- Как раз то, что больше всего нужно мужикам. Правда? - усмехнулся Никита.

Кирилл не ответил на иронию: ему не хотелось, чтобы разговор опять соскальзывал к серьезным, если не мрачным темам, чтобы опять сталкивались его высокая партийная идейность и нарочитый цинизм военспецов.

- А куда именно на Тамбовщине ты направляешься? - с какой-то особой ноткой в голосе спросил Никита.

- В Горелово и в несколько новых колхозов Гореловского уезда, то есть района, - сказал Кирилл и уже хотел перевести разговор на семейные темы, но тут Никита усмехнулся.

- Новые колхозы в Гореловском уезде! - он положил брату руку на плечо. - Поосторожней, Кирка, там, в Горелово.

- Что ты имеешь в виду?

- В двадцать первом году все гореловские мужики ушли в антоновскую армию. Нам пришлось брать это село штурмом дважды за один месяц.

- Ну, ты опять за свое! - воскликнул Кирилл с сильной и искренней досадой.

Никита снова усмехнулся, но теперь уже как бы в свой собственный адрес, он явно был смущен.

- Да, братишка, я все еще думаю об этих кошмарах. Как получилось, что мы, армия восставших, так быстро стали армией карателей?

Кирилл уже опять готов был воспламениться: нежность к брату боролась в нем с обидой за свою партию.

- Эх, Ника, десять лет почти прошло, коллективизация идет полным ходом, а ты все еще думаешь о кронштадтских анархистах и антоновских бандитах!

- Странная наивность, - мрачно произнес старший брат. - Сейчас, мне кажется, самое время об этом вспомнить. Неужели ты думаешь, что народ в восторге от того, что нэп вдруг с бухты-барахты отменили, землю забрали и начали коллективизацию? Разве это не чистой воды троцкизм, черт побери?!

- Наивность?! - вскричал Кирилл. - Скажи, братишка, красный командир, ты прочел за свою жизнь хоть одну книгу Маркса?!

- Еще чего! - вскричал в ответ Никита на той же пламенно-полемической ноте. - Конечно, не прочел, и читать не буду, и надеюсь, моим глазам еще долго не понадобится такой велосипед! - Указательным пальцем он прижал к переносице Кирилла его предательские очки.

Кирилл сначала оторопел, потом расхохотался. Он был благодарен брату, что тот неожиданно "заюморил" проклятую тему. Никита тоже смеялся, довольный.

- Что слышно о Нинке? - спросил он спустя минуту.

Кирилл пожал плечами:

- Последняя новость - это ее поэма в "Красной нови". Модернистская чепуха. Она защищала там, в Тифлисе, свой диплом еще два месяца назад, но почему-то не спешит возвращаться. Мать не понимает, в чем дело, а я уверен, что какая-нибудь очередная дурацкая влюбленность.

- Ну а ты? - улыбнулся Никита.

- Что - я? - недоуменно спросил Кирилл.

- Не влюблен еще?

Кирилл опять надулся.

- Я? Влюблен? Что за чушь?

Никита, смеясь, обнял брата за плечи.

- Только после коллективизации, да? После индустриализации, верно? После завершения пятилетки, Кирюха?

Почти одновременно прозвучал свисток паровоза, удар колокола и истошный крик проводника: "Граждане отъезжающие, граждане провожающие, поезд отправляется!" Граждане бросились кто в вагон, кто из вагона, произошла последняя сшибка. Кирилл ввинтился в толпу.

Минут десять еще после этого аврала поезд не трогался с места. Кирилл стоял, притиснутый к мутному окну, зажатый с трех сторон крестьянскими мешками, фанерными чемоданами с висячими замками, корзинами с приобретенной в столице бакалеей - остро пахнущая кубатура хозмыла, трехлитровые, то есть "четвертные" бутыли растительного масла, вздымающиеся из синей упаковки головки рафинада. Не имея возможности особенно-то шевелить руками, Кирилл мимическими мышцами и подбородком подавал брату соответствующие сигналы: иди, мол, чего стоять, - но брат не уходил, все стоял и улыбался, стройной своей фигурой и гордой осанкой, не говоря уже о форме, резко выделяясь среди убогой толпы пятилетки.

"Какая уж тут безыдейность, какой там "усвоенный военными кругами цинизм", - подумал Кирилл, - он просто такой же офицер, каким бы был в Англии или во Франции, или... ну, естественно, в царской армии, в белой русской армии. Как я мог раньше этого не видеть? Несмотря на все свои регалии, Никита попросту русский офицер..."

Поезд наконец тронулся, уплыл Никита, перрон; вокзал с его Сталиным, лозунгом и шпилем растворился в темноте.

По прошествии не менее шестнадцати, а может быть и скорее всего, двадцати часов поезд остановился на полустанке, где была одна лишь будка стрелочника да в сотне метров от нее жалкая хибара того же стрелочника. Измученный путешествием, Кирилл выпрыгнул, если не вывалился, со своим баулом из вагона. С блаженством вздохнул холодный осенний воздух пустых российских пространств, снял шапку, подставил лицо ветру. Поезд тут же тронулся дальше, к областному центру - Тамбову, городу, что некогда славился балами в Дворянском собрании. Из пространства, то есть с пологих холмов с брошенными на них темными шнурками перелесков, выделился юный, не старше двадцати лет, крестьянский парень с красной звездочкой на фуражке. Приложил руку к козырьку.

- Товарищ Градов? Здрасте! Лично я - Птахин Петр Никанорыч, секретарь комсомольской ячейки в Горелово. Поручено вас трас-пор-тировать.

Как и все "выдвиженцы", Петя Птахин любил новые иностранные слова. Неудивительно - вся российская идеология нынче была нафарширована чесночком иностранщины. "Пролетариат экспроприирует экспроприаторов", - думали, и не выговорит Петя Птахин никогда, оказалось - прекрасно выговаривает.

На полпути между полустанком и хибарой стрелочника у колодезного сруба был привязан транспорт - кляча, впряженная в телегу. Для удобства езды в телегу щедро было брошено соломы.

- Далеко ли до Горелова? - спросил Кирилл.

Странное чувство вдруг взяло его в тиски. Глядя в простецкую ряшку Птахина, на подводу, на голые поля с беглым промельком какой-то черной птицы, он словно преисполнился родством к этой юдоли, будто бы в ней был и его собственный исток, но тут же что-то другое, томящее подключалось, похожее на безысходный укор и стыд от невозможности одолеть эту юдоль, хотя бы уже и потому, что она есть место его какой-то невероятно далекой любви, без нее вроде бы и немыслимой.

Петя Птахин весело отвязывал лошадь.

- Ехать, товарищ Градов, всего ничего, часа три с гаком будет, так что я вам охотно от-рапор-тую о нашей коллективизации. У нас а-а-громадные достижения, товарищ Градов!

Сумерки сгущались всю дорогу, и в село въехали почти в полной темноте. Все же видны были еще крестьянские домишки по краям ухабистой дороги. Кое-где тлели лампадки, свечечки, как вдруг среди этих жалких источников освещения явился один мощный и жаркий - раскаленное до прозрачности пепелище, розовый дым, еще живые, пляшущие вдоль рухнувших стропил язычки огня. Мрачнейшая тревога охватила Кирилла. "Вот оно и Горелово... - пробормотал он. - Горелово, Неелово, Неурожайка тож..."

Петя Птахин с исключительным интересом смотрел на пожарище, оживленно комментировал:

- А это, товарищ Градов, ноне в обед Федька Сапунов, кулацкая шкура, весь хутор свой пожег, ба-а-а-льшое хозяйство, чтоб в колхоз не иттить. Всю родню свою и весь скот порешил и сам к своему боженьке отправился, а только к чертям на сковородку попадет, антоновец проклятый!

Пожарище у Сапуновых, очевидно, было главным событием села. Несколько фигур еще маячили в зареве, слышались бабьи причитания. Птахин остановил лошадь неподалеку и смотрел на тлеющие бревна и пробегающие то здесь, то там змейки огня, бормоча почти бессмысленно: "Ба-а-а-льшое хозяйство, ба-а-а-льшое хозяйство".

По тому, как дрожали его губы и как он шапкой вытирал себе пот, Кирилл понял, что с крушением Сапуновых уходит и прошлая жизнь этого захудалого комсомольца.

Глава 9

Мешки с кислородом

Из разрушающейся среднерусской хлебной цивилизации мы совершаем сейчас скачок в цивилизацию средиземноморскую, оливковую, сливовую, виноградную, все еще с упорством - "достойным лучшего применения", как сказали бы в институте красной профессуры, - сопротивляющуюся неумолимо наступающим строго пайковым временам.

Вот возьмите горбатые улочки старого Тифлиса. Здесь и в голову бы вам не пришло, что на дворе первая пятилетка. Как сто лет назад, как и двести лет назад, так и сейчас цокают подковы извозчичьих пролеток. С затененных балконов и галерей перекликаются хозяйки. Сказать "гортанно" - значит заплатить дань шаблону, но у них, грузин, и в самом деле в гортани рождается звук, а не в акустическом глухом пузе, и оттуда, из гортани, звук бурно бьет вверх, словно струя фонтана, и всегда встречает серебряную горошину в своем полете, то препятствие, преодолеть которое с удовольствием помогает характерный жест руки. Так же, как и встарь, ранней осенью перевешивается через заборы густая листва и в ней висят налитые груши и персики. Точно так же, как и раньше, то есть "до катастрофы", то есть до счастливого присоединения к большевистской России (по выражению некоторых несознательных фармацевтов), два матовых шара украшают вход в аптеку на маленькой площади, а за большим окном заведения, как всегда, замечается дядя Галактион Гудиашвили, облаченный в белый накрахмаленный халат и внимательно беседующий со своими клиентами, в основном грузинскими женщинами в темных накидках. Вот, правда, вывеска "Аптека Гудиашвили" над входом небрежно замазана (чего же вы еще ждете от новой власти, если не грубости и небрежности), однако прекрасно различается. Во всяком случае, именно ее люди имеют в виду, а не косо подвешенную фанерку с надписью "Аптека №18 Госздраваптупра". Новые чудища советских слов - Воркутлес, Грузпишмаш, Осоавиахим.

- Остановись у аптеки Гудиашвили, дорогой!

- Слушаюсь, батоно!

Извозчик выполнил приказание. Седок, Ладо Кахабидзе, плотный мужчина за пятьдесят, в кавказской блузе, подпоясанный наборным ремешком, с наслаждением огляделся по сторонам. Несколько лет, выполняя ответственное задание партии, он провел на Севере и вот сейчас вернулся и с удовольствием оглядывается. "В Тифлисе мало что изменилось", - думал он и тут же гасил следующую мысль, которая могла бы выглядеть так: "Здесь мы еще не все разрушили", - если бы он ее вовремя не пригасил и не подумал бы вторично с удовольствием: "В Тифлисе мало что изменилось". И тут же, конечно, опять пригасил неизбежно возникающую вторую мысль.

С легкостью, удивительной для его возраста, Кахабидзе выпрыгнул из коляски и вошел в аптеку. Извозчик - как и все тифлисские извозчики он не страдал отсутствием любопытства - успел заметить через окно, что прибытие важного начальственного пассажира радостно изумило и восхитило дядю Галактиона. Отбросив вверх прилавок, так что клиентура даже немного испугалась, он выбежал навстречу с распростертыми руками. Клиентура просияла.

Прибытие Кахабидзе, между прочим, внимательно наблюдалось со второго этажа аптечного здания. Там, в личной квартире аптекаря, а именно, в большой, затемненной шторами комнате с зеркалами и портретами предков, то есть в гостиной, или как говорят на Кавказе, в "салоне", стоял племянник Галактиона Нугзар, некогда поражавший гостей профессора Градова огневой лезгинкой. Сделав себе в шторах узкую щелку, он наблюдал приезд большого партийца, а затем, приотворив дверь на лестницу, прислушивался к приветственным возгласам снизу. Затем в глубине дома возник другой звук - стук каблучков по паркету, и в "салон" вошла Нина Градова. Синяки и порезы, с которыми мы оставили ее три года назад, исчезли без следа с ее лица. Несмотря на огромные исторические события, свершившиеся за это время, ей сейчас было всего двадцать три года. Впрочем, нынешняя цветущая красавица уже лишь отдаленно напоминала заводную синеблузницу из наших первых глав. Не замечая Нугзара, Нина подошла к зеркалу, поправила волосы и бретельки декольтированного платья. Нугзар кашлянул, обнаружился. Она еле удостоила его взором: видно, привычный, может быть, даже назойливый человек в доме.

- Привет, Нина! - сказал он. - Слушай, да ты просто, клянусь Кавказом, неотразима в этом платье! Куда вы собираетесь сегодня, мадемуазель? Ой, пардон, пардон, мадам!

- Паоло празднует свою новую книжку. - сказала Нина. - Все поэты собираются на фуникулере.

Нугзар цокнул языком.

- Паоло Яшвили! С такими людьми дружишь, девушка! Сплошь литературные знаменитости!

Он подошел к ней сзади и остановился за спиной, отражаясь в зеркале.

- Мы неплохо с тобой глядимся, а, Нина?

Она повернулась к нему с некоторым раздражением:

- Я ведь и сама поэт, ты не забыл?

- Для меня ты только женщина, из-за которой я засохну до смерти, - заметил Нугзар с некоторой мрачностью.

Нина расхохоталась с некоторой веселостью:

- Ну и фрукт! Ты просто неисправимый бабник, Нугзар!

Все их отношения держались на некоторой некоторости, как бы все не всерьез, и можно ли иначе относиться к его постоянным и как бы уже слегка оскорбительным домогательствам. Не устраивать же серьезный скандал! Красивый, избалованный бабами мальчишка, вот и дурит.

- Я - бабник?! - как бы возмутился Нугзар. - Да ты посмотри на меня! Я весь измучился из-за того, что ты мне не даешь!

- Назойливый мальчишка! - вскричала Нина. - Ты, кажется, забыл, что мы близкие родственники?!

Взаимное то ли театральное, то ли подлинное возмущение нарастало.

- Ха-ха-ха! - саркастически расхохотался Нугзар. - И это говорит одна из самых свободомыслящих женщин двадцатого века! А где же "теория стакана воды"? А где же наш идол Александра Коллонтай и ее "любовь пчел трудовых"? Почему для Паоло есть стакан воды, а для Нугзара нет стакана воды? Почему для Тициана есть мед, а для Нугзара нет ни капли? Родственники! Ты мне еще скажи, что ты замужем!

- Да, я замужем, балбес и плут. Кто тебе наплел про Паоло и Тициана?

- Твой муж ни на что не годен, он не мужчина! - вскричал Нугзар.

Дело пошло всерьез. Он бросился на нее и начал целовать плечи и шею. Взбешенная Нина вырвалась и схватила канделябр. Нугзар, тяжело дыша ушел в дальний угол комнаты и вдруг резко там обернулся, будто замахнулся саблей.

- А я знаю настоящую причину, почему ты перевелась в Тифлисский университет! Родители заставили, когда стали всплывать твои странные делишки с троцкистской оппозицией!

- Подонок! - крикнула ему в ответ Нина. - Где ты набираешься грязных сплетен?!

Нугзар уже спохватился, что наговорил лишнего. Заулыбался, "сабля" в его руке уже превратилась в сладкий персик.

- Да я просто шучу, Нина, не обращай внимания. Просто глупая шутка, извини. Ну, ты знаешь, вокруг красивой женщины всегда болтовня, шутки, ну... Я ведь просто ваш паж, ваше величество. "Королева играла в башне замка Шопена, и, внимая Шопену, полюбил ее паж..." Видишь, русская поэзия и грузинам не чужда.

Нина уже направлялась к выходу, но он все как-то перед ней крутился, играя пажа и препятствуя уходу.

- Перестань паясничать и дай мне пройти!

Нугзар, танцуя вокруг на пуантах, как бы овевал ее опахалом.

- А можно я отвезу вас на пир Паоло, ваше величество? Вообразите, вы пребываете на гору Давида в настоящем американском "паккарде" с тремя серебряными горнами! У моего друга есть такой, он одолжит его для вас.

И снова она не выдержала серьезной мины, рассмеялась:

- Подите на конюшню, паж, и скажите, чтобы вам задали плетей! - быстро обогнула танцующего Нугзара и выбежала.

Она зашла в аптеку, чтобы попрощаться с Галактионом, и увидела его обнимающим какого-то не менее солидного, чем он сам, джентльмена.

- Нина, ты глазам своим не поверишь! - закричал Галактион. - Посмотри, кто приехал, кто вернулся! Это же он, доблестный Кахабидзе! На правах родства ты можешь называть его дядя Ладо!

Нина тут же переключилась на другую оперу - "встреча доблестного Кахабидзе". Жизнь в Тифлисе ей вообще казалась чередованием оперных тем.

- Дядя Ладо! С приездом, дорогой! С возвращением, генацвале! - закричала она и только тогда уже выкатилась на улицу.

Вслед за ней мягко впрыгнул в аптеку Нугзар. Сразу с порога, не дожидаясь представлений, открыл объятия:

- Глазам своим не верю! Дядя Ладо Кахабидзе собственной персоной! Легендарный комиссар! Как узнал, спрашиваете? Да я о вас в газете читал, да я в сотне домов видел ваш портрет!

Нина на углу кликнула извозчика. Нугзар, выйдя из аптеки, быстрой пружинистой походкой стал спускаться к центру с его большими. "французскими", как нередко говорили в городе, отелями.

Между тем в аптеке Галактион и Владимир все еще не могли налюбоваться друг другом, хлопали друг друга по плечам, заглядывали в лица, похохатывали.

- Галактион, разбуди меня! Неужели это действительно ты?

- Ладо, ты здесь, у меня, в моей старой аптеке?! Не надо, не буди меня, пусть сон продолжается!

Кахабидзе обходил аптеку, притрагивался к знакомым с детства (когда-то ведь и отец Галактиона, Вахтанг, владел заведением) вращающимся шкафам с их рядами маленьких ящичков, на каждом рисунок определенной травы, к серебряной кассовой машине, к покрытым стеклом прилавкам; все вещи добротные, старой российско-немецкой работы.

- Все здесь так, как было, - с удовольствием произнес он и вздохнул. - За исключением лишь того, что ты больше не хозяин, а наш простой советский директор, дорогой Галактион.

Гудиашвили покачал указательным пальцем:

- Ошибаешься, дорогой Ладо, я не директор, а замдиректора. Директором у нас партийный товарищ Бульбенко. Его сюда перебросили из железнодорожного депо, где он тоже был директором. Большой опыт в руководстве замдиректорами.

Кахабидзе смеялся. Он явно наслаждался разговором и остроумием своего школьного друга и родственника, знаменитого аптекаря Гудиашвили.

- Счастливец этот Бульбенко. Вах, если бы у меня на Урале был хотя бы один такой зам, как ты, Галактион! Однако, в общем и целом дела идут неплохо, правда?

Галактион вздохнул:

- Так себе. Знаешь, Ладо, я никогда не думал, что в моей аптеке будет не хватать белладонны, ипекакуаны, кальциум хлоратум... Увы, сейчас я иногда развожу руками: перебои, перебои...

Лицо Кахабидзе притворно нахмурилось:

Страницы