29 Mar 2024 Fri 10:54 - Москва Торонто - 29 Mar 2024 Fri 03:54   

Пулково пожал руку и, не скрывая облегчения, вынул платок и сильно приложил ко лбу и щекам.

- Мне тоже очень приятно, товарищ Менжинский, - попытался вспомнить тот изначально спасительный юморок, усмехнулся, но получилось довольно жалко. - Признаться, это был довольно долгий путь между его "гражданином", - он показал глазами на агента, - и вашим "товарищем".

Менжинский добродушно рассмеялся:

- Наши товарищи иногда немного пережимают. - Взял профессора под руку, повел в глубину, доверительно поделился: - Люди с героическим прошлым, но нервы не всегда в порядке.

Он провел Пулково в угол кабинета, где стояли кресла и маленький столик. После этого повернулся к агентам.

- Товарищи, почему же вы просто не объяснили товарищу Пулково, что я хочу с ним поговорить? К чему эта таинственность? Ну, хорошо, вы свободны.

"Об обыске затевать речь, видимо, бессмысленно", - мелькнуло у Пулково.

Менжинский повернулся к нему.

- Присаживайтесь, Леонид Валентинович. Не хотите ли коньяку?

- Спасибо. Не откажусь.

Менжинский разлил коньяк, показал профессору этикетку.

- Бывший "Шустовский", ныне "Армянский. Пять звездочек". По-моему, бьет "Мартель". Ваше здоровье!

Сделав большой глоток, он придвинул кресло и улыбчиво смотрел несколько секунд, как розовеет и возвращается к жизни лицо его гостя. Затем приступил к делу.

- Много слышал, Леонид Валентинович, о вашем прошлогоднем путешествии в Англию. В правительстве считают, что эта поездка принесет пользу советской науке... В принципе как раз об этом, о некоторых перспективах современной науки, я и собираюсь с вами поговорить, однако прежде чем начать, я хотел бы уточнить нашу информацию о ваших встречах там с некоторыми людьми...

Все опять вдруг рухнуло внутри неподвижно сидящего, стремительно каменеющего Пулково. Неужели об ЭТОМ они пронюхали? Да что же в конце концов в ЭТОМ? Ведь личное же, сугубо частное... Неужели и ЭТО теперь криминал?

- Прежде всего с господином Красиным, - продолжал Менжинский, не спуская с профессора холодных, пытливых, прямо скажем, не особенно джентльменских глаз.

Вздох облегчения, вырвавшийся у Пулково, не прошел незамеченным. Кажется, малейшее подергивание лицевых мышц фиксировалось этим нехорошим взглядом.

- Простите, Вячеслав Рудольфович, вы имеете в виду нашего посла товарища Красина? Того, что скончался несколько месяцев назад?

- Он вовремя скончался, этот господин Красин. Вы понимаете, что я хочу сказать?

- Нет, простите, решительно ничего не понимаю, да ведь и Красин уже был послом во Франции во время моего пребывания. Вот на обратном пути, в Париже, я был действительно представлен...

- Это нам известно, - быстро сказал Менжинский. - А вот в Англии?.. Во время вашего пребывания Красин дважды приезжал в Англию. Он вас не знакомил с какими-нибудь представителями британского правительства?

- Как же он мог меня с кем-то знакомить, если я его там не видел? - пробормотал Пулково.

Менжинский делано засмеялся:

- Хорошо отвечаете, товарищ Пулково.

Пулково вдруг ни к селу ни к городу подумал, что, если бы не революция, Менжинский ни коим образом не стал бы главой тайной полиции. Был бы каким-нибудь левым журналистом или биржевым маклером. Может быть, революция любого может сделать чекистом?

- Ваше счастье, Леонид Валентинович, - легко, дружелюбно продолжал беседу Менжинский, - ваше счастье, что вы не встречались с Красиным в Англии, мой дорогой... ни в гостинице по дороге из Лондона в Кембридж, ни в клубе "Атенеум"... хорошо, что не встретились нигде, кроме Парижа... где это было, сейчас не помню, кажется, на приеме в полпредстве?... Я вам немного приоткрою шторку, если угодно. Видите ли, Красин уже канонизирован, правда о его британских связях никогда не выйдет на поверхность, а вот тем людям, кто имел несчастье с ним связаться в этом контексте, наверняка не поздоровится.

Я вас ценю как ученого, Леонид Валентинович. Немного, знаете ли, по-любительски, интересуюсь современной физикой. За этой наукой будущее. Очень бы не хотелось, чтобы выдающиеся умы ввязывались в темные политические дела. Такие люди, как Красин и его друзья из британских служб, вам не компания, профессор.

Вы уж лучше держитесь своей компании, дорогой. Ну, вот дружите с Эрнестом Резерфордом и дружите на здоровье... Кстати, расскажите мне о нем!

Говоря все это, шеф могущественной конторы дважды подливал коньяку и себе и гостю и не один раз отхлебывал. Пулково даже показалось, что всепроницающие глаза покрылись некоторой пленочкой. Он стал рассказывать Менжинскому о работах Резерфорда. О чем еще можно рассказать в связи с гениальным ученым, если не о его работах?

После первого воспроизведения искусственной ядерной реакции Резерфорд уже не выходит из этой области. Он предсказал существование нейтрино и надеется поймать эту частицу в лабораторных экспериментах. Да, мы хорошие друзья, Эрнест с симпатией относится к моим высказываниям в области низких температур, к идее высокочастотных разрядов в плотных газах...

Менжинский внимательно слушал, кивал, потом вдруг хлопнул ладонью Пулково по колену и пьяно захохотал:

- Ну а как вам нравится Мейерхольд, Леонид? Он нас всех одурачил со своим Гоголем! Знаете, вот отправляюсь, конечно инкогнито, на "Ревизора", ну, естественно, отдохнуть, похохотать... а вместо отдыха со сцены прет чертовщиной какой-то, жуть, серой пахнет... Эге, это не для рабочих и крестьян, как полагаете?

Не дожидаясь ответа, Менжинский встал и пошел к своему столу. По дороге он передумал и переменил направление в сторону маленькой двери в дальнем углу. Тут его основательно качнуло. Достигнув двери, он обернулся к физику.

- Живем, ей-ей, на грани какой-то мистики, - проговорил он. - Недавно я читал, что ваш Резерфорд предполагает планетарное строение атома. Значит ли это, что наша Солнечная система может оказаться просто атомом, а Земля - одним из электрончиков?

- Это не исключено, - сказал Пулково.

- Ха-ха! - вскричал Менжинский. - Впечатляюще!

Хохоча, он ушел в смежную комнату.

Несколько минут Пулково сидел в одиночестве, пытаясь собрать убегающие, словно нейтрино, мысли, пытаясь понять, что все это значит, и откуда в Чека вдруг объявился интерес к ядерной физике.

Менжинский вернулся совершенно трезвый - да и неизвестно, был ли он пьян хоть на минуту, не актерствовал ли, - и сел рядом с Пулково. Несколько секунд он молча смотрел на него, а потом строго спросил:

- Леонид Валентинович, правда ли, что атомические исследования могут привести к созданию всесокрушающего оружия?

К ночи снег быстро стаял под внезапно приплывшей в район Москвы оттепелью. Дул сильный южный ветер, зонты вырывались из рук. Бо и Леонид медленно шли, поддерживая друг друга, по пустынной дачной улице Серебряного Бора.

- Что же ты ответил ему на вопрос об атомическом оружии? - спросил Градов.

- Я сказал, что на это уйдет не меньше столетия, - пожал плечами Пулково.

Градов усмехнулся:

- Большевики - странные люди. Иногда мне кажется, что при всем материализме их поступками движет какой-то мистицизм. Чего стоит, например, бальзамирование Ленина и выставление останков на поклонение. Что касается времени, то они его, сдается мне, запросто делят на четыре. Вот, возможно, что тебя спасло, Лё, атомическое оружие. Они хотят его иметь через четверть столетия...

Большая фигура в милицейской форме вдруг вылезла из-за забора, нетрезво качнулась и произнесла, подняв ладонь к козырьку:

- Так точно, товарищ профессор! Даешь оружие через четверть столетия!

- Слабопетуховский! - вскричал профессор Градов. - Что вы тут делали? Опять подслушивали? И почему это на вас милицейская форма?

Весьма довольный произведенным эффектом, Слабопетуховский весело доложил:

- Выписался из героической РККА и записался в героическую милицию, товарищ профессор. Агафья Васильевна не даст соврать, третий день у вас участковым уполномоченным на страже благополучия. Позвольте задать личный вопрос. Лишний троячок случайно у вас не завалялся в карманчике пальто?

В конце месяца Никита, Вероника и Борис 4 возвращались в Минск. Собственно говоря, возвращались-то только родители, в то время как надменный младенец, урожденный москвич, совершал свое первое путешествие.

Среди толкотни и суеты Белорусского вокзала на перроне возле спального, так называемого международного, вагона собиралось семейство Градовых. Мэри приехала из дома вместе с любимым внуком, чуть позднее прибыл Борис Никитич, потом сосредоточенно пришагал Кирилл.

Никита держал на руках Бориса 4. Увесистый крошка чуть посапывал ему в щеку, переполняя все существо комдива неслыханной нежностью. Агаша, бывший младший командир, а ныне участковый уполномоченный Слабопетуховский, а также неизвестный красноармеец, присланный из наркомата, завершали погрузку багажа.

- Почему так много комсостава на перроне? - спросил Кирилл старшего брата. На юном его лице было отчетливо написано, что он-то имеет право задать такой вопрос и рассчитывает получить ответ.

Никита это заявление немедленно прочел и ответил как свой своему:

- Большие маневры на польской границе.

- Вах, - сказала Мэри. - Дайте мне подержать самого лучшего ребенка в мире.

Борис 4 тут же перекочевал к ней, стал сопеть теперь уже ей в щеку.

- А где же Вероника? - спросил Борис Никитич.

- Пошла купить журналов на дорогу, - сказал Никита и поднялся на ступеньку, чтобы сверху высмотреть в толпе жену. - Вон она! Как всегда в своем репертуаре - забыла обо всем на свете!

Вероника с ворохом журналов медленно двигалась в толпе отъезжающих и провожающих, штатских, военных, крестьян, совслужащих. Погруженная в журналы, она ничего не замечала вокруг, даже подозрительно крутящихся вокруг пацанов-беспризорников.

Вдруг кто-то из толпы тихо обратился к ней:

- Вероника Александровна!

Она подняла глаза и узнала Вадима Вуйновича. Смуглый, широкий в плечах, тонкий в талии, больше похожий на кавказца, чем полугрузин Никита, он смотрел на нее, не скрывая восхищения, вернее, не в силах скрыть его. Казалось, в следующую секунду он просто бросится к ней в любовном головокружении.

Вероника засмеялась:

- Вадим! Вы меня напугали! Шепчет, как шпион: "Вероника Александровна!"

Она уже давно понимала, какого рода чувства испытывает к ней этот человек, и всегда инстинктивно старалась снизить тон, обернуть драматические страсти-мордасти в легкую веселую двусмысленность.

- Простите, я не хотел обращаться к вам, но... но... - бормотал Вадим.

- Тоже едите в Минск? - спросила она. - Заходите к нам в купе, мы в "международном". Познакомитесь с его высочеством Борисом Четвертым.

Никита с подножки вагона видел идущих рядом Вадима и Веронику. Он знал, что бывшему другу нечего здесь делать, как только выслеживать его жену. Мрак опустился на него, а тут еще он вдруг увидел бодро шагающий по перрону небольшой отряд, вроде бы полувзвод моряков в их черной форме с блестящими пуговицами, с трепещущимися лентами бескозырок; один, в первом ряду, - с боцманской дудкой на широкой груди. Никите вдруг показалось, что в следующий момент отряд возьмет его на прицел, то есть мгновенно и без церемоний отомстит за Кронштадт.

- Нет, я не приду к вам в купе, - тихо сказал Вадим Веронике. - Я просто хотел вам счастья пожелать.

Вероника еще веселее засмеялась и взяла его под руку.

- Такой странный! Счастья пожелать! - Она махнула мужу всей пачкой только что купленных журналов. - Никита, смотри, кого я заарканила!

Вадим освободил свою руку, отступил и исчез в толпе.

Отряд моряков остановился и сделал левый поворот возле международного вагона, в котором отбывал не только комдив Градов, но и завком Западного военного округа Тухачевский. Оказалось, что это просто-напросто музыканты. Почти мгновенно они заиграли "По долинам и по взгорьям".

В последний момент перед отходом поезда по перрону, словно скоростная моторка, пронеслась Нина. Она еще успела прыгнуть на шею брата, лобызнуть золовку, подкинуть высокомерного младенца-племянника.

Поезд медленно тронулся. Никита и Вероника стояли в дверях вагона, обнявшись. Смеялись и посылали воздушные поцелуи. Все шло как по маслу под бравурную интерпретацию красноармейско-белогвардейской песни минувшей войны. Провожающие, как им и полагается, махали руками, платками и шляпами. Мэри Вахтанговна, не в силах видеть удаления любимого детища, уткнулась мужу в мягкий шарф. Участковый уполномоченный Слабопетуховский то и дело доставал из-за голенища четвертинку водки. В его сознании, очевидно, произошел некоторый сдвиг времен.

- Шла дивизия вперед! - кричал он вслед поезду. - Даешь Варшаву!

- Прекратите, Слабопетуховский! - строго сказал ему Кирилл Градов. - Вы что, не понимаете, что вы несете?

Участковый протянул партийцу свою драгоценную четвертинку и очень удивился, когда его щедрая рука была решительно отодвинута.

Глава 7

На носу очки сияют!

В ноябре 1927 года Тоунсенд Рестон вновь покинул свою штаб-квартиру в Париже для того, чтобы совершить путешествие на "Красный Восток". Повод на этот раз, в отличие от первого, два года назад, приезда был более отчетливым - освещение грандиозных празднеств, затеваемых в Москве в связи с десятилетием Октябрьской революции.

Десятилетие немыслимой власти, перед которой даже шабаши чернорубашечников и речи Муссолини кажутся лишь пьеской! Власть стоит незыблемо и, по всей вероятности, вовсе не думает меняться, то есть утрачивать свою немыслимость, идти в том направлении, которое предсказал тогдашний собеседник Рестона, мистер Юстрелоу, теоретик движения "Смена вех".

В отличие от этого профессора-эмигранта Рестон не испытывал никакого священного трепета перед "исторической миссией России", если он вообще когда-нибудь предполагал, что эта миссия действительно существует и с ней цивилизованный мир должен считаться. Он просто видел полную абсурдность и самую наглую беспардонность установившейся в разрушенной империи власти и ни на минуту не сомневался, что они раздавят этот свой нэп в ту же минуту, как только решат, что он им больше не нужен.

Первая серия "русских" статей Рестона, которую он как раз и построил на форме дискуссии с неким русским, "осоветившимся" историком, имела успех. После этого уже Рестон не сводил взгляда с Востока. Он знал о проходящей внутрипартийной борьбе и ни на цент не верил ни тем, ни другим. Конечно, Устрялов ухватился бы за тот факт, что генеральная линия одолевает оппозицию с ее ультрареволюционными лозунгами. Вот, сказал бы он, вам и доказательство укрепления идеи нормальной государственности. Сталин - прагматик, ему нужна крепкая держава, а не мировой пожар, ему нужен нэп, нужны крепкие финансы, надежное снабжение, довольно сытый народ. "Bullshit", - бормотал Рестон в ответ на воображаемую тезу, коммунизм в этой стране зловеще укрепляется с каждым годом, и укрепляет его генеральная линия, а не болтуны из оппозиции. Оппозиция, при всем ее революционном демонизме, - это все еще отрыжка либерализма. Истинный коммунизм начнется со Сталина.

Утром 7 ноября он вышел из "Националя" и пешком направился на Красную площадь, куда ему стараниями ВОКСа был выписан пропуск. Сопровождала его воксовская переводчица Галина, блондинистая особа с повадками плохо тренированного скакуна. Она все время как-то дергалась в разные стороны и озиралась одновременно во всех направлениях.

"Может быть, все-таки переспать с ней? - думал Рестон. - удовольствие явно будет не высшего сорта, но зато смогу похвастаться, что спал с чекисткой."

Он положил ей руку чуть-чуть ниже талии. Круп Галины немедленно ушел из-под руки, как льдина из-под сапога в ледоход. Крупные боты сбились на нервный галоп.

- Переведите мне, пожалуйста, все эти лозунги, - попросил Рестон.

Манежная площадь на всем протяжении была заполнена отрядами участников парада; они или стояли "вольно", или маршировали на месте, или начинали двигаться по направлению к Кремлю. Серый денек был крепко подогрет повсеместным полыханием одноцветных, то есть кумачовых, знамен. Со стен Исторического музея, Гранд-отеля и здания бывшей Думы смотрели портреты Ленина, Сталина, Бухарина и других членов Политбюро. "В принципе на этих портретах одно и то же лицо", - подумал Рестон. Меняются от вождя к вождю только очертания растительности.

Галина торжественным тоном переводила призывы с огромного полотнища на фасаде Исторического музея:

- "Взвейтесь, красные знамена! Пролетарии мира! Труженики всей земли! Готовьтесь, организуйте победу мировой революции!"

Проходившие мимо части Красной Армии демонстрировали новинку - яйцеподобные стальные шлемы. Промаршировал санитарный отряд женщин в голубых косынках. Марширует на месте полк Осоавиахима. Рядом машет сжатыми кулаками полк "Красных фронтовиков Германии", часть из них, несмотря на московский промозглый холод, в коротких баварских штанишках. Здоровенные молочные ляжки. "Фронтовики" вызывают умиление у московской публики. Подвыпивший субъект в пролетарской фураженции плачущим голосом обращается к немцам: "Пулеметиков бы вам, браточки, пулеметиков бы! Показали бы вы тогда Гинденбургу!"

"Зиг хайль!" - ревут хорошо отъевшиеся в Москве немцы.

Через репродукторы по всей площади начинает разносится произносимая с трибуны Мавзолея речь Николая Бухарина. Парад начался. Рестон и переводчица ускорили шаг.

- Пролетарии! - театральным голосом взывал Бухарин. - Трудящиеся крестьяне! Бойцы Красной Армии и Флота! Пять лет с винтовкой в руке мы сражались против несметных сил врага! Мы разбили их вдребезги! Мы переломили хребет помещику! Мы ниспровергли банды капиталистов! Пять лет мы сражались против разрухи и нищеты, частного капитала и паразитов! Мы подняли страну из бездны, мы быстро идем вперед! Мы тесним капитал, мы окружаем кулака! Кто мы? Массы! Миллионы! Рабочие, крестьяне-труженики! Да здравствует Великая Октябрьская революция!

"И после таких речей здесь люди еще на что-то надеются", - подумал Рестон.

"Почему бы ему не подарить мне эту авторучку? - подумала переводчица, глядя, как гость - "гость непростой, даже опасный", предупредили ее, - не замедляя хода, ставит стенографические закорючки в блокноте своим "монбланом" с золотым пером. - Ах, я была бы без ума от этой авторучки!"

- Скажите, Галина, это правда, что оппозиция сегодня собирается выступить? - спросил Рестон. - Говорят, что будет своего рода параллельная демонстрация, вы не слышали?


Страницы


[ 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 | 22 | 23 | 24 | 25 | 26 | 27 | 28 | 29 ]

предыдущая                     целиком                     следующая