспособную часть авиации.

«И вы все, дураки, пойдете...»

Говоря о «готовности», а точнее — о причинах психологической неготовности страны и армии к большой войне, нельзя не вспомнить и про дикие «загогулины» внешней политики СССР. Задолго до того, как был написан знаменитый роман Д. Оруэлла, сталинское руководство наглядно продемонстрировало всему миру такие свои фундаментальные принципы, как «мир — это война, правда — это ложь» и т.д.

После прихода Гитлера к власти в Германии тема фашистской угрозы стала доминирующей во всей официальной пропаганде. К слову говоря, именно «в связях с гестапо» обвинялись и партийные боссы, и военачальники, выведенные Сталиным на знаменитые «московские процессы» 1936—1937 годов. 31 июля 1939 г. «Правда» писала: «Виновники и поджигатели второй империалистической войны налицо. Это фашизм — преступное и грязное порождение послевоенного империализма...»

Преступное и грязное...

Ровно через 52 дня после публикации этой статьи, 22 сентября 1939 г. в захваченном немцами Бресте проходит совместный парад Красной Армии и вермахта, который принимают генерал Гудериан и комбриг Кривошеев (боец интербригад и к тому же еврей по национальности). 31 октября 1939 г. глава правительства СССР В.М. Молотов заявил с трибуны Верховного Совета дословно следующее:

«...идеологию гитлеризма, как и всякую другую идеологическую систему, можно признавать или отрицать, это — дело политических взглядов... не только бессмысленно, но и преступно вести такую войну, как война за уничтожение гитлеризма, прикрываемая фальшивым флагом борьбы за демократию...» Вот так. Бессмысленно и преступно бороться против гитлеризма. На дворе была поздняя осень 1939 года. К этому времени все уже знали — что бывает с теми, кто преступно отступает от линии партии... 7 ноября 1939 г. во всех ротах, батареях и на кораблях был зачитан (и во всех газетах опубликован) праздничный приказ наркома обороны СССР № 199:

«...англо-французские агрессоры, не проявляя воли к миру, все делают для усиления войны, для распространения ее на другие страны... Договор о дружбе и границе между СССР и Германией построен на прочной базе взаимных интересов, и в этом его могучая сила...»

Наконец, 30 ноября 1939 г. в форме «ответа на вопросы редактора газеты «Правда» сам Хозяин разъяснил: с кем и против кого мы теперь дружим. В своей излюбленной манере — жестко, с постоянными повторами — Сталин отчеканил:

«...не Германия напала на Францию и Англию, а Франция и Англия напали на Германию, взяв на себя ответственность за нынешнюю войну... правящие круги Англии и Франции грубо отклонили как мирные предложения Германии, так и попытки Советского Союза добиться скорейшего окончания войны. Таковы факты...»

Не успели еще трудящиеся Страны Советов опомниться от таких «пируэтов» в неизменно миролюбивой внешней политике родной партии — как началась новая война.

С середины ноября 1939 г. во всех газетах поднялся истошный вой: «Финляндия расположена неправильно! Слишком близко к Ленинграду! Колыбель революции под угрозой!»

26 ноября в расположении советской погранзаставы у деревни Майнила разорвалось шесть артиллерийских снарядов, в результате чего четверо военнослужащих погибли и 9 были ранены.

27 ноября финская сторона передала советскому руководству ответную ноту, в которой сообщалось, что, по данным наблюдения финских пограничников, стрелявшее орудие находилось на советской территории. В полном соответствии с духом и буквой международного права Финляндия предлагала создать совместную двухстороннюю комиссию для расследования обстоятельств этого инцидента.

Что тут началось...

«Уничтожить гнусную банду!»

«Взбесившиеся собаки будут уничтожены!»

«Смести с лица земли финских авантюристов!»

Это — заголовки «Правды» и «Известий». Так сказать, проза. Печатались и стихи:

«Кровавые шуты! Довольно вам кривляться!

Пришла пора закрыть ваш гнусный балаган!

Мы не позволим вам по-хамски издеваться

Над трупами рабочих и крестьян!» [«Известия», 29.11.1939]

30 ноября 1939 г. Красная Армия перешла советско-финскую границу. В тот же день советская авиация обрушила бомбовый удар на центральные районы Хельсинки. Горел вокзал, горел столичный университет. Было много трупов убитых финских рабочих и служащих.

На следующий день газета «Правда» писала:

«...Красная Армия сумеет нанести сокрушительный удар не только финляндской козявке, но и тем, за чьей спиной эта козявка прячется...»

2 декабря со стыдливой пометкой — «радиоперехват, перевод с финского» — в той же «Правде» была опубликована огромная, на целую полосу, «Декларация Народного правительства Финляндской Демократической республики». Из этой декларации советские трудящиеся узнали, что их братья по классу в Финляндии восстали против ига «белофинских маннергеймовских банд». С этого момента про «защиту Ленинграда» никто уже и не вспоминал. Ближайшая задача формулировалась так:

«...внести в Хельсинки знамя Финляндской Демократической республики и водрузить его на крыше президентского дворца — на радость трудящимся и на страх врагам народа».

3 декабря «Правда» уже не призывала бить «финскую козявку». Она изовралась до заявлений о том, что никакой войны попросту нет:

«...СССР не ведет войну против Финляндии, а, выполняя договор о взаимопомощи с Народным правительством Финляндии, борется против белогвардейского правительства Хельсинки...

Красная Армия выполнит свою освободительную задачу и поможет трудящимся Финляндии в короткий срок восстановить мир и спокойствие в стране...»

Примечательно, что эта фраза почти дословно повторяла текст совместного германо-советского коммюнике от 18 сентября 1939 г., в котором утверждалось, что «задача советских и германских войск состоит в том, чтобы восстановить в Польше порядок и спокойствие, нарушенные распадом польского государства, и помочь населению Польши...» [«Правда», 19.09.1939]

Дальнейшее хорошо известно. В короткий срок — не удалось. Отчаянное сопротивление финской армии, страшные морозы, жесткая реакция Запада заставили досрочно прекратить боевые действия. И что же? 29 марта 1940 г. товарищ Молотов, не моргнув и глазом, заявил на сессии Верховного Совета СССР: «В связи с соглашением между СССР и Финляндией (т.е. «белогвардейским правительством Хельсинки». — М.С.) встал вопрос о самороспуске Народного правительства, что им и было осуществлено...»

Повезло же Молотову с этим «правительством». Надо было — самопровозгласилось, стало лишним — немедленно самораспустилось. Ну а люди? Десятки тысяч красноармейцев, павших в белоснежных полях под Выборгом, — они что, «самовоскресли» по слову Молотова?

Весь этот «гнусный балаган» происходил на глазах у всего народа. Не будем говорить за весь народ, но отдельные его представители уже отлично поняли — что их ждет впереди.

«Когда СССР будет готов к войне, то объявят вам, дуракам, — пойдем освобождать братьев Англии и Германии — и вы все, дураки, пойдете».

Вот так — просто, образно, точно — выразил свое понимание «текущего момента» красноармеец Зюзин, рядовой 337-го отдельного зенитно-артиллерийского дивизиона Архангельского ВО. Было это за 37 дней до начала большой войны, 15 мая 1941 г. [1, с. 450].

И вы все, дураки, пойдете...

Почему же мы так удивляемся, когда натыкаемся на факты, свидетельствующие о том, что не все были дураками, не все спешили идти на убой ради «извлечения максимальной пользы для коммунизма», не все мечтали о «хорошей войне» за освобождение очередных «братьев» от нормальной, человеческой жизни?

Таким ли невероятным является предположение о том, что среди бойцов и командиров конно-механизированной группы Болдина (о фантастическом разгроме которой шла речь в части 2) были и участники того сентябрьского (1939 г.) «парада дружбы» в Бресте? Разве не могли прийти им в голову такие простые вопросы: «А какое нам дело до этой новой драки за передел добычи между Гитлером и Сталиным? И долго ли враг, которого надо разбить в борьбе за очередное правое дело, будет считаться врагом — или Молотов через пару недель опять передумает?»

На эти вопросы простым советским людям предстояло отвечать не в рамках телевизионного «ток-шоу», не на диспуте и не в кабине для тайного голосования. Вконец изовравшаяся, обдурившая саму себя власть требовала от них отдать жизнь. Единственную и неповторимую. Отдать немедленно и навсегда.

Любой ценой

Ветеран войны полковник Т.Г. Ибатуллин в своей книге [74] пишет:

«Моральное состояние участника боевых действий зависит от ответа прежде всего на три вопроса:

— в чем смысл войны, справедлива и законна ли она ?

— способен ли мой командир организовать бой так, чтобы с минимальными потерями выполнить задачу?

— уверен ли я в своей собственной подготовке к действиям в боевой обстановке?»

Ответ на первый вопрос определяется внутренней и внешней политикой, проводимой высшим руководством страны. Об этой политике и ее морально-психологических результатах мы подробно говорили в предыдущих главах. А вот ответы на второй и третий вопрос зависят не от «высоких правительственных сфер», а от ротного старшины, от комбата и комдива. Да, и на третий вопрос тоже, так как подготовиться к участию в боевых действиях в условиях родного колхоза нельзя. Именно обучение личного состава является важнейшей составляющей уставных обязанностей армейских командиров всех уровней. Способен ли был командный состав РККА образца 1941 г. к выполнению этих своих обязанностей?

Уровень профессиональной подготовки командного состава Красной Армии, качество военного обучения рядовых бойцов — все это тема для отдельного, серьезного исследования. Специалисты, которые возьмут на себя труд глубоко и беспристрастно исследовать эту проблему, внесут тем самым огромный вклад в реалистичное понимание того, что произошло в 1941-м и в последующих годах.

Отнюдь не считая себя компетентным в таких сугубо военных вопросах, автор данной книги считает уместным отметить лишь несколько моментов, лежащих, что называется, на поверхности. Один из самых распространенных мифов состоит в том, что к середине 30-х годов были подготовлены высокопрофессиональные и (что уже совсем необъяснимо) «опытные» военные кадры, и лишь «репрессии 37-го года лишили армию командного состава». Спорить по данному вопросу не о чем.

Надо просто знать факты. За два года (1938—1939) Красная Армия получила 158 тысяч командиров, политработников и других военных специалистов. За три предвоенных года (1939—1941) военные училища окончили 48 тыс. человек, а курсы усовершенствования — 80 тысяч. В первой половине 1941 г. из училищ и академий в войска было направлено еще 70 тыс. офицеров. Всего на 1 января 1941 г. списочная численность командно-начальствующего состава армии и флота составляла 579 581 человек. Кроме того, за четыре года (с 1937-го по 1940-й) было подготовлено 448 тыс. офицеров запаса [150].

Арестовано же было (по данным разных авторов) никак не более 10 тысяч командиров и политработников [1, с. 368]. Что же касается именно погибших в годы репрессий офицеров, то наиболее полный поименный перечень, составленный О. Сувенировым, состоит из 1634 фамилий [149]. Не 40 тысяч, как привычно повторяют авторы «перестроечных разоблачений», а одна тысяча шестьсот тридцать четыре! Нетрудно убедиться, что если бы все они остались в живых, то число командиров Красной Армии выросло всего лишь на 0,3 процента. Нетрудно понять, что некоторый некомплект командного состава (13% на 1 января 1941 г.) был обусловлен вовсе не репрессиями, а троекратным за три года ростом численности и огромным ростом технической оснащенности Вооруженных Сил. Наконец, следует вспомнить и о том, что пресловутый «некомплект» — это всего лишь несоответствие фактической и штатной численности. А штаты могут быть самые разные. Например, в вермахте на одного офицера по штатным нормам приходилось 29 солдат и унтер-офицеров (сержантов), во французской — 22, в японской —19. А штаты Красной Армии предполагали наличие одного офицера (политработника) на 6 солдат и сержантов [1, с. 365].

Ни на чем, кроме голословных измышлений, не основан и тезис о том, что «расстреляли самых лучших, а на их место назначили бездарей и проходимцев». Если судить по такому формальному критерию, как уровень образования, то с 37-го по 41-й годы число офицеров с высшим и средним военным образованием не только не сократилось, но значительно выросло! В два раза. Со 164 до 385 тыс. человек. На должностях от командира батальона и выше доля комсостава без военного образования составляла накануне войны всего лишь 0,1% [1, с. 366]. Среди командиров дивизий по состоянию на 1 января 1941 г. высшее военное образование имело 40%, среднее военное — 60%. Среди командиров корпусов соответственно 52 и 48 [68].

Другой вопрос — каков был «коэффициент полезного действия» этого обучения, если в Военную академию им. Фрунзе принимали командиров с двумя классами церковно-приходской школы. К сожалению, в этих словах нет преувеличения. Именно с таким «образованием» поднялись на самый верх военной иерархии нарком обороны Ворошилов и сменивший его на посту наркома Тимошенко, командующий самым мощным, Киевским военным округом Жуков и сменивший его на этом посту Кирпонос. На таком фоне просто неприлично интеллигентно смотрится предшественник Жукова на должности начальник Генштаба Мерецков — у него было четыре класса сельской школы и вечерняя школа для взрослых в Москве.

Отнюдь не репрессии 37-го года стали причиной такого грустного положения дел. Привлечение полуграмотных, но зато «социально близких» кадров было основой кадровой политики и в 20-х, и в 30-х, и в 40-х годах. Точно такая же ситуация была и на «гражданке». В середине 30-х годов среди секретарей райкомов и горкомов ВКП(б) 70% имели лишь начальное образование. Наркомом оборонной (а затем и авиационной!) промышленности трудился М. Каганович, в биографии которого вообще не обнаруживаются следы какого-либо образования. Приведем еще один пример из более позднего периода. В апреле 1948 года среди 171 военного коменданта в Восточной Германии (а на такую должность, надо полагать, подбирались наиболее «солидные» во всех отношениях офицеры)

108 человек обладали лишь начальным образованием, средним — 52 и только 11 офицеров имели высшее образование [74, с. 65].

При всем при этом «выучиться на полководца» нельзя. Полководцем надо родиться. Были ли расстрелянные командиры талантливее тех, кто их сменил? Чем и как можно доказать (или опровергнуть) такой тезис? Условно «молодые» командующие Ленинградским и Киевским округами (соответственно Северным и Юго-Западным фронтами) Попов и Кирпонос порученное им дело провалили. Это факт. Но на чем основано предположение, что их предшественники (Дыбенко и Якир) разгромили бы немцев? Ни тот, ни другой ничем, кроме карательного рвения в годы Гражданской войны, себя не проявили. К новой войне оба готовились главным образом в нетрезвом состоянии, из коего их вывел арест и расстрел.

Кстати, о подготовке и самоподготовке. 7 октября 1930 г. командарм И.П. Белов, побывавший в служебной командировке в Германии, писал оттуда наркому обороны Ворошилову:

«...когда смотришь, как зверски работают над собой немецкие офицеры от подпоручика до генерала, как работают над подготовкой частей, каких добиваются результатов, болит нутро от сознания нашей слабости. Хочется кричать благим матом о необходимости самой напряженной учебы — решительной переделке всех слабых командиров...» [71, с. 272]

Почему-то принято забывать о том, что немалое число так называемых «опытных военачальников, героев Гражданской войны» благополучно пережили 37-й год и встретили год 41-й в самых высоких званиях. Это нарком обороны маршал Тимошенко, его заместители маршалы Буденный и Кулик, главком Северо-Западного направления маршал Ворошилов, командующий Южным фронтом генерал армии Тюленев, главком кавалерии генерал-полковник Городовиков. Все они — люди того же поколения, той же политической и жизненной «школы», что и репрессированные Блюхер, Егоров, Тухачевский, Федько. Все они так «славно» проявили себя, что уже через полгода-год после начала войны Сталину пришлось отправить их, от греха подальше, в глубокий тыл. На завершающем, победном этапе войны этих горе-командиров в действующей армии уже мало кто и помнил. Почему же, зная о том, как проявили себя уцелевшие, мы продолжаем строить иллюзии по поводу расстрелянных? Почему принято считать, что расстрел Тухачевского деморализовал армию в большей степени, нежели массовые расстрелы тамбовских крестьян, произведенные по приказам самого Тухачевского?

Судя по всему, товарищ Сталин очень быстро понял, что крупно ошибся в деликатном деле подбора, расстановки и истребления кадров, и очень старался исправиться. Но как? Подобно зэку на пересылке, обшаривающему всю камеру в надежде найти затерявшийся «бычок» с остатками махорки, он все тасовал и перетасовывал генералов в надежде найти наконец того, кто совершит чудо, превратит камни в хлеба и заставит нищих колхозников воевать за родную партию и ее вождя.

За первые четыре месяца войны на главном стратегическом направлении командующего Западным фронтом поменяли семь раз (Павлов, Еременко, Тимошенко, снова Еременко, снова Тимошенко, Конев, Жуков). Командующего 21-й армией (на том же самом западном направлении, за тот же срок) меняли шесть раз (Герасименко, Кузнецов Ф.И., Ефремов, Гордов, Кузнецов В.П., снова Гордов).

Немногим лучше обстояли дела у соседей 21-й армии. Пять командиров в 20-й армии (Ремезов, Курочкин, Лукин, Ершаков, Власов), четыре командира в 13-й (Филатов, Ремезов, Голубев, Городнянский), по три командира сменилось за лето-осень 1941 г. в 19-й и 22-й армиях. Командармы появлялись и исчезали, не успевая даже познакомиться со своими новыми подчиненными. Довольно быстро в этой чехарде выработалось некое универсальное правило. Оно не требовало ни знакомства с подчиненными, ни разведки противника, ни знания военной техники. Оно полностью заменяло собой все тонкости тактики и оперативного искусства. Оно гремело и грохотало по всем штабам, окопам и блиндажам.

ЛЮБОЙ ЦЕНОЙ!

А в довесок к этому правилу — лукавое самооправдание: «Война все спишет».

Все и списали. Или даже возвели в образец «несгибаемого мужества и героизма». Как, например, печально знаменитый «Невский пятачок». А ведь это действительно — ярчайший образец. Только чего?

Осенью 1941 года, после установления блокады Ленинграда, в наших руках остался крохотный плацдарм на левом (южном) берегу Невы. Клочок земли площадью 2 на 3 км. Удержание плацдарма (пусть даже и ценой больших потерь) имеет оперативный смысл только в том случае, если с его территории планируется в ближайшее время начать наступление крупными силами. Плацдарм в переводе с французского как раз и означает «место для армии». На «Невском пятачке» можно было развернуть стрелковый батальон, от силы — полк. Да и прорывать кольцо окружения предстояло главным образом ударом извне, а не со стороны умирающего от голода города. «Невский пятачок» не мог иметь (и фактически не сыграл) никакой существенной роли при прорыве блокады в январе 1943 года. Тем не менее этот «плацдарм» приказано было удержать. Любой ценой. Его и удерживали. 400 дней подряд. Немецкая артиллерия простреливала каждый метр этой огромной братской могилы. Общее количество истребленных на этом проклятом месте солдат оценивается разными исследователями в 200—300 тыс. человек. Для справки: за первые шесть месяцев войны (к 31 декабря 1941 г.) вермахт потерял на Восточном фронте убитыми и пропавшими без вести 209 595 солдат и офицеров [74, с. 97; 12, с. 161].

Скажем честно — порой даже высшее руководство выражало свое возмущение такой практикой растранжиривания «людских контингентов». Сам Сталин как-то раз потребовал от своих генералов «научиться воевать малой кровью, как это делают немцы» (телеграмма командованию Юго-Западного направления от 27 мая 1942 г.). И даже кровавый маршал Жуков (в ту пору командующий Западным фронтом) подписал 30 марта 1942 г. директиву, которая начиналась такими словами: «В Ставку Верховного главнокомандования и Военный совет фронта поступают многочисленные письма от красноармейцев, командиров и политработников, свидетельствующие о преступно халатном отношении к сбережению жизней красноармейцев пехоты. В письмах и рассказах приводятся сотни примеров, когда командиры частей и соединений губят сотни и тысячи людей при атаках на неуничтоженную оборону противника и неуничтоженные пулеметы, на неподавленные опорные пункты, при плохо подготовленном наступлении. Эти жалобы, безусловно, справедливы и отражают только часть (подчеркнуто автором) существующего легкомысленного отношения к сбережению пополнения...» [117, с. 269, 238]

Увы, толку от таких директив было мало — прежде всего потому, что сам Жуков и его ближайшие соратники и до и после отдания этой директивы губили людей десятками и сотнями тысяч «при плохо подготовленном наступлении». Вот как описывает в своих воспоминаниях полковник А.К. Кононенко визит заместителя командующего Западным фронтом (т.е. заместителя Жукова) генерала Г.Ф. Захарова в штаб 1-го Гвардейского кавкорпуса (это легендарный и прославленный корпус Белова):

«Злоба туманила его и так не весьма ясный рассудок. Захаров говорил то повышая тон, то снижая его до шепота с каким-то змеиным присвистом, злоба кипела и клокотала в нем...

«Меня прислали сюда, — сказал Захаров, — чтобы я заставил выполнить задачу любыми средствами, и я заставлю вас ее выполнить, хотя бы мне пришлось для этого перестрелять половину вашего корпуса. Речь может идти лишь о том, как выполнить задачу, а не о том, что необходимо для ее выполнения»...

Он по очереди вызывал к телефону командиров полков и дивизий, атаковавших шоссе, и, оскорбляя их самыми отборными ругательствами, кричал: «Не прорвешься сегодня через шоссе — расстреляю!»

Он приказал судить и немедленно расстрелять пять командиров, бойцы которых не смогли прорваться через шоссе... Этот человек, который по ошибке стал военачальником, природой предназначался на роль палача или пациента нервно-психиатрической клиники...» [163]

Коммунистические историки-пропагандисты (которых природа тоже к чему-то предназначала) еще задолго до того, как стала возможна публикация таких документов и воспоминаний, успели сочинить для Жуковых и Захаровых очень благозвучное оправдание: «Страна была на грани гибели, решались судьбы всего мира, вынужденная безжалостность к своим солдатам была оправданна и необходима...»

Вероятно, настало время задаться встречным вопросом — не эта ли бездумная безжалостность командования подтолкнула миллионы солдат к дезертирству и сдаче в плен врагу? Не она ли поставила страну на грань гибели? Не скрывались ли за этой озабоченностью «судьбами мира» другие, гораздо более низменные мотивы?

Возьмем еще два документа. Это приказы маршалов Конева и Жукова, отданные в один и тот же день апреля 1945 года. Страна уже не стояла на грани гибели. Она была на пороге величайшего триумфа.

Не только «судьбы мира», но и послевоенные границы в Европе уже были начерчены и согласованы в Тегеране и Ялте. В такой обстановке 20 апреля Конев пишет приказ:

«Командующим 3-й и 4-й гв. танковыми армиями. Войска маршала Жукова в 10 км от восточной окраины Берлина. Приказываю обязательно сегодня ночью ворваться в Берлин первыми. Исполнение донести».

Приказ Жукова чуть подробнее:

«Командующему 2-й гв. танковой армией. Пошлите от каждого корпуса по одной лучшей бригаде в Берлин и поставьте им задачу: не позднее 4 часов утра 21 апреля любой ценой прорваться на окраину Берлина и немедля донести для доклада т. Сталину и объявления в прессе» [74].

Зачем посылать всего лишь по одной бригаде от корпуса? А так быстрее удастся «донести для доклада т. Сталину» и войти в историю как «великому маршалу победы». Почему быстрее? Потому что корпуса и танковая армия в целом «отягощены» артиллерией, саперными подразделениями, мотопехотой. Они тормозят движение. Поэтому две лучшие бригады Жуков заведомо посылает на убой, на «неподавленные опорные пункты», на минные поля, под огонь засевших на чердаках фаустников. Зачем? Их, лучших, дошедших до Берлина, — за что?

Бездушное и безжалостное расходование «живой силы» естественным образом дополнялось диким, полупервобытным стилем взаимоотношений внутри командной верхушки армии.

«...Еременко, не спросив ни о чем, начал упрекать Военный совет в трусости и предательстве Родины.

На мои замечания, что бросать такие тяжелые обвинения не следует, Еременко бросился на меня с кулаками и несколько раз ударил по лицу, угрожая расстрелом. Я заявил — расстрелять он может, но унижать достоинство коммуниста и депутата Верховного Совета не имеет права. Тогда Еременко вынул «маузер», но вмешательство Ефремова помешало ему произвести выстрел. После этого он стал угрожать расстрелом Ефремову. На протяжении всей этой безобразной сцены Еременко истерически выкрикивал ругательства. Несколько остыв, Еременко стал хвастать, что он, якобы с одобрения Сталина, избил несколько командиров корпусов, а одному разбил голову...»

Цитируемое письмо Сталину было написано 19 сентября 1941 г. Безобразная сцена происходила в штабе 13-й армии, куда приехал командующий Брянским фронтом. Но, может быть, Ефремов и автор письма, член Военного совета армии Ганенко, и вправду провинились так, что заслуживали расстрела (пусть и в более правовой форме, через трибунал)? Нет, судя по дальнейшим событиям, Еременко тут же решил помириться с «предателями Родины».

«Сев за стол ужинать, Еременко заставлял пить с ним водку Ефремова, а когда последний отказался, с ругательствами стал кричать, что Ефремов к нему в оппозиции, и быть у него в заместителях больше не может...» [117, с. 162].

Сталин почему-то любил генерала Еременко. Он простил ему не только мордобой на рабочем месте, но и разгром Брянского фронта (разгром, ставший прологом окружения и гибели Юго-Западного фронта в «киевском мешке»). В дальнейшем именно Еременко стал тем генералом, к которому Сталин в первый и единственный раз за всю войну приехал на фронт. Тогда же, осенью 1941 года, Сталин отреагировал на «сигнал» комиссара Ганенко, издав приказ № 0391 от 4 октября 1941 г. «О фактах подмены воспитательной работы репрессиями». Увы, не все приказы товарища Сталина выполнялись. Всего через два месяца, 12 декабря 1941 г. маршал Тимошенко издает приказ войскам Юго-Западного фронта № 0029 «О фактах превышения власти, самочинных расстрелах и рукоприкладстве». В приказе констатируется, что не все командиры «приняли к неукоснительному исполнению приказ тов. Сталина и сделали из него практические выводы». Причем самочинные расстрелы и рукоприкладство «совершались в пьяном состоянии, на виду у красноармейских масс и местного населения...» [68]

Мы не случайно разместили эту главу почти в самом конце текста книги. Хотя ряд исследователей и многие ветераны-фронтовики считают, что именно с этого, с разговора об «отцах командирах» и должно начинаться выяснение подлинных причин наших поражений и чудовищных потерь. Но не будем упрощать. Если в армии бойцы пропадают без вести миллионами, а танки и орудия бросают на обочинах десятками тысяч, то едва ли одной только «воспитательной работой» можно навести в ней должный порядок. С другой стороны, пьяные вопли, подкрепляемые «маузером» и кулачной расправой, только лишь усиливали отчуждение командиров от солдатской массы, усиливали губительное для армии взаимное недоверие тех, кто отдавал приказы, и тех, кому ценой своей жизни предстояло эти приказы исполнять.

У всякой палки есть два конца. Укоренившееся в сознании многих командиров отношение к людям как к самому дешевому «расходному материалу» вполне адекватно дополнялось безразличным отношением красноармейцев к уставной обязанности оберегать командира в бою. К сожалению, речь идет вовсе не об отдельных частных недостатках. Масштабы бесследного исчезновения командиров в Красной Армии потрясают. Всего за четыре года войны только в сухопутных войсках (т.е. без учета авиационных командиров, не вернувшихся с боевого вылета) без вести пропали [35, с. 319]:

— 163 командира дивизии (бригады);

— 221 начальник штаба дивизии (бригады);

— 1114 командиров полков.

Страницы