Даже к началу 90-х годов (полвека спустя) не были известны места захоронений сорока четырех генералов Красной Армии [126]. Это не считая тех, кто был расстрелян или умер в тюрьмах и лагерях, не считая погибших в плену! Сорок четыре генерала — среди них два десятка командиров корпусного и армейского звена — разделили судьбу рядовых солдат, бесследно сгинувших в пучине страшной войны.

Солдат было много, в Красной Армии счет шел на миллионы. Солдат часто воюет в одиночку и гибнет без свидетелей. Вот почему многочисленность непогребенных по-людски солдат если и не оправдана, то, по меньшей мере, объяснима. Но как же может пропасть без вести генерал, командир корпуса или дивизии?

Командир в одиночестве не воюет. Командование и штаб дивизии имели численность (по штату апреля 1941 г.) 75 человек. Это не считая личного состава политотдела, трибунала и комендантского взвода. В штабных структурах корпуса и армии людей еще больше. До каких же пределов должны были дойти хаос, паника, дезертирство, чтобы погибшие генералы оставались брошенными в чистом поле, без приметы и следа...

Бочка и обручи

Долгие годы любое обсуждение черт сходства сталинского и гитлеровского режимов было абсолютно запретной темой. Даже в немногих цветных кинофильмах «про войну» нельзя было увидеть фашистский флаг в его реальном, т.е. красном цвете. Затем, с конца 80-х годов историков и публицистов как прорвало: вспомнили и перечислили все, вплоть до общей песни, которую в одной стране пели на слова «все выше, и выше, и выше», а в другой — «майн фюрер, майн фюрер, майн фюрер»...

Самое время теперь вспомнить и обсудить два важнейших различия в устройстве этих тоталитарных деспотий.

Гитлер пришел к власти на волне националистического подъема (им же и организованного). «Германия превыше всего» — вот главный лозунг, который в деле восхождения Гитлера к власти выполнил роль гениального ленинского «грабь награбленное». Грабить своих, единокровных немцев нацисты категорически не разрешали. Они стремились сплотить нацию, в то время как большевики только тем и были озабочены, чтобы натравить рабочих на работодателей, солдат — на офицеров, батраков — на крестьян, казаков — на «иногородних», левых — на правых, правых — на левых...

Немцам не пришлось пережить ни «раскулачивания», ни разоблачения миллионов «вредителей». Весь необходимый для функционирования тоталитарной диктатуры заряд массовой ненависти был направлен не вовнутрь, а наружу — на внешних врагов Германии. Результат превзошел все ожидания. До самых последних дней войны немецкий солдат готов был проливать кровь ради спасения фатерлянда от «азиатских орд большевиков» и «наемников еврейской плутократии Запада».

На этом фоне идеология и практика большевизма смотрятся редкостным идиотизмом.

Признавая неизбежность (более того — желательность) все новых и новых, мировых и европейских войн, «самый человечный человек» и его приспешники объявили патриотизм опасным и вредным пережитком мелкобуржуазного сознания и во время мировой войны (которую официальная пропаганда именовала тогда «второй Отечественной») призывали брататься с солдатами противника.

Захватив власть, большевики даже из названия своей армии изгнали всякие следы чего-либо национального. Армия стала и не «русской», и не «российской», и даже не «советской» (по названию государства). Армия была названа «рабоче-крестьянской», солдат (или, по-русски говоря, воин) стал «красным армейцем», все враги были названы «белыми»: белополяки, белокитайцы, белофинны...

Ленина еще понять можно. Проведя лучшие годы жизни в эмигрантских кофейнях Парижа и Цюриха, в узком кругу сектантов-фанатиков, он оторвался от реалий российской жизни и всерьез поверил в то, что русский мужик пойдет на войну, «чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать». Но товарищ Сталин — беспринципный прагматик и холодный реалист, как он мог пойти таким путем? Да, конечно, потом он опомнился, разогнал Коминтерн, достал из запасников светлые образы «царских генералов», Александр Невский занял в «красном уголке» место создателя Красной Армии Льва Троцкого... Но все это будет потом. А на войне опаздывать смертельно опасно.

Еще более значимым для темы нашего исследования является другое различие между большевистской и фашистской диктатурами.

Гитлеровский режим держался на лжи и демагогии. И терроре.

Сталин поставил в основание своей власти один только террор. Никакой демагогии (т.е. тонкой, хитрой, тщательно выверенной смеси из лести, полуправды и дозированной истерики) в Советском Союзе 30-х годов и в помине не было. Ну можно ли, в самом деле, отнести к «высокому искусству» демагогии ситуацию, когда измученным, обнищавшим, согнанным с родных мест людям вдруг объявили, что «жить стало лучше, жить стало веселей»? Неужели можно тупое бормотание товарища Молотова (который откровенно держал своих слушателей за страдающих беспамятством идиотов) называть «демагогией»?

И это фундаментальное различие в технологии власти вовсе не было случайным.

К моменту начала советско-германской войны Гитлер выполнил большую часть своих обещаний. Сталин и большевики надули доверившихся им простаков буквально во всем.

Гитлер объединил всех немцев в одном государстве, дал каждому рабочему работу и достойную зарплату, создал впечатляющую систему социальной поддержки материнства и детства, многократно расширил территорию рейха, провел немецкую армию под триумфальной аркой Парижа, не обидел никого из тех представителей старой элиты Германии, кто согласился работать с новой властью. Вот поэтому работа у ведомства Геббельса была очень простой: раздуть до небес реальные достижения гитлеровского режима. А на долю гестапо оставалось только изолировать тех малочисленных «умников», которые задавали вопрос — долго ли продержится этот «замок», построенный на песке и крови порабощенных народов.

Большевики выполнили только одно из множества своих обещаний: обещали вырезать всех «господ» под корень — и вырезали. Причем с большущим перебором. Во всем остальном обман был полный.

Делить экспроприированное у экспроприаторов, проще говоря, награбленное — они ни с кем не стали. Несмотря на астрономические суммы, изъятые у царской семьи, аристократии, церкви, частного капитала, реальный уровень жизни большей части населения богатейшей страны мира оставался таким же нищенским, каким он был и до революции.

Вместо обещанного равенства появилась новая знать, которая в стране нищих и людоедов летала на самолетах, каталась на лакированных «Паккардах», жила в имениях великих князей, отдыхала на императорских пляжах, одним словом — наслаждалась жизнью по стандартам американских миллионеров.

Обещания переселить семьи рабочих из бараков во дворцы закончились тем, что немногие уцелевшие дворцы были превращены в перенаселенные, загаженные коммунальные ночлежки.

Обещания отдать «заводы — рабочим» закончились тем, что бывшие вольнонаемные рабочие были превращены в крепостных, лишенных даже права уволиться с завода, на котором они работали в три смены за жалкие гроши, но получали полновесный лагерный срок за получасовое опоздание.

Помещичьи земли, захваченные крестьянами в 1917 году, у них отобрали. Вместе со всем нажитым горбом и всем имуществом, вместе со свободой, а у многих — и вместе с жизнью. Нищета, в которой прозябал смоленский или новгородский колхозник, потрясла немецких солдат, которые просто не могли поверить, что люди в Европе могут жить так.

За редчайшими исключениями все военные, инженеры, экономисты, дипломаты старой России, которые добровольно пошли на службу к большевикам, до июня 1941 г. не дожили — их расстреляли или стерли в лагерную пыль.

Какая же демагогия могла восполнить такой обман, такой крах надежд и ожиданий миллионов людей?

Вот поэтому товарищ Сталин и не был демагогом, вот поэтому за тридцать лет своей власти он так и не съездил ни в один колхоз, не посетил ни одного заводского цеха и хороводы с ребятишками не водил. Он не искал любви народных масс, да и вряд ли верил в ее существование. Ему нужна была одна только покорность — абсолютная и не рассуждающая, — и он добивался ее одним известным и доступным ему способом. Террором. Массовым и чудовищно жестоким. Он был убежден, что всеобщий страх — это и есть тот камень, на котором будет покоиться его незыблемая власть, и «врата ада не смогут одолеть ее»...

Это и была главная ошибка его жизни.

Что и говорить — страх наказания является мощнейшим инструментом воздействия на поведение человека. Отрицать это бессмысленно. Но еще более абсурдными были надежды товарища Сталина на то, что задавленный террором народ можно поднять на Великую Отечественную войну. Малообразованный сын пьяного сапожника так и не смог справиться с действительно непростой задачей — определить разумную меру страха и принуждения. На всю жизнь перепуганные сталинские генералы оказались просто профессионально непригодными генералами. Поднятое к вершинам власти быдло — без чести, без веры, без стыда и совести — оказалось абсолютно неспособным к решению сложных управленческих задач.

Многие годы безраздельно и бесконтрольно управляя Россией, Сталин так и не понял смысл мудрой русской поговорки: «Клин клином выбивают». Мощнейший удар, нанесенный вермахтом, разрушил старый страх новым страхом, а «наган» чекиста как-то потускнел и затерялся среди грохота десятков тысяч орудий, среди лязга гусениц тысяч танков. Самое же главное было в том, что неведомо куда подевалось и само военное, штатское, партийное и всякое прочее начальство.

С утра 22 июня сталинская номенклатура оказалась даже не между двух, а меж трех огней.

С запада наступали гитлеровцы, своих намерений по отношению к коммунистам не скрывавшие.

С востока, из Кремля и с Лубянки, летели приказы, один расстрельнее другого. Самый многочисленный враг был рядом — и та безрассудная решимость, с которой большевики когда-то сожгли все мосты между собой и обманутым, замордованным народом, обернулась теперь против них. Вот и пришлось их женам хватать горшок с фикусом и в панике бежать куда глаза глядят.

Последствия массового бегства руководителей оказались фатальными. Любая система выходит из строя после разрушения центра управления. Любая армия временно (а то и навсегда) теряет боеспособность в случае потери командиров. Но у нас-то была не «любая», а очень даже специфическая система: система, скрепленная террором и террором управляемая.

Вместе со сбежавшим начальством ушел страх — и Красная Армия, великая и ужасная, стала стремительно и неудержимо разваливаться.

Как бочка, с которой сбили обручи.

Все очень непросто

Не будем упрощать. Жизнь многомиллионного человеческого сообщества бесконечно сложнее любой схемы. Были и энтузиазм, и патриотический подъем, и сотни тысяч добровольцев. Фраза — «как один человек, весь советский народ» — годится только для песни. Советское общество было весьма и весьма неоднородно.

Были мальчишки-старшеклассники, которые мечтали о подвигах и очень боялись «опоздать на войну». Были. Именно о них наши «инженеры человеческих душ» и написали груды душещипательных книжек, тонко и незаметно подводящих читателя к представлению о том, что вот эти настроения оглушенных пропагандой подростков и есть «глас народа».

Были офицеры и генералы (виноват — красные командиры, «офицерами» они стали чуть позже), которые стремились (так же как и их коллеги во всех странах и во все времена) к славе, почестям, званиям и орденам. Для них война, любая война — с «финляндской козявкой», с «белокитайцами», вместе с вермахтом, против вермахта — была почетной работой.

Было разнообразное и многоликое начальство — парторги и директора, писатели и председатели, завкомы и завхозы, которых Хозяин приучил не просто соглашаться, но и искренне верить в то, что написано в передовице очередного номера «Правды». А так как в империи Сталина «теплое место» терялось обычно вместе с головой, то у тех, кто вылез «из грязи в князи», и выбора-то практически не было: только любить родную партию, любить до самой смерти.

Наконец, были у нас «выдвиженцы». Энергичная, честолюбивая молодежь, дети дворников и сторожей, которым революция открыла дорогу к вершинам социальной пирамиды. К 1940 г. из 170 тысяч студентов, получивших высшее образование в годы первой пятилетки, руководящие посты занимали 152 тысячи, из 370 тысяч инженеров, закончивших вуз во вторую пятилетку, — 266 тысяч (т.е. 2 из 3 получали назначение на руководящую должность через 3 года работы) [136, с. 258]. Такими были реалии «социальной мобильности» сталинской эпохи. Советская власть была для них — инженеров, стахановцев, молодых поэтов и актеров — «нашей родной советской властью». На тернистой тропе к успеху они без тени смущения рвали глотки друг другу (проще и обыденнее говоря — строчили доносы и выступали с «критикой» на партсобраниях), с той же боевитостью готовы они были встретить и внешнего врага, посягнувшего на их светлое будущее.

Эти четыре категории граждан составляли порядка 5—10% взрослого населения страны. Что совсем и не мало. По крайней мере, в средние века в любой стране Европы численность военного сословия (дворян-рыцарей) выражалась в еще меньших процентах. По крайней мере, огромный резерв для восполнения потерь в командном составе армии и промышленности у Сталина был.

Наконец, автор вовсе не предлагает свести всю историю войны только лишь к описанию психологических эффектов и аффектов.

"Но знаешь ли, чем сильны мы, Басманов?/ Не войском, нет, не польскою помогой,/ А мнением; да! мнением народным», — говорит один из персонажей пушкинского «Бориса Годунова». Золотые слова, но не стоит забывать о том, что армия держится не только на «мнении народном», но еще на приказе и дисциплине. Роль военачальника огромна, и там, где командиры и комиссары смогли сохранить порядок и управляемость, смогли уберечь своих солдат от заражения всеобщей паникой, — там враг получил достойный отпор уже в первых боях.

Такие дивизии, полки, батальоны, эскадрильи, батареи нашлись на каждом участке фронта. Вспомним поименно хотя бы некоторых из многих тысяч героев.

Трижды выбивала немцев из пограничного Перемышля 99-я стрелковая дивизия полковника Н.И. Дементьева. Только 28 июня, в тот день, когда немцы уже заняли Минск и Даугавпилс, дивизия Дементьева отошла от берегов пограничной реки Сан.

На самом острие немецкого танкового клина, рвавшегося к Луцку и Ровно, встала 1 -я противотанковая бригада К.С. Москаленко — и ни одного раза не удалось врагу пробиться через боевые порядки 1-й ПТАБ.

На подступах к Дубно в первые же дни войны гнали и громили гитлеровцев 43-я и 34-я танковые дивизии под командованием полковников Цибина и Васильева.

До конца июня встречали врага огнем гарнизоны ДОТов Гродненского, Брестского, Струмиловского, Рава-Русского пограничных укрепрайонов. Оказавшиеся во вражеском тылу, без связи, без продовольствия и воды, они сражались до последнего патрона и последнего человека.

На северных подступах к Минску 25 июня 1941 г. заняла оборону 100-я стрелковая дивизия генерал-майора И.Н. Руссиянова. Накануне, вследствие неразберихи среди вышестоящего командования, вся артиллерия дивизии, до батальонной включительно, была из дивизии изъята и передана на другой, пассивный участок фронта, откуда ее удалось вернуть только во второй половине дня 27 июня. Вот в таком, практически безоружном состоянии, бойцы дивизии Руссиянова встретили удар 39-го танкового корпуса немцев. Три дня удерживали они свой рубеж обороны, стеклянными фляжками с бензином жгли вражеские танки, уничтожили до полка мотопехоты, в ночном бою разгромили штаб 25-го танкового полка вермахта.

2 июля 1941 г. по переправлявшимся через Березину у г. Борисова немецким танковым частям нанесла внезапный удар 1-я мотострелковая Московская Пролетарская Краснознаменная дивизия полковника Я.Г. Крейзера. Удар был такой силы, что двое командующих немецкими танковыми группами, Гот и Гудериан, не сговариваясь отмечают в своих мемуарах и этот бой, и то, что «здесь впервые появились танки Т-34».

Последнее замечание дважды удивительно. Во-первых, на вооружении мотострелковой дивизии по штату должны были быть только легкие танки (в 1-й Московской это были новейшие БТ-7М). Никаких «тридцатьчетверок» мотодивизии не полагалось. Во-вторых, на вооружении 6-го и 11-го мехкорпусов Западного фронта числилось 266 танков Т-34. Что же, выходит, немцы их даже не заметили? И тем не менее Гот с Гудерианом в данном случае не врут. Дело в том, что во время выдвижения дивизии от Смоленска к Березине Крейзер обнаружил на станции Орша 30 бесхозных «тридцатьчетверок». Эти-то тридцать танков, водители которых первый раз в жизни сели за рычаги Т-34, и произвели на немцев «впечатление» гораздо более сильное, нежели сотни танков 6-го и 11-го мехкорпусов.

На крайнем северном фланге войны, в далеком Заполярье героически сражалась 14-я армия под командованием генерал-лейтенанта В.А. Фролова. Не будет лишним еще раз повторить, что эта армия выполнила поставленную ей довоенными планами прикрытия задачу, остановила уже в приграничной полосе наступление врага, фактически обескровила и разгромила элитный горно-егерский корпус Дитля.

То, что мы здесь упомянули, — это только несколько эпизодов только первых двух недель войны. Эти эпизоды связаны с боевыми действиями крупных соединений (дивизия, армия) и поэтому достаточно подробно описаны в военно-исторической литературе. Тысячи героев 1941-го года сражались почти в одиночку, оставшись в хаосе всеобщего бегства без соседей, без связи — и без надежды остаться в живых...

Самое же трагичное заключается в том, что война в одном отношении очень сильно отличается от других человеческих занятий. Если из 12 гребцов весельной лодки 10 отдыхают и только двое гребут, то лодка все равно движется. Медленнее, чем могла бы, но — движется. Когда же из 120 гарнизонов Брестского укрепрайона 20 бьются до последнего патрона, а 100 — «отходят в Бельск», то укрепрайон как оперативная единица просто перестает существовать. Ну не были немецкие командиры столь глупы, чтобы заваливать трупами своих солдат амбразуры сражающегося ДОТа, если его можно было преспокойно обойти — хоть слева, хоть справа. Практически на каждом участке огромного фронта начавшейся 22 июня войны находились те, кто среди общего хаоса и панического бегства стоял насмерть. Но, как ни горько такое писать, если «сопротивление противнику оказывали отдельные части, а не какая-то организованная армия», то и самопожертвование безымянных героев не могло изменить общую обстановку, не могло остановить продвижение врага в глубь страны, не могло даже спасти бегущие толпы от плена и гибели.

«Глупая политика Гитлера...»

Спасение пришло оттуда, откуда Сталин и ожидать-то его не мог. Это чудесное избавление от неминуемой гибели так потрясло вождя народа, что он не смог сдержаться и заявил об этом во всеуслышание. Правда, потом быстро опомнился и больше ТАКОГО вслух не говорил. Но в ноябре 1941 г., выступая с докладом на торжественном собрании, посвященном очередной годовщине большевистского переворота, Сталин вдруг сказал правду:

«...глупая политика Гитлера превратила народы СССР в заклятых врагов нынешней Германии» [И. Сталин. «О Великой Отечественной войне». М., Политиздат, 1949 с. 59].

В этих словах почти точно сформулирована главная причина того, почему драка за передел разбойничьей добычи между двумя кровавыми диктатурами превратилась в конце концов в Великую Отечественную войну советского народа. Ну а оговорка «почти» относится к тому, что людоед Гитлер и не мог действовать иначе. Параноик, одержимый бредовыми идеями расовой исключительности, самовлюбленный изувер, считавший себя орудием «провидения», — мог ли он не совершить те «глупости», которые имел в виду товарищ Сталин?

Поэтому не имеет никакого разумного содержания даже обсуждение вопроса о том, что было бы, если бы гитлеровцы:

— провозгласили независимость Украины, а не отправили С. Бандеру со товарищи в концлагерь;

— распустили по домам всех военнопленных, а тех, у кого дом еще оставался по другую сторону фронта, кормили бифштексами из «трофейных» коров по три раза в день;

— немедленно распустили колхозы и пообещали освободить всех узников ГУЛАГа после победы Германии и изгнания Сталина;

— создали антибольшевистскую русскую добровольческую армию и альтернативное русское правительство.

На многочисленные предложения генералов вермахта (которые видели ситуацию в СССР с близкого расстояния) Гитлер сначала отвечал, что он не нуждается в союзе со славянскими «недочеловеками», и от генералов требуется разгромить Россию, а не освобождать ее. Потом и отвечать перестал. Когда командующий группой армий «Центр» генерал-фельдмаршал фон Бок отправил в Берлин проект создания «освободительной армии» из 200 тысяч добровольцев и формирования русского правительства в Смоленске, то его доклад был возвращен в ноябре 1941 с резолюцией Кейтеля: «Такие идеи не могут обсуждаться с фюрером».

Пленных сгоняли, как скот, на огромные, опутанные колючей проволокой поляны и морили там голодом и дизентерией. Раненых добивали на месте, часто вместе с медперсоналом госпиталей. Начатое было по инициативе армейского командования освобождение пленных ряда национальностей было 13 ноября 1941 г. запрещено [35]. А затем пришла ранняя и очень холодная в том году зима, в которую погибло от холода, голода и болезней две трети пленных 1941 года.

Колхозную систему, как форму организации подневольного труда, оккупанты даже укрепили палочной (точнее говоря — расстрельной) дисциплиной. Новый порядок оказался еще проще старого — расстрел на месте за любой проступок. С вызывающей откровенностью народу объясняли, что обслуживание представителей «высшей расы» отныне становится занятием для тех, кому разрешат жить.

Разрешали не всем. Кошмарные сцены геноцида евреев, массовая гибель военнопленных, расстрелы заложников, публичные казни — все это потрясло население оккупированных областей. И даже те, кто летом 1941 г. встретил немецкое вторжение с ожиданием перемен к лучшему, ужаснулись и задумались о том, что под таким «новым порядком» жить нельзя.

Да, на первых порах фашисты совсем не афишировали свои зверства. Напротив, листовки, которые в миллионных количествах сыпались с немецких самолетов, обещали солдатам Красной Армии хорошую кормежку в плену и возвращение домой после окончания войны. Но «беспроволочный телефон» людской молвы работал — и работал с удивительной эффективностью. Так с каждым днем и месяцем все новые и новые миллионы людей начинали осознавать, что война, на которой им приходится воевать и умирать, идет уже не ради освобождения очередных «братьев по классу» в Занзибаре, не ради окончательного торжества вечно живого учения карлы-марлы, а просто для того, чтобы они, их семьи, их дети могли жить и надеяться на лучшее будущее.

Вот тогда и началась Великая Отечественная война советского народа.

Глубинный переворот в сознании огромного народа не мог произойти одномоментно и повсеместно. Переход от развала, паники и массового дезертирства к всенародной Отечественной войне был непростым и длительным. А во многих частях и соединениях — как мы и говорили в предыдущей главе — десятки тысяч бойцов и командиров Красной Армии вступили в Великую Отечественную войну уже на рассвете 22 июня 1941 г.

«На миру и смерть красна». Безымянным героям начала войны не досталось и этого скромного утешения. Им предстояло погибнуть в безвестности, так и не узнав, удалось ли им приблизить ценой своей жизни одну общую Победу. Большинству из них не досталось ни орденов, ни славы, ни даже надгробного камня. Но именно они своим жертвенным подвигом спасли страну. Это сопротивление, эти не сдающиеся ДОТы, батареи, батальоны снова и снова заставляли немцев разворачиваться из походного порядка в боевой, сбивали темп, сбивали спесь.

Впрочем, ущерб, нанесенный врагу, не ограничивался одной только сбитой спесью.

Уже за первые три недели войны с СССР люфтваффе потеряло безвозвратно 550 боевых самолетов, и еще 336 машин нуждались в длительном ремонте [60]. В скобках заметим, что это самые минимальные цифры из известных автору. Потерять 886 самолетов — это очень мало. Если сравнивать с потерями советских ВВС. Но для немцев такие потери означали, что каждый третий самолет, с которым они начали войну, уже отлетался. Уже в конце первого месяца боев, к 22 июля 1941 года, в истребительной эскадре JG54 погибло или пропало без вести 37 летчиков из числа тех 112, которые были в строю утром 22 июня. Заметим, что эскадра JG54 отличилась самыми малыми потерями среди всех истребительных эскадр люфтваффе за всю войну.

Потери немецких танковых групп были очень малы — в сравнении с астрономическими цифрами брошенных советских танков. И тем не менее уже к 10 июля 1941 г. немцы потеряли безвозвратно 350 танков. Каждый десятый. Этого, конечно, было мало — для того, чтобы остановить наступление вермахта. Но этого, надо полагать, оказалось достаточно для того, чтобы каждый из девяти оставшихся экипажей посмотрел на обугленные трупы своих однополчан и задумался о том, что победный марш на Москву перестает быть легкой прогулкой. Ну а к концу года безвозвратные потери выросли до 2765 танков — пять из шести танков, переправившихся 22 июня 1941 г. через пограничную реку, уже превратились в груду металлолома.

Наконец, не будем сбрасывать со счетов и природно-географический фактор. Его не следует абсолютизировать (как это принято в западной историографии), но и забывать о том, что огромные пространства России поглощали и растворяли армию захватчиков, тоже нельзя.

Наполеону было легко. Его армия, вытянувшись в нитку, шла колонной на Москву. Вермахт начал наступление на фронте от Каунаса до Перемышля (чуть меньше 700 км по прямой), а к концу года бои шли уже на фронте от Тихвина до Ростова-на-Дону (1600 км по прямой). Коммуникации немецкой армии непрерывно растягивались. Каждый снаряд и каждый литр бензина должен был преодолеть гигантское расстояние в полторы-две тысячи километров, прежде чем дойти до фронта. Эти линии коммуникаций надо было охранять, обеспечивать противовоздушной обороной, гарнизонами, дорожно-восстановительной службой.

То, что в России называлось дорогами, производило на немцев впечатление специально созданных препятствий. Уже 13 июля 1941 г. командующий 3-й танковой группой Г. Гот докладывал личному адъютанту Гитлера, что «моральный дух личного состава подавлен огромной территорией и пустынностью страны, а также плохим состоянием дорог и мостов, не позволяющим использовать все возможности подвижных соединений» [13]. Это в сухом и жарком июле, на песчаной почве Витебской и Смоленской областей их уже не устраивало состояние дорог! А впереди были осенние дожди, превратившие грунтовые дороги центра России в сплошное море непролазной грязи.

Поэтому, когда мы говорим, что «немцы дошли до Москвы», мы совершаем большую ошибку. Измотанные и обескровленные многомесячными боями дивизии вермахта не дошли, а на последнем издыхании доползли до Москвы. Здесь их и встретили 30-градусные морозы и 40 свежих дивизий из Сибири и Дальнего Востока.

Вот так, множество разных по значению и происхождению факторов, главным из которых было, конечно же, не пустое «пространство», а героическое сопротивление целого ряда частей и соединений Красной Армии, привело в конечном итоге к тому, что «блицкриг» не удался. А затяжная война оказалась для вермахта губительной. И не только потому, что ресурсы Германии не шли ни в какое сравнение с объединенной мощью трех крупнейших держав мира (СССР, США, Британская империя). Само время способствовало росту боевой, тактической, психологической подготовки солдат армий антигитлеровской коалиции.

Восточный фронт стабилизировался (за шесть месяцев с ноября 1941 г. по май 1942 г. немцы практически нигде не продвинулись вперед, а в центре им даже пришлось отступить на 200 км), и Советский Союз выиграл таким образом то драгоценное время, которое было необходимо для того, чтобы глубинный переворот в отношении народа к войне мог состояться.

Наше повествование подошло к завершению. Нам осталось только ответить на вопрос, что вынесен в название последней части книги. Разумеется, не может быть и речи про установление какой-то «точной даты», но некоторые вполне рациональные критерии и обоснованные временные рамки указать можно и нужно. Для этого еще раз откроем статистический сборник «Гриф секретности снят». На этот раз — на странице 152. Там приведена таблица безвозвратных и санитарных (раненые и больные) потерь личного состава действующей армии с разбивкой по кварталам каждого года войны.

Печальный опыт великого множества военных конфликтов XX века показывает, что есть некое, весьма стабильное, соотношение числа убитых и раненых в боевых действиях. Вероятно, оно отражает какое-то фундаментальное соотношение между «прочностью» человеческого организма и поражающим воздействием оружия той эпохи.

Это соотношение — 1:3. На одного убитого приходится трое раненых. К слову говоря, именно в таких пропорциях сложились и потери вермахта в 1941 г. (см. выше).

Другими словами, в обстановке «нормальной войны» (простите за такое циничное выражение) доля санитарных потерь должна составлять 75% от общего числа потерь. Точнее говоря, она должна быть даже больше 75%, так как, кроме раненых, есть еще и заболевшие, и их бывает не так уж мало среди людей, живущих месяцами в залитых грязью окопах.

А что же показывает нам таблица № 72?

В третьем квартале 1941 г. (т.е. за первые три месяца войны) доля санитарных потерь составила всего 24,66% от всех потерь. Это очень мрачное «чудо». За ним стоит огромное число пленных и дезертиров (которые и составили основную часть безвозвратных потерь Красной Армии), за ним стоит трагедия брошенных на растерзание врагу раненых, которых не вывезли в тыл, а следовательно, и не учли в графе «санитарные потери».

В четвертом квартале 1941 г. доля санитарных потерь увеличилась почти в два раза — 40,77%. Такие пропорции еще очень далеки до ситуации в нормальной, воюющей армии, но тем не менее перемены очевидны.

В первом квартале 1942 г. — уже 65,44%.

Во втором и третьем квартале — соответственно 47,48% и 52,79%. Немцы перезимовали, восстановили силы и снова погнали многотысячные колонны пленных из «котлов» у Керчи и Харькова. Но, заметим, чудовищная ситуация лета 1941 г. более не повторилась!

К концу 1942 г. доля санитарных потерь возрастает почти до «нормальной» величины в 67,25%. Далее, вплоть до победного мая 1945 г., идут такие цифры: 79, 75, 76, 77, 79, 78...

Простите меня. Поверьте, я понимаю всю кощунственность «игры в проценты», когда за этими процентами — миллионы убитых и изувеченных людей. Но что делать — работа военного историка немногим привлекательнее работы патологоанатома. Поверьте, историк и патологоанатом делают то, что они делают, не из-за нездорового пристрастия к трупному смраду, а для того, чтобы установить окончательный, всегда запоздалый, но максимально точный диагноз.

Разумеется, все эти цифры могут рассматриваться лишь как один из возможных подходов к оценке ситуации. Но даже с учетом всех этих оговорок факт принципиального, качественного изменения в поведении основной массы армии очевиден и бесспорен. Столь же бесспорен и факт радикального изменения обстановки на оккупированных территориях, стремительного роста партизанского движения, обозначившихся в начале 1943 года.

Страницы