- Нехватка белладонны? Недопоставка ипекакуаны? Да ведь это же позор для нашей социалистической фармакологии! Обещаю тебе, я займусь этим! Увидишь, дорогой дон Базилио, к концу пятилетки наши трудящиеся массы будут наслаждаться избытком белладонны, изобилием ипекакуаны!
Галактион взял себя за живот, похохотал.
- Хочешь честно, Ладо? Ты единственный коммунист большая шишка, который мне когда-либо нравился. Сегодня пируем в твою честь!
Они уже приготовились было покинуть заведение, чтобы как следует приготовиться к пиру, когда в аптеку вбежала пожилая женщина. Она задыхалась, простирала руки, рыдала и взывала о помощи:
- Спасайте, добрые люди, благородный Галактион, спасай!
- Что случилось, уважаемая Манан? - бросился к ней фармацевт. Он тут же забыл обо всем на свете, включая и своего гостя.
"Великий человек, - подумал Кахабидзе. - Никого не знаю, кто бы так охотно бросился на помощь. В партии у нас, во всяком случае, таких нет."
- Вай-вай-вай, - причитала Манан, - мой муж, мой верный Авессалом, умирает! Вай, наверное уже умер, пока я бежала к тебе, благородный Галактион, наша единственная надежда в эти тяжелые времена, наш гений! Боже благослови тебя, и всех твоих предков, и всех твоих потомков, и всех твоих родственников навеки!
Галактион с прытью, удивительной для его величественной стати, бросился в кладовку, вытащил две кислородные подушки и устремился к выходу. Ладо Кахабидзе последовал за ним. Спохватившись, и Манан побежала.
Вся горбатая улочка, по которой они бежали вверх, и прилегающие переулки принимали участие в событии. Люди свесились из окон и с балконов, глядя, как бегут два солидных человека. Две пузатые кислородные подушки делали их похожими на воров, но люди знали, в чем дело, да и Манан вносила ясность в ситуацию, продолжая на бегу возносить хвалу "всему роду Гудиашвили, и аптекарям, и художникам" и причитать о своем незабвенном Авессаломе.
Галактион на бегу пояснил другу:
- Ни у кого в городе нет кислородных подушек, кроме Гудиашвили! У всех постоянно временные трудности с камфорой монобромата, кроме Гудиашвили!
Из окон и с балконов вслед им неслось:
- Боже, благослови благородного Галактиона, нашего аптекаря! Боже, благослови его кислородные подушки!
"Даже и Ленину такое не снилось", - думал, задыхаясь Кахабидзе.
Когда подбежали наконец к цели, увидели перед домом толстяка Авессалома. Сидя под ветвями инжира, он спокойно играл с соседом в нарды. При появлении запыхавшихся Галактиона и Ладо в сопровождении причитающей Манан толстяк вскочил на ноги, даже подпрыгнул, начал бить себя в грудь.
- Простите, что не умер! - кричал он. - Простите великодушно! Галактион, дорогой, сама мысль о твоих кислородных подушках спасла меня! Боже, кого я вижу вместе с нашим чудо-аптекарем! Ильей пророком клянусь, никогда не было в моем доме более славных гостей! Гагемарджос, Ладо-батоно! Мы все рады, что ты вернулся! С возвращением в вечный дом нашей Картли! Манан, мы не выпустим этих господ, пока они не преломят наш хлеб! К столу, к столу, господа!
Как мы видим, не только Галактион отличался умением произносить ренессансные монологи в этой округе. Манан дважды просить не пришлось. Она тут же поспешила к большому столу, что уже сто лет стоял в этом дворе под чинарой. Многочисленные соседки уже бежали к ней на помощь, каждая несла всяческие кушанья. Стол быстро покрывался грудами фруктов и овощей, чашками с лобио, копчеными цыплятами, сыром, приправами, глиняными кувшинами с домашним вином. Появлялись соседи - пекари, парикмахеры, почтальоны... "Хороший знак, - подумал Кахабидзе, - первый вечер в Тифлисе, и я с народом, и, кажется, меня даже выберут тамадой!"
Так и получилось, его избрали почетным тамадой. Он встал, держа в руке рог с вином.
- Дорогие друзья, несколько лет я отдал социалистическому строительству на Урале. Холодными вьюжными ночами я мечтал о своей щедрой родине. И вот теперь партия послала меня обратно, на ответственный пост в родной республике. Я пью за нашу Картли, за республику, в которой не будет воровства, взяточничества, где будет процветать ленинский, подлинно ленинский стиль работы, товарищи!
- Стиль работы, - важно закивали пекари и почтмейстеры.
- Стиль работы? - поднял удивленные брови парикмахер.
"Ну как к ним занесло такого человека, как мой Ладо", - про себя вздохнул Галактион.
- Пусть будет Грузия настоящей витриной социализма в нашем великом СССР! - завершил свой спич Кахабидзе.
С приветственными криками пекари, парикмахеры и почтальоны подняли свои роги и осушили их. Не без легкого саркастического смешка осушил свой рог и Галактион.
- Пью за изобилие белладонны, за избыток ипекакуаны! - сказал он.
- За ваши кислородные подушки, дорогой! - прошептал Авессалом.
Есть несколько перекрестков в Тифлисе, где кажется, что ты в Париже. С одной стороны мы видим, скажем, фасады домов в стиле конца века или арт декор, с другой - витую решетку чугунного литья, ограду парка.
Ночь. Пустота. Стоящий возле решетки парка, будто так и нужно, большой черный автомобиль с тремя серебряными горнами на крыле усиливает это миражное ощущение. Да и пассажир, которого можно случайно увидеть через опущенное стекло, тоже не очень-то смахивает на труженика пятилетки: молодой еще, лысоватый, очень холеный, со странным взглядом, поблескивающим через пенсне на мясистом носу. "Как капиталист какой-то, - подумает случайный прохожий и тут же тихо вскрикнет: - Да ведь это же Лаврентий Берия, всесильный чекист!" - и тут же парижский мираж рассеется.
Из боковой улочки стремительным шагом вышел Нугзар и направился к "паккарду". Берия из окна протянул ему руку, ладонью кверху. Нугзар, подойдя ближе, хлопнул по ней своей ладонью, пригнулся и шепнул прямо в нос старшему другу:
- Он приехал, Лаврентий. Я видел его сам и обнимал в доме дяди.
- Садись, поехали, - сказал Берия.
Нугзар нырнул в машину. "Паккард" рявкнул мотором, тронулся с места. Нищий кинто на углу в страхе перекрестился.
На склоне горы царя Давида лицом к городу стоит большой белый особняк. Окрестные жители уже забыли, что до революции он принадлежал чае- и кофеторговцу Лионозову, знают только, что к этому дому нельзя приближаться. Туда и направился "паккард".
Официально особняк был в ведении Совнаркома и проходил по разряду "гостевых", на самом деле здесь безраздельно хозяйничало ГПУ.
Когда подъехали, несколько черных автомобилей уже стояли у крыльца. Чекисты в штатской одежде несли охрану под окнами и вдоль стен. Их смуглый вид привносил что-то итальянское - то ли мафия собралась, то ли чернорубашечники на заре фашизма.
Здесь уже Нугзар не мог держаться на равных с Лаврентием Павловичем, потому он и шел к крыльцу, приотстав, не как младший друг, а как помощник.
Старший охранник вытянулся перед Берией. То приложил ладонь к виску:
- Здравствуйте, товарищи! Все в порядке?
- Все в порядке, товарищ Берия!
Внутри сходство с сицилийской мафией еще усилилось. Около дюжины дородных сумрачных мужчин, кто в полувоенном, кто в тяжелых костюмах-тройках, рассаживались вокруг стола. У некоторых на лацканах пиджаков были депутатские, вциковские значки, что свидетельствовало о принадлежности к партийной элите и отнюдь не уменьшало итальянских реминисценций.
Молчаливые охранники расставили на столе вино и закуски. Потом все охранники вышли. Участники встречи подняли бокалы "За нашу дружбу!" Сдержанные, известные в советской литературе как "скупые", улыбки пошли по лицам. Берия начал:
- Мы тут собрались, товарищи, поговорить о Ладо Кахабидзе, который только что вернулся в Грузию, чтобы стать председателем Центральной контрольной комиссии. Что он, действительно хороший человек или только притворяется? Нестор, Серго, Арчил, вы знали Ладо с девятьсот пятого года, вы уверены, что он наш друг, что он хороший товарищ? Вахтанг, Гиви, Вано, Мурман, Резо, Борис, Захар, ты тоже, Нугзар, - не стесняйтесь, давайте поговорим по-партийному!
Несмотря на ободрение друга, Нугзар старался держаться в этой компании, как и подобает самому младшему: скромно и старательно внимал каждому слову, и каждый участник совещания - или, так скажем, "сходки" - мог прочесть на его лице эту скромность и старательность. Несколько минут вокруг стола царило молчание. Партийцы посматривали друг на друга. Наконец Нестор, человек одного возраста с обсуждаемым Кахабидзе, высказался:
- Он мне никогда не нравился, этот Ладо.
Тут же заговорил еще один ветеран, Серго:
- Много о себе думает товарищ Кахабидзе. Только он, понимаешь, один чистый ленинец. Все остальные с душком.
Арчил, набычившись, сильно бил пальцем по столу. Все уже понимали, что он сейчас скажет. Так и оказалось.
- Перед революцией он был в нашей партии в межпартийной контрразведке, а во главе стоял кто? Бурцев, эсер, сбежал за границу. Теперь Ладо всегда ходит с таким видом, будто у него на всех материал по связям с охранкой.
Берия, пенсне вперед, тут же подпрыгнул Арчилу под руку:
- Включая?...
- Страшно сказать, кого включая, - ответил Арчил, не глядя на него. - Всех подозревает в предательстве "ленинских идеалов". Никакого уважения к вождям. Теперь говорит, что задаст бой коррупции в Грузии, как будто здесь капиталисты.
Минуты две в мрачном молчании все переваривали сногсшибательную информацию. Потом молодой Вано обратился к Берии:
- Это правда, что он называет товарища Сталина Кобой?
Берия мило улыбнулся:
- Многие старые товарищи называли товарища Сталина Кобой. Партийная кличка, подполье, ничего не поделаешь. - Тут он посуровел: - Однако сейчас по меньшей мере неуместно называть Кобой вождя народов СССР!
- Послушай, Лаврентий, зачем его назначили к нам председателем ЦЦК? Я считаю... - горячо начал было Вахтанг, но Берия остановил его мягким движением руки.
- Одну минуточку, Вахтанг. А разве уместно, товарищи, везде, как это делает Ладо, после первой же рюмки болтать, что у товарища Сталина шесть пальцев на ступне одной ноги, что он видел это собственными глазами?
Снова воцарилось молчание, на этот раз застойное, не выжидательное, как раньше, а своего рода "оживленное молчание", с некоторыми искорками в глазах, с улыбочками, с комическим "о-о-о, вот, мол, чем испугали". Даже проскользнул проказливый смешок.
- Зачем из этого делать историю? - сказал затем Серго. - Если у тебя пять, а не шесть, никто из этого не делает истории...
Нестор, пощипав усики, развел руками:
- В самом деле, что особенного - пять, шесть?
- Дело не в этом! - резко сказал Вано.
- Вот именно, Вано, дело не в этом! - с энтузиазмом поддержал его Берия.
Придвинулся Резо, резанул правду-матку:
- Товарищ Сталин просто не знает, что Ладо Кахабидзе издевается над ним, делает грязные намеки на прошлое, развязно судит о теле вождя, иначе Москва не назначила бы его на такой важный пост к нам!
- Ара, товарищи! - воскликнул Берия. Он положил руку на плечо Резо, как бы подчеркивая, что близкие друзья могу иногда прервать друг друга, второй рукой сжал запястье Нугзара и опять весь как бы поплыл вперед, поблескивая пенсне. Наступал ключевой момент "хорошего разговора".
- А может быть, товарищ Сталин как раз прекрасно знает о взглядах Ладо? - почти шептал он. - И в этом как раз причина его назначения? Может быть товарищ Сталин питает доверие к своим верным товарищам в нашей республике, что мы его не подведем?
И снова воцарилось молчание, на этот раз самое главное. Каждый смотрел на всех, все смотрели на каждого. Потом все одновременно расплылись в улыбках. Был провозглашен тост "За верность!"
Между тем, пока на склоне горы царя Давида шло совещание верных людей партии, на вершине ее шел поэтический пир. Терраса ресторана, расположенного в конце канатной дороги, была как бы подвешена в ночном небе. Внизу - Божеское творение, долина Куры. Полная луна освещает теснящиеся крыши Тифлиса, Метехский замок, изгибы реки. Поди придумай более поэтический пейзаж! Так размышлял старик шарманщик, стоявший со своей машиной в углу террасы, прямо над самой красотой. "Ходишь-ходишь по этому древнему миру, счета нет твоим годам, сам превращаешься в Вечного жида, а все восхищаешься простыми штучками луны". Он накручивал ручку машины, исторгая из нее почти неразличимые звуки кавказской музыки. С его плеч слетали два попугая и разносили среди гостей розовые билетики предсказаний "на счастье и удачу". Компания работала.
Поэты, не менее тридцати человек, сидели за большим столом. Кажется, весь гонорар за новую книгу Паоло Яшвили будет прокучен в эту же ночь. Нина сидела между виновником торжества и тамадой, другим знаменитым поэтом Тицианом Табидзе. Тосты поднимались непрерывно, один витиеватее другого...
- ...А так же за тот ветер, который надувал паруса "Арго", а сейчас переворачивает страницы твоей книги, дорогой Паоло! Алаверды к тебе, Тициан-батоно!
Тициан Табидзе давно уже стоял с бокалом в руке. Как тамада он должен был давать понять слишком многословным ораторам, что вино не ждет.
- Я принимаю тост за ветер! - сказал он. - И Паоло, конечно, выпьет за тот вечный ветер, что принес к нам сюда одну особу! Ту особу, что вдохновляла грузинскую поэзию последние два года. Братья поэты, поднимем бокалы за Прекрасную Даму Тифлиса! За Нашу Девушку! Этот титул всегда останется за ней, сколько бы лет ни прошло, где бы она ни оказалась, в Москве ли, в Париже ли, на Марсе ли! За Нину Градову!
Вскочил Паоло, поднял рог над головой. На плечо Нины, сияющей и смущенной, как раз в подходящий момент сел попугай. В клюве у него был розовый билетик. Она развернула билетик и прочла вслух:
Тот человек, что вам дороже,
Сейчас придет и вам поможет!
Весь стол расхохотался, все, конечно, стали кричать, что этот человек уже пришел, что он, конечно, такой девушке поможет... Нина смеялась вместе со всеми. Она была довольна, что попугай вдруг так удачно снизил застольные высокопарности, в которых у грузин нет ни потолка, ни предела. Поэты же, хоть и смеялись - чувством юмора никто тут обделен не был, - а все-таки досадовали, что сорвано такое велеречие. Поэтому, как только смех чуть-чуть стих, Паоло Яшвили не замедлил выступить, потрясая своим рогом:
- Принимая "алаверды" моего брата Тициана, друзья, я пользуюсь волей, что дает нам наша Вечная Родина, чтобы назвать Нашу Девушку...
В этот момент ритуал опять оборвался. На дальнем конце стола поднялся человек, взъерошенный и пьяный, поднялся, если можно так сказать о персоне, совсем обвисшей в своем богемном обличье. Нинин законный супруг, бывший лефовец, бывший имажинист, поэт, прокочевавший по всем мыслимым поэтическим группам двадцатых годов, Степа Калистратов. Вдруг, несмотря на обвислость, он зарокотал мощно, как когда-то с эстрады:
- Прошу прощения, можно без "алаверды"?... Нельзя ли мужу Вашей Девушки сказать несколько слов? Эй вы, поэты! Вы дуете вино, шамаете шашлык, волочитесь за моей очаровательной паршивой женой, как будто все в порядке, как будто наш карнавал продолжается... А между тем - пиздец! Позор и мрак - вот наше будущее! Сережки Есенина уже нет! Володьки Маяковского уже нет! Рисунок звезд не в нашу пользу, братцы! И ваш покорный слуга Степа Калистратов еле жив!
Произнеся этот монолог и исчерпав, видно, все силы, Степан бухнулся на стул и совсем уже обвис в руках своего дружка Отари, второго племянника дяди Галактиона, существа на удивление томного и молчаливого, как олень.
Поэты, даром что грузины, не обиделись на Степана за нарушение ритуала застолья. Кто-то, правда, пробормотал: "Вот вам типичный русский скандал в благородном семействе". Кто-то тут же возразил: "Ах, оставьте, это просто отрыжка футуризма, эпате..." Но большинство просто преисполнилось сочувствия: "Степан - страдающая душа! Он гений! Давайте выпьем за него!"
Вдруг что-то произошло. Один из местных вышибал прибежал, зашептал что-то на ухо Яшвили. У того округлились глаза. Все повернулись ко входу, ожидая вновь прибывшего. Легкими шажками на террасу впорхнул, словно воробушек, небольшой человек лет под сорок. Он простер руки к столу поэтов и высоким, едва не обрывающимся от гордости и восторга голосом начал читать:
Я скажу тебе с последней
Прямотой:
Все лишь бредни - шерри-бренди,
Ангел мой!
Все с грохотом вскочили: Осип! Да ведь это же сам Осип во плоти! Слава Мандельштаму!
Нина была потрясена. Она знала, как и весь литературный Тифлис, что Мандельштам где-то на Кавказе, что он несколько дней провел в городе у Зданевичей, а потом уехал то ли в Армению, то ли в Азербайджан, но могла ли она вообразить, что ее кумир вдруг так неожиданно появится над городом, под луной, в парах вина, в ту ночь, когда она - уж это она точно знала - с голыми плечами столь неотразима, что он будет так ошалело на нее оглядываться, пока обнимается с Паоло и Тицианом, будто узнал в ней одну из "красавиц тридцатого года", может быть даже ту, Соломинку, тоже грузинку, как и сама она, особенно в эту ночь?
- Откуда ты, Осип? - громко спросил Паоло, разыгрывая перед понимающей аудиторией сцену встречи двух братьев по Мировой Словесности.
- Из Армении! - вскричал Мандельштам. - Еле ноги унес оттуда! Слушайте, вот несколько строк! - Он начал читать, явно на Нину: - Там, в Нагорном Карабахе, в хищном городе Шуше, я изведал эти страхи, соприродные душе... - Бросил читать и спросил, будто очертя голову, громким шепотом: - Бога ради, Паоло, кто ОНА?
Паоло с гордостью представил:
- Нина Градова, молодая поэтесса, только что мы титуловали Нашей Девушкой!
Мандельштам холодными лапками цапнул Нинину ладонь:
- Нина, вы... я просто ошеломлен... вы как будто оттуда, из "Бродячей собаки"!..
- "Я научился вам, блаженные слова: Ленор, Соломинка, Лигейя, Серафита", - как зачарованная, прочла Нина.
- О, вы помните? - прошептал Мандельштам.
Поближе к ним подошел шарманщик. Крутанул музыку на полную катушку. Попугаи бурно взлетели с его плеч. Мандельштам зашарил по карманам:
- У меня, как всегда, ни рубля...
Страницы
предыдущая целиком следующая
Библиотека интересного