Некоторые из них считали, что Советы расходовали слишком большую часть своих ресурсов на вооружения. В любом случае, такие маленькие страны как Сингапур могли только наблюдать за глобальными тенденциями, но не могли повлиять на конечный результат.
Нам приходилось анализировать ситуацию с региональной, а не глобальной точки зрения. Вывод американских войск из Вьетнама и Таиланда после окончания войны во Вьетнаме создал для нас проблемы. Было ясно, что американцы больше никогда не вступят в бой с коммунистическими повстанцами на азиатском континенте. Далее, нас интересовало то, как долго американские войска будут оставаться на Филиппинах, чтобы создать противовес растущей мощи советского флота в Индийском и Тихом океанах. В Сингапуре хотели, чтобы Соединенные Штаты оставались на Филиппинах.
Чтобы смягчить беспокойство Дэн Сяопина по поводу отношений Сингапура с Советским Союзом, я перечислил наших основных торговых партнеров: Японию, США, Малайзию и страны Европейского сообщества, – на каждого из которых приходилась от 12 % до 14 % нашего внешнеторгового оборота. На долю Китая приходилась 1.8 %, Советского Союза – 0.3 %, так что вклад Советского Союза в развитие нашей экономики был ничтожным. Меня также не стоило убеждать относительно гегемонистских устремлений русских. Я напомнил ему как в 1967 году, после посещения Абу-Симбела (Abu Simbel) и Асуана (Aswan) в Египте, во время моего возвращения в Каир на египетском самолете в сопровождении египетского министра, уже перед посадкой самолета в кабине летчика возникло замешательство. Министр извинился и прошел в кабину самолета. После того, как самолет приземлился, я узнал, что советский летчик другого самолета заявил диспетчерам аэропорта, что не понимает по-английски, и потребовал, чтобы его самолету разрешили приземлиться ранее, чем нашему самолету, в котором летела официальная делегация. Египетскому министру пришлось прокричать свои команды из кабины самолета, чтобы добиться приоритетной посадки самолета, перевозившего официальных лиц. Так что меня не стоило убеждать в высокомерии русских.
Китай хотел объединить страны Юго-Восточной Азии, чтобы изолировать «русского медведя», в то время как наши соседи хотели объединиться с нами, чтобы изолировать «китайского дракона». В странах Юго-Восточной Азии не было «заморских русских», стоявших во главе коммунистических повстанцев, но были «заморские китайцы», поощряемые и поддерживаемые Коммунистической партией Китая и правительством Китая, и угрожавшие Таиланду, Малайзии, Филиппинам и, в меньшей степени, Индонезии. Кроме того, Китай открыто настаивал на особых отношениях с китайцами, проживавшими за рубежом, ввиду связывавших их кровных уз, и напрямую обращался к их патриотизму через головы правительств стран, гражданами которых они являлись, убеждая их вернуться и помочь Китаю в проведении «четырех модернизаций».
За несколько недель до того, в октябре, в Сингапуре находился с визитом премьер-министр Вьетнама Фам Ван Донг. Он сидел на том же месте, где сейчас сидел Дэн. Тогда я спросил его о причинах проблем в отношениях между Вьетнамом и этническими китайцами, или «народностью хоа» (Hoa people). Фам Ван Донг грубо ответил, что, как этническому китайцу, мне следовало бы знать, что этнические китайцы будут всегда поддерживать Китай, так же как вьетнамцы будут поддерживать Вьетнам, где бы они ни проживали. Меня не столько беспокоили мысли Фам Ван Донга, сколько то, что он, вероятно, наговорил лидерам Малайзии. Я напомнил другой инцидент, во время которого постоянный представитель Вьетнама в ООН заявил постоянным представителям четырех стран АСЕАН, что вьетнамцы относились к людям «народности хоа, как равным», но те оказались неблагодарными. В этом якобы и заключалась причина массового бегства 160,000 этнических китайцев из Ханоя в Китай через границу, тогда как китайцы на юге бежали из Вьетнама на лодках. Постоянный представитель Индонезии в ООН, забыв, что его коллеги из трех других стран АСЕАН сами были этническими китайцами, ответил на это, что вьетнамцы были слишком добры к «народности хоа», и что им следовало бы поучиться у Индонезии. Поэтому у Дэн Сяопина не должно было быть никаких сомнений в том, насколько подозрительно относились к Сингапуру его соседи.
Я добавил, что Фам Ван Донг возложил венок к Национальному монументу Малайзии (Malaysia's National Monument), а Дэн Сяопин отказался сделать это. Фам Ван Донг также пообещал, что Вьетнам не будет помогать повстанцам, Дэн этого также не сделал. Поэтому в Малайзии должны были относиться к нему с подозрением. Между малайцами-мусульманами и китайцами в Малайзии, между жителями Индонезии и проживавшими там этническими китайцами существовала затаенная подозрительность и вражда. Так как Китай занимался «экспортом революции» в страны Юго-Восточной Азии, то мои соседи по АСЕАН хотели, чтобы Сингапур объединился с ними, и не против Советского Союза, а против Китая.
Я сказал, что правительства стран АСЕАН рассматривали радиотрансляции из Пекина, предназначавшиеся для этнических китайцев, в качестве опасной подрывной деятельности. Дэн молча слушал, ему никогда и в голову не приходило, что действия Китая рассматривались подобным образом, а именно: Китай, большое иностранное государство, занимался подрывной работой среди жителей других стран через голову их правительств. Я сказал, что было весьма маловероятно, чтобы страны АСЕАН позитивно отнеслись к его предложению об организации объединенного фронта против Советского Союза и Вьетнама, и предложил ему обсудить пути решения этой проблемы. После этого я сделал паузу.
Выражение лица Дэн Сяопина и его жесты выражали испуг. Он знал, что я говорил правду. Внезапно он спросил: «Что же Вы хотите, чтобы я сделал?» Я был потрясен: никогда еще не встречал я коммунистического лидера, который был бы способен отклониться от первоначального плана переговоров, убедившись, что тот не соответствовал реальности, а уж тем более спросить меня, что бы я хотел, чтобы он сделал. Я ожидал, что он просто отодвинет в сторону мои соображения, как это сделал Хуа Гофэн в Пекине в 1976 году, когда я указал ему на непоследовательность политики Китая, поддерживавшего Коммунистическую партию Малайи, раздувавшую пожар революции в Сингапуре, а не в Малайе. Тогда Хуа Гофэн гневно ответил, что он не был знаком с деталями, но добавил, что «где бы коммунисты ни боролись, – они обязательно победят». С Дэном было не так. Он понял: чтобы добиться изоляции Вьетнама, ему следовало всерьез заняться этой проблемой. Я колебался, стоило ли говорить этому закаленному, мужественному революционеру, что ему необходимо было предпринять, но, поскольку он сам спросил меня об этом, я сказал: «Прекратите подобные радиотрансляции, прекратите подобные призывы. Для этнических китайцев, проживающих в странах АСЕАН, будет лучше, если Китай не будет подчеркивать существование родственных отношений и играть на их этнических чувствах. Коренное население всегда будет настроено подозрительно по отношению к ним, независимо от того, станет ли Китай играть на родственных чувствах китайцев, или нет. Если же Китай будет делать это столь очевидно, то это только усилит подозрительность местного населения. Китай обязан прекратить радиотрансляции, ведущиеся компартиями Малайи и Индонезии из Южного Китая».
Дэн ответил, что ему потребуется время, чтобы подумать над моими словами, добавив, что у Фам Вам Донга он учиться не станет. Дэна также просили возложить венок к Национальному монументу Малайзии, который увековечивал память тех, кто убивал коммунистов Малайзии, – как коммунист, он не мог на это пойти. Дэн сказал, что Фам Ван Донг возложил венки, потому что он был «таким коммунистом и продавал свою душу». Дэн подчеркнул, что Китай высказывался честно, китайцы никогда не скрывали своих взглядов, а с тем, что они говорили, следовало считаться. Во время войны в Корее Китай выступил с заявлением: если американцы выйдут на рубеж реки Ялуцзян (Yalu River), то китайцы не станут сидеть, сложа руки. Американцы не обратили на это никакого внимания, но в вопросах внешней политики китайцы всегда говорили именно то, что думали. Что же касалось компартий, то, как перевел его переводчик, Дэну «было нечего добавить». На самом деле, Дэн сказал по-китайски, что он «утратил интерес повторять одно и то же снова и снова».
Он сказал, что повторявшиеся заявления Китая, касавшиеся его политики по отношению к китайцам, проживавшим за рубежом, преследовали двоякую цель. Во-первых, они были вызваны антикитайскими действиями Вьетнама; во-вторых – соображениями внутренней политики, которые являлись результатом действий «банды четырех» в период «культурной революции». Родственники китайцев, проживавших за рубежом, серьезно пострадали в этот период, многие были подвергнуты репрессиям и брошены в тюрьмы. Он хотел вновь заявить о позиции Китая по отношению к этническим китайцам, проживавшим заграницей. Эта позиция состояла в том, что Китай поощрял их принимать гражданство страны проживания; желавшие сохранить китайское гражданство должны были соблюдать законы страны проживания; а двойного гражданства Китай не признавал.
Относительно Камбоджи он заверил меня, что заключение советско-вьетнамского договора о дружбе и сотрудничестве не окажет влияния на подход Китая к этой проблеме. Дэн сказал, что Китай не боялся того, что Вьетнам мог бы обратиться к Советскому Союзу с просьбой пригрозить Китаю, добавив, что Советский Союз не посмеет вступить в серьезную схватку с Китаем. У него был очень серьезный вид, когда он сказал, что Китай накажет вьетнамцев, если они нападут на Камбоджу, и заставит их дорого заплатить за это. Советский Союз поймет, что поддержка Вьетнама будет для него непосильным бременем. Затем он спросил меня, какой совет друзья (подразумевая Сингапур) могли бы дать Китаю относительно проблем, стоявших перед обеими странами.
Я ответил, что лидерам Камбоджи следовало обращать внимание на мнение международных кругов, если они рассчитывали завоевать их симпатии. Они же вели себя нерационально, совершенно не считаясь со своим собственным народом. Дэн ответил, что он также «не понимал» некоторых вещей, происходивших в Пномпене. Он ничего не сказал в защиту геноцида, осуществлявшегося «красными кхмерами».
В заключение я сказал, что, по словам Дэн Сяопина, для проведения «четырех модернизаций» Китаю потребуется 22 года. Если на протяжении этого периода в Юго-Восточной Азии не будут возникать проблемы, то общая ситуация улучшится. Если же такие проблемы возникнут, как это уже случилось в отношениях с Вьетнамом и Камбоджей, то последствия этого будут неблагоприятными для Китая. Дэн согласился со мной. Он выразил надежду, что в странах АСЕАН будут царить единство и стабильность, и добавил, что это было сказано «от чистого сердца».
Из всех лидеров, которых мне приходилось встречать до того, Дэн Сяопин произвел на меня самое сильное впечатление. Несмотря на свой маленький рост (152 сантиметра), он был гигантом среди людей. В возрасте 74 лет, услышав нелицеприятные истины, он был способен изменить свое мнение. Два года спустя, после того как китайцы предоставили альтернативные возможности для радиовещания братским коммунистическим партиям в Таиланде и Малайзии, их радиотрансляции прекратились.
За ужином я убеждал его бросить курить. Он сказал, указав на свою жену, что доктора уже говорили ей заставить его бросить курить, так что он старался курить поменьше. В тот вечер Дэн не курил и не пользовался плевательницей, – он знал, что я страдаю аллергией к табаку.
Перед его отъездом я заехал на 20 минут в резиденцию Вилла Истана, чтобы побеседовать. Дэн сказал, что был рад приехать и снова увидеть Сингапур через 58 лет после первого посещения. Город пережил огромные изменения, и он поздравил меня с этим. Я ответил, что Сингапур – маленькая страна с населением 2.5 миллиона человек. Он вздохнул и сказал: «Если бы у меня был один Шанхай, мне бы тоже удалось его быстро изменить, но у меня – целый Китай!»
Дэн Сяопин сказал, что хотел посетить Сингапур и Америку до того, как «присоединится к Карлу Марксу». Сингапур, – потому что во время окончания Первой мировой войны он уже был здесь по пути в Марсель, куда он ехал учиться и работать. Тогда город был колонией. А Америку, – потому что Китай и Америка обязаны говорить друг с другом. Только после того, как Вьетнам оккупировал Камбоджу, я понял, почему он так хотел посетить США.
По дороге в аэропорт я прямо спросил его, что он будет делать, если Вьетнам нападет на Камбоджу. Оставит ли он Таиланд в уязвимом положении и станет наблюдать со стороны, как тайцы будут подвергаться запугиванию, а затем будут вынуждены склониться на сторону Советского Союза? Дэн Сяопин сложил губы трубочкой, его глаза сузились, и он прошептал: «Это зависит от того, как далеко они зайдут». Я сказал ему, что он должен будет что-то предпринять после того, как премьер-министр Таиланда устроил ему такой открытый и сердечный прием в Бангкоке. Криангсак вынужден был полагаться на Китай, чтобы поддерживать некоторый баланс сил. Дэн обеспокоено посмотрел на меня и прошептал: «Это зависит от того, как далеко они зайдут».
В аэропорту он обменялся рукопожатиями с министрами и официальными лицами, обошел строй почетного караула, поднялся по трапу в «Боинг-707», затем обернулся и помахал на прощание рукой. Когда дверь за ним закрылась, я сказал своим коллегам, что сопровождавшие его лица приготовились получить нагоняй, – Дэн Сяопин завершил визит, к которому его не подготовили. За исключением небольших групп зевак, в городе не было ни шумных толп китайцев, ни торжествующих масс китайцев-жителей Сингапура, которые бы приветствовали его.
Несколько недель спустя мне показали статью о Сингапуре, напечатанную в «Жэньминь жибао». Линия газеты изменилась. Сингапур описывался в ней как город-сад, у которого стоило поучиться в плане озеленения, обеспечения населения жильем и развития туризма. Нас больше не называли «гончими псами американских империалистов». Мнение китайцев о Сингапуре изменилось еще больше в октябре следующего, 1979 года, когда в своей речи Дэн Сяопин сказал: «Я ездил в Сингапур, чтобы изучить, как они использовали иностранный капитал. Сингапур извлек выгоду из предприятий, основанных там иностранцами. Во-первых, иностранные предприятия платили государству налог в размере 35 % чистой прибыли. Во-вторых, рабочие получали зарплату. В-третьих, иностранные инвестиции создали сферу обслуживания. Все это приносило доход государству». Увиденное Дэн Сяопином в Сингапуре стало использоваться в качестве примера того, чего, как минимум, должен был добиться китайский народ.
В конце января 1979 года Дэн посетил Америку и договорился с президентом Картером о восстановлении дипломатических отношений без отказа США от поддержки Тайваня. Он также удостоверился в том, что Соединенные Штаты не присоединились бы к Советскому Союзу в случае, если бы Китай напал на Вьетнам и «наказал» его. Вот почему Дэн так сильно хотел посетить США.
Проводя свой отпуск в Гонконге за игрой в гольф, я встретил в доме губернатора в Фанлине (Fanling) эксперта по Китаю Дэвида Бонавиа (David Bonavia), до того работавшего в лондонской газете «Таймс» (Times). Он сказал, что предупреждение Дэн Сяопина в адрес Китая было пустой угрозой, потому что в Южно-Китайском море находился советский военный флот. Я сказал ему, что я встретился с Дэн Сяопином три месяца назад, и он произвел на меня впечатление человека, который слов на ветер не бросает. Два дня спустя, 16 февраля 1979 года, вооруженные силы Китая нанесли удар по пограничным районам Северного Вьетнама.
Китай заявил, что эта военная операция носила ограниченный характер, и потребовал от Совета Безопасности ООН принять немедленные и эффективные меры по прекращению вооруженной агрессии Вьетнама против Камбоджи и оккупации Камбоджи Вьетнамом. Операция продолжалась один месяц. Китайцы понесли тяжелые потери, но продемонстрировали вьетнамцам, что, какую бы цену ни пришлось за это платить, китайцы были способны глубоко проникнуть на территорию Вьетнама, разрушая на своем пути города и деревни, а затем отойти на свою территорию, что они и сделали 16 марта 1979 года.
Во время китайского вторжения во Вьетнам Дэн публично заявил, что Китай был готов к возможной войне с Советским Союзом, и что урок Вьетнаму являлся также уроком Советскому Союзу. Советский Союз не напал на Китай. Западная пресса расценила китайскую карательную операцию как неудачную, но я считаю, что она изменила историю Восточной Азии. Вьетнамцы знали, что Китай нападет на них, если, вслед за Камбоджей, они нападут на Таиланд. Советский Союз не хотел оказаться втянутым в затяжную войну в отдаленной части Азии. Советы могли бы позволить себе провести быструю, решительную операцию против Китая, но китайцы лишили их этой возможности, заявив, что военная операция носила «карательный» характер и не ставила своей целью захват Вьетнама. Как Дэн Сяопин и предсказывал, Советскому Союзу пришлось взвалить на себя ношу по поддержке Вьетнама и нести ее на протяжении следующих 11 лет, – до 1991 года, пока Советский Союз не распался. Когда же это произошло, в октябре 1991 года, после 12 лет дорогостоящей и бесполезной оккупации, вьетнамцы согласились вывести войска из Камбоджи.
Во время моего второго визита в Китай в ноябре 1980 года я обнаружил многочисленные перемены. Люди, сделавшие головокружительные карьеры в период «культурной революции», были потихоньку отодвинуты на второй план, а их революционное рвение больше не выпячивалось наружу. Во время моего первого визита в Китай в 1976 году на меня произвел гнетущее впечатление постоянно исполненный чрезмерного рвения взгляд китайского чиновника, отвечавшего за соблюдение протокола. Теперь же, когда «культурная революция» была официально осуждена, у людей, казалось, гора с плеч свалилась.
Переговоры со мной вел премьер-министр Чжао Цзыян. Он отличался от Хуа Гофэна и Дэн Сяопина. Чжао Цзыян был среднего телосложения, у него были тонкие черты лица, а кожа казалась покрытой легким загаром. Я без труда понимал его, ибо он говорил на китайском языке без сильного провинциального акцента, у него был хороший, сильный голос. Он был выходцем из провинции Хэнань (Henan), находившейся к югу от Пекина. Хэнань была колыбелью китайской цивилизации и представляла собой огромную, когда-то богатую сельскохозяйственную область, которая теперь была беднее, чем прибрежные провинции.
Мы обсуждали камбоджийский вопрос и то, как подыскать альтернативу «красным кхмерам», которые являлись основной силой в партизанской войне против вьетнамцев. Чжао кивнул, соглашаясь с тем, что Пол Пот являлся неприемлемой политической фигурой для международного сообщества. Я признал, что, к сожалению, «красные кхмеры» являлись наиболее боеспособной силой, боровшейся с вьетнамцами. Чжао стал премьер-министром незадолго до того, и ему недоставало уверенности в себе, чтобы самостоятельно принимать решения по Камбодже и Вьетнаму без согласия Дэн Сяопина. Он показался мне человеком разумным, уравновешенным, без острых углов, а также идеологически незашоренным.
Китайская протокольная служба заранее получила копию речи, которую я собирался произнести на официальном обеде. Китайцы хотели, чтобы я убрал из нее абзац, в котором критиковалась их политика по отношению к Коммунистической партии Малайи и радиотрансляции, которые велись из Китая. Там говорилось следующее: «В течение многих лет Китай провоцировал и оказывал поддержку партизанскому движению в Таиланде, Малайе и Индонезии. Многие лидеры стран АСЕАН сумели заставить себя забыть об этих неприятных событиях в прошлом. К сожалению, некоторые остаточные проявления старой китайской политики продолжают портить отношения между Китаем и странами АСЕАН».
Когда после обеда переговоры возобновились, я упомянул об этом вопросе. Китайская протокольная служба заявила, что эта часть речи являлась неприемлемой, и, если я хотел произнести речь, то эту часть речи следовало опустить, иначе никаких речей на банкете вообще не будет. Это было чем-то из ряда вон выходящим. Я уже раздал копии своей речи представителям прессы Сингапура, а они уже передали их иностранным корреспондентам, так что опустить какую-либо часть речи было невозможно. Чжао Цзыян ответил, что китайский народ не простил бы ему, если бы я выступил с этой речью, а он в своей речи не дал бы мне ответа на некоторые заявления, содержавшиеся в моем выступлении. Он не хотел превращать «торжественный и дружеский банкет», устроенный в мою честь, в повод для обмена жесткими заявлениями, что повлекло бы за собой неблагоприятные международные последствия. По его словам, вопрос о том, что мне следовало говорить во время банкета, не стоял, он просто хотел предложить обеим сторонам воздержаться от речей. Если же, несмотря на это, мои взгляды были бы публично обнародованы, то он отнесся бы к этому с пониманием. Я согласился с тем, что речей на банкете не будет.
Чжао Цзыян начал с изложения китайских взглядов на советскую глобальную стратегию, заверив меня, что Китай пройдет свою часть пути, чтобы развеять подозрения и страхи Малайзии и Индонезии по отношению к Китаю. Целью советской стратегии было установление контроля над нефтяными ресурсами и морскими путями, включая Малаккский пролив, чтобы оказывать давление на Японию, Западную Европу и, в некоторой степени, на США. Поэтому развитие отношений между Советским Союзом и Вьетнамом преследовало достижение стратегических целей, а не получение сиюминутных выгод. Он сказал, что Малайзии и Индонезии никогда не удастся оторвать Вьетнам от Советского Союза. Это могло случиться только в том случае, если бы Вьетнам отказался от притязаний на гегемонию в регионе, и тогда он не нуждался бы в Советском Союзе; либо Советский Союз отказался бы от притязаний на глобальную гегемонию, в результате чего Вьетнам стал бы ему не нужен.
Проблема межпартийных отношений, по его словам, сложилась исторически и являлась, по своей сути, глобальной. Китай искренне стремился сделать так, чтобы эта проблема не оказывала негативного влияния на его взаимоотношения со странами АСЕАН, но для того, чтобы решить проблему взаимоотношений с коммунистическими партиями, требовалось время. Он готов был дать мне официальные заверения, что Китай решит эту проблему, но это случилось бы не мгновенно.
Чжао Цзыян сказал, что проблема отношений с китайцами зарубежья также сложилась исторически. Китай не одобрял двойного гражданства и поощрял китайцев, проживавших заграницей, принимать гражданство страны проживания. Тем не менее, если этнические китайцы, проживавшие заграницей, сохраняли китайское гражданство, то Китай не порывал связей с ними. Что же касается вклада, вносимого этническими китайцами в модернизацию Китая, то это не было официальной политикой правительства КНР. Он пообещал, что Китай предпримет шаги, чтобы уменьшить подозрения других стран относительно отношений с китайцами зарубежья. Тем не менее, обеим сторонам следовало уделять больше внимания более серьезным проблемам, чем эта. Что же касается Камбоджи, то он сказал, что у меня должна была состояться встреча с Дэн Сяопином для обсуждения со мной всех вопросов, которые я хотел бы поднять. Иными словами, Дэн обладал верховной властью.
На следующее утро я встретился в Дэн Сяопином в другом зале Большого Дворца Народов. Встреча длилась более двух часов. Дэн выглядел энергичным, деятельным, он был хорошо информирован и говорил большую часть времени. Он сказал, что мои переговоры с Чжао Цзыяном прошли хорошо, добавив, что генерал У Не Вин также не произнес речи на банкете, устроенном в его честь в Большом Дворце Народов, но, тем не менее, провел «хорошие переговоры» с китайцами. Так он дал понять, что отмена моей речи на банкете не окажет влияния на исход наших переговоров.
По словам Дэна, Китай был огромной страной с большим населением, он не нуждался в ресурсах других стран. Главной проблемой страны было преодоление бедности и отсталости, что являлось «великим начинанием, осуществление которого может потребовать полстолетия». Китай был перенаселен, у страны накопилось слишком много проблем, которые необходимо было решать. Он надеялся, что я разъясню «искреннюю и ясную» позицию Китая правительствам Индонезии и Малайзии. Китай хотел существования сильного союза стран АСЕАН: «Чем сильнее, тем лучше». Отношения со странами АСЕАН, США, Японией и Западной Европой Китай строил в рамках своей «глобальной стратегии». Дэн добавил, что хорошо понимает позицию Сингапура относительно установления дипломатических отношений с Китаем только после того, как это сделает Индонезия. Расчет правительства Сингапура был верным и соответствовал «стратегическим соображениям» Сингапура.
Что касалось Камбоджи, то нам, по его словам, следовало согласовать два вопроса. Во-первых, политическое урегулирование проблемы Камбоджи должно было основываться на выводе вьетнамских войск из Камбоджи, иначе просто было не о чем говорить. Во-вторых, необходимо было обеспечить единство среди всех групп сопротивления внутри Камбоджи. «Красные кхмеры» хотели объединиться с другими силами сопротивления, они готовы были признать принца Сианука или, если Сианук этого не желал, Сон Сена, в качестве главы государства. Тут я возразил, что ни тот, ни другой этого не желали. В ответ Дэн подчеркнул, что без «красных кхмеров» ни о каком союзе говорить не приходилось, – политика Пол Пота была ошибочной, но любое политическое урегулирование в Камбодже должно было базироваться на «существующих реалиях». Я сказал, что одной из таких реалий было то, что, за исключением КНР, все остальные страны мира считали, что Пол Пот является убийцей и сумасшедшим, и что принц Сианук и Сон Сен правы в том, что не желали иметь дело с «красными кхмерами». Таиланд и Сингапур опасались, что другие страны станут рассматривать их в роли китайских марионеток, ибо они поддерживали правительство Демократической Кампучии, боровшееся за сохранение своего места в ООН.
По моему мнению, необходимо было решить две главных проблемы. Во-первых, проблему представительства Камбоджи в ООН, ибо вакантное место, в конце концов, занял бы Хенг Самрин. Во-вторых, следовало усилить вооруженное сопротивление вьетнамцам в Камбодже. Боевые действия велись в основном «красными кхмерами», но так не должно было продолжаться вечно. Малайзия и Индонезия должны были чувствовать себя спокойно относительно того, что продолжавшаяся поддержка Китаем правительства Демократической Кампучии не приведет к восстановлению влияния Китая в Камбодже. Обе страны верили аргументам Вьетнама, что действия стран АСЕАН помогали Китаю ослабить Вьетнам и тем самым позволяли Китаю усилить свое влияние в Юго-Восточной Азии. Президент Сухарто как-то сказал мне, что через десять лет Китай мог создать серьезные проблемы в регионе.
Вместо ответа Дэн Сяопин спросил, каким образом Малайзия и Индонезия могли изгнать вьетнамцев из Камбоджи. Я ответил, что ни ту, ни другую страну оккупация Камбоджи Вьетнамом не беспокоила, – они верили, что сильный Вьетнам мог бы противостоять экспансии Китая в южном направлении. Речь шла не о действительных планах Китая в регионе, а о его потенциальных возможностях, а также о том, насколько эти возможные действия отвечали бы интересам Китая. Малайзия и Индонезия рассматривали Китай в качестве страны, которая на протяжении последних 30 лет причинила им немало хлопот.
Дэн неоднократно просил меня внести вклад в усиление единства сил сопротивления в Камбодже. Китай построил «похожую на дворец» резиденцию для принца Сианука в Пекине. Дэн дружил с Сиануком, но они умышленно не разговаривали о политике. Я подвел итог: во-первых, Китай будет поддерживать и поощрять создание в Камбодже некоммунистических групп сопротивления вьетнамским оккупантам; во-вторых, Китай согласится с образованием независимого правительства Кампучии после вывода вьетнамских войск из страны, даже если Китай не будет иметь какого-либо влияния на это правительство. Дэн Сяопин согласился. На пресс-конференции в Пекине с участием иностранных корреспондентов я изложил эти два пункта, опровержения со стороны Китая не последовало.
Дэн попросил меня передать правительствам стран АСЕАН, что им не следовало полагать, что любая коммунистическая страна будет, тем самым, поддерживать хорошие отношения с Китаем. Наибольшую угрозу представлял собой Советский Союз, и необходимо было ясно представлять себе разрушительные последствия его глобальной политики. Дэн риторически спросил, какую пользу могла бы извлечь Индонезия, противодействуя китайской политике борьбы с глобальной советской стратегией. Поэтому уступки Индонезии и Малайзии со стороны Китая не разрешили бы проблему, ибо обе страны основывали свою политику на неверных стратегических предпосылках.
На этой ноте мы завершили переговоры и приступили к обеду, во время которого китайцы подали знаменитый деликатес, – медвежьи когти, тушенные в густом соусе. Это было лучшим блюдом, которое я когда-либо пробовал в Большом Дворце Народов. Повар специально постарался для гостей Дэн Сяопина, – медведи являются вымирающим видом в Китае.
Согласно китайскому протоколу мне устроили встречу с Хуа Гофэном. Он все еще оставался Председателем КПК и, таким образом, по должности был выше, чем Дэн Сяопин, занимавший должность заместителя Председателя КПК. Тем не менее, судя по рангам официальных лиц, присутствовавших на встрече, у меня не осталось сомнений в том, кому принадлежало последнее слово.
Премьер-министр Чжао Цзыян снова встретился со мной в Пекине в сентябре 1985 года. Он обратился ко мне как к «старому другу Китая». Так они называли тех, с кем хотели вести себя непринужденно. Затем он спросил меня о впечатлениях от тех мест, которые я посетил по пути в Пекин.
Его манера говорить побудила меня к тому, чтобы высказаться. Я сказал, что можно было бы рассказать ему о своих безобидных наблюдениях, опустив критические высказывания, но это не принесло бы ему никакой пользы. Сначала я рассказал ему о своих позитивных впечатлениях. Руководители в Шанхае были моложе, чем в 1976 году, они были полны сил и энергии; люди на улицах выглядели более довольными и зажиточными, были одеты в разноцветные одежды; повсюду велось строительство, а проблемы с дорожным движением еще не вышли из-под контроля. На меня произвел впечатление губернатор провинции Шаньдун (Shandong), – энергичный деятель, полный идей и амбициозных планов по модернизации инфраструктуры провинции. Он поделился планами строительства аэропортов в Цзинане (Jinan) и Яньтае (Yantai), а также предложил нашим бизнесменам принять участие в осуществлении трех деловых проектов; штат его сотрудников был хорошо организован.
После этого я перешел к изложению отрицательных впечатлений. К сожалению, старые дурные привычки китайцев не изменились. Я занимал должность премьер-министра на протяжении более двадцати лет, мне пришлось останавливаться во многих резиденциях для приема гостей, и по их состоянию я мог судить о состоянии администрации. Огромный комплекс для приема гостей в Цзинане произвел на меня впечатление ненужного расточительства. Мне сказали, что мои апартаменты с гигантской ванной были построены специально для визита Председателя Мао. То количество рабочих рук, которое требовалось, чтобы поддерживать этот комплекс в хорошем состоянии, можно было бы использовать с куда большей пользой для обслуживания отеля экстракласса. Поскольку гостей в резиденции было мало, и приезжали они редко, то персонал простаивал.
Дороги оставались плохими. Местами, 150-километровая (примерно 90 миль) дорога от Цзинаня до Цюйфу (Qufu), – города, где родился Конфуций, – прерывалась участками грязной проселочной дороги. Римляне построили дороги, которые прослужили 2,000 лет. В Китае было полно рабочей силы и камня, а потому было непонятно, почему провинциальная столица Цзинань и Цюйфу, – город, обладавший потенциалом для развития туризма, – соединяла грязная проселочная дорога. В Сингапуре было мало памятников истории и культуры, но, имея население 2.5 миллиона человек, город ежегодно принимал 3 миллиона туристов (в середине 80-ых годов). Китай богат историческими памятниками и развалинами древних монументов. Привлекая туристов прекрасной природой, свежим воздухом, свежей пищей, продавая им сувениры, подарки, оказывая услуги, можно было бы обеспечить занятость и доход многим людям. Китай, который тогда имел население около миллиарда человек, посещало около одного миллиона туристов в год: 800 тысяч китайцев, проживавших за рубежом и 200 тысяч иностранцев. Поколебавшись, я высказал предположение, что они могли бы направить некоторых руководителей в Сингапур, – там они не сталкивались бы с языковыми и культурными барьерами и смогли бы понаблюдать за нашим отношением к работе. Чжао приветствовал мое предложение. Он предложил, чтобы мы прислали наших управляющих высшего, среднего и низшего звена, чтобы они смогли оценить работу китайских рабочих на китайских предприятиях. Я сказал, что китайские рабочие могли бы без особого уважения отнестись к нашим руководителям, потому что сингапурцы были «потомками чернорабочих из провинции Фуцзянь». Позднее, китайцы направили в Сингапур несколько делегаций руководителей государственных предприятий. Там они стали свидетелями иного отношения к работе, при котором основной упор делался на ее качество.
Чжао Цзыян сказал, что в экономической сфере перед Китаем стояло три главных задачи. Во-первых, создание инфраструктуры: строительство дорог, железных дорог, и так далее. Во-вторых, модернизация максимально возможного числа промышленных предприятий. В-третьих, повышение эффективности труда китайских руководителей и рабочих. Он остановился на проблеме инфляции (проблема инфляции была одной из причин волнений на площади Тяньаньмынь четыре года спустя). Он хотел расширения торгового, экономического и технического сотрудничества между Сингапуром и Китаем. Китай был готов подписать с Сингапуром соглашение о ежегодной переработке не менее трех миллионов тонн китайской нефти в течение трех лет, а также увеличить импорт химических и нефтехимических продуктов из Сингапура, при условии, что цены на них будут не выше мировых. Это положило начало участию Китая в развитии нашей нефтеперерабатывающей промышленности. Государственная нефтяная компания Китая открыла свое представительство в Сингапуре, через которое она вела свои дела и торговала нефтью.
В отношении Камбоджи Чжао сообщил мне, что вьетнамцы предложили ему вступить с ними в секретные переговоры. Китай отверг вьетнамское предложение, – оно было неискренним и было направлено на то, чтобы внести раскол между Китаем, странами АСЕАН и группами сопротивления в Камбодже. Ни о каком улучшении отношений между Китаем и Вьетнамом до тех пор, пока Вьетнам не принял бы на себя обязательств вывести войска из Камбоджи, не могло быть и речи. По его словам, Китаю приходилось отражать многочисленные вторжения вьетнамцев на китайскую территорию. 60 % вьетнамской армии, или 700 тысяч военнослужащих, было сковано на китайско-вьетнамской границе, но Китай также сосредоточил на границе несколько сот тысяч военнослужащих, и продолжал оказывать давление на Вьетнам. В отличие от той неуверенной манеры, в которой он обсуждал проблему Камбоджи в 1980 году, теперь Чжао говорил о Камбодже и Вьетнаме с уверенностью и не ссылался на Дэн Сяопина.
Мне устроили встречу с Дэн Сяопином. Он начал с шуток, сравнивая свой преклонный возраст с моим. Дэну было 81 год, а мне – 62 года. Я заверил его, что он не выглядел таким уж старым, но возраст его не беспокоил. По его словам, в Китае были приняты достаточные меры для смены руководства: «Даже если небо упадет на землю, в Китае найдутся люди поддержать его на своих плечах». Дэн Сяопин сказал, что внутреннее развитие Китая в любом аспекте шло достаточно хорошо, за последние пять лет многое изменилось. Десять старых руководителей ушли в отставку с постов членов Политбюро, их место заняли молодые руководители. Многие руководители старше 60 лет ушли в отставку со своих постов в Центральном комитете, и 90 новых, молодых руководителей, было избрано, чтобы заменить их. Эти изменения в руководстве происходили на протяжении семи лет, но их результаты были еще не вполне удовлетворительны, кадры нуждались в дальнейшей перестановке. Дэн добавил, что по-хорошему, ему также следовало бы уйти в отставку, но имелось несколько проблем, которые он сначала должен был решить.
Он снова повторил, что ему уже 81 год, и он был готов встретиться с Марксом. Таков уж был закон природы, и все об этом знают, за исключением господина Цзяна Цзинго (президента Тайваня). Он спросил меня, когда я последний раз встречался с Цзяном, и удалось ли тому решить проблему преемственности руководства. Только тогда я понял, что шутки о возрасте, с которых он начал беседу, были не случайны, а должны были подвести разговор к обсуждению проблем Тайваня и Цзяна. Я сказал, что последний раз встречался с Цзяном в январе, за восемь месяцев до того, что Цзян Цзинго болен диабетом, что, в общем-то, было хорошо известно, и что он также знал, что принадлежит к числу смертных. Дэн вслух поразмышлял о том, позаботился ли Цзян Цзинго о преемственности руководства. Я ответил, что, насколько я мог судить, он позаботился об этом, но я не мог сказать, кто, в конечном итоге, сменит его. Дэн опасался, что после ухода Цзяна на Тайване возникнет беспорядок и хаос. По крайней мере, в тот момент обе стороны соединяло чувство «единого Китая», а хаос мог привести к возникновению двух Китаев. Я спросил, каким образом это могло случиться. Он объяснил, что существовало два возможных сценария развития ситуации. Во-первых, существовали силы в США и Японии, поддерживавшие независимость Тайваня. Во-вторых, Соединенные Штаты могли продолжать рассматривать Тайвань в качестве одного из своих «непотопляемых авианосцев». Правительство США во главе с президентом Рейганом не полностью изменило свою политику по отношению к Тайваню. Оно рассматривало Тайвань в качестве важной военной базы и хотело удерживать его в своей сфере влияния. Дэн Сяопин уже обсуждал проблему Тайваня с президентом Рейганом за год до того и пытался убедить его отказаться от политики использования Тайваня в качестве «непотопляемого авианосца». Дэн Сяопин указал, что у США был десяток других «непотопляемых авианосцев» по всему миру, а для Китая Тайвань был критически важен.
Он спросил Госсекретаря США по вопросам обороны Каспара Уайнбергера о реакции США на возможное развитие событий, а также о том, что следовало предпринять Китаю в случае, если бы Тайвань отказался вести переговоры о воссоединении, либо в случае провозглашения Тайванем независимости. Из-за наличия подобных вариантов развития событий Китай не мог отказаться от возможности использования силы для решения тайваньского вопроса, но Дэн пообещал сделать все от него зависящее, чтобы решить эту проблему и добиться воссоединения мирными средствами. Дэн сказал президенту Рейгану и государственному секретарю Джорджу Шульцу, что Тайвань являлся препятствием для развития американо-китайских отношений. В декабре прошлого года он попросил премьер-министра Великобритании Маргарет Тэтчер передать президенту Рейгану послание с просьбой помочь Китаю добиться воссоединения с Тайванем во время его второго президентского срока. Он также сказал Шульцу и Уайнбергеру, что, если им не удастся решить этот вопрос подобающим образом и они допустят, что в дело вмешается Конгресс США, то это приведет к конфликту в американо-китайских отношениях. Возможно, Китай не обладал возможностями для нападения на Тайвань, но он мог блокировать Тайваньский пролив, и тогда Соединенные Штаты могли оказаться втянутыми в конфликт. Он спросил американских лидеров, что они будут делать в этом случае, но руководство США отказалось отвечать на гипотетические вопросы. Тем не менее, подобный сценарий развития событий был реален.
Зная, что Цзян Цзинго и я были хорошими друзьями, он попросил меня передать его личные приветствия «господину Цзяну» во время моей следующей встречи с ним. Я согласился. Он надеялся, что сможет наладить сотрудничество с Цзяном, так как они оба учились в одном университете в Москве в 1926 году, хотя и в разных группах. Цзяну тогда было 15 или 16 лет, а Дэну – 22 года. (Через месяц, в Тайбэе, я лично передал Цзяну послание Дэн Сяопина. Тот молча выслушал меня и ничего не ответил.)
Дэн сказал, что ситуация в Камбодже была благоприятной. Я ответил, что то, что он говорил в 1978 году, до вторжения Вьетнама в Камбоджу, подтвердилось, – вьетнамцы увязли в Камбодже. Нам следовало продолжать помогать партизанам, чтобы вьетнамцы продолжали тонуть в этом болоте, в условиях отсутствия торговли, инвестиций, экономического развития и полной зависимости от Советского Союза. Я сказал, что успехи Китая в проведении экономических реформ не останутся незамеченными вьетнамцами, – они также могли бы отстроить свою собственную страну и торговать с остальным миром, вместо того, чтобы оккупировать соседнюю страну и страдать от этого.
Дэн высказал сожаление, что вьетнамские лидеры были не готовы следовать по китайскому пути. Он сказал, что «некоторые друзья» в Юго-Восточной Азии верили публичным заявлениям и пустым обещаниям вьетнамских лидеров. Действительным же мотивом действий лидеров стран Юго-Восточной Азии (имея ввиду Индонезию и Малайзию) было то, что они хотели использовать Вьетнам и пожертвовать Камбоджей, чтобы противодействовать Китаю, который они считали своим реальным врагом. Затем Дэн упомянул о Горбачеве. Китай потребовал от него ликвидировать три препятствия на пути советско-китайских отношений, первым из которых было прекращение военной помощи Вьетнаму и вывод вьетнамских войск из Камбоджи. Этого не происходило.
Когда я в следующий раз встретился с Чжао Цзыяном 16 сентября 1988 года, он уже был Генеральным секретарем КПК. Он встретился со мной на вилле в Дяоюйтай, китайском комплексе для приема гостей, чтобы поговорить со мной об экономических проблемах Китая. Его взволновала прокатившаяся по Китаю за несколько недель до того, в конце августа – начале сентября, волна панической скупки товаров. Китайцам следовало уменьшить объемы строительства, контролировать рост денежной массы, направляемой на потребление и замедлить темпы экономического роста. Он сказал, что если другие меры не дадут результатов, то правительство вынуждено будет принять меры партийной дисциплины. Видимо, это означало «наказать высоких должностных лиц». Наверное, паническая скупка товаров напомнила ему последние дни правительства националистов в 1947–1949 годах.
Затем он пригласил меня в ресторан в комплексе Дяоюйтай, чтобы отпраздновать мое 65-летие. За ужином он поинтересовался моим мнением о недавно посланном мне телесериале «Элегия Желтой реки» (Yellow River Elegy), который был подготовлен несколькими молодыми сотрудниками центра по подготовке программы реформ. В этом сериале Китай изображался страной, глубоко увязшей в феодальных традициях, суевериях и дурных привычках прошлого, страной, которая не сможет совершить прорыв и догнать современный мир, если не отбросит свои старые традиции.
Я нашел этот сериал чрезмерно пессимистичным. Для того чтобы провести индустриализацию и модернизацию, Китаю не следовало отказываться от основных культурных ценностей и убеждений. Тайвань, Южная Корея, Япония, Гонконг и Сингапур, – все эти страны стремились сохранить свои традиционные ценности. К их числу относятся: бережливость, трудолюбие, уважение к образованию, преданность семье, клану, нации, приоритет общественных интересов над личными. Следуя этим конфуцианским традициям, они смогли сохранить общественное согласие, поддержать высокий уровень сбережений и инвестиций, что обеспечило высокий уровень производительности труда и быстрые темпы экономического роста. Что Китаю действительно следовало изменить, так это непомерно централизованную систему управления, образ мышления людей и их отношение к делу, с тем, чтобы люди стали более восприимчивы к новым идеям, – безразлично китайским или зарубежным, – стремились проверить их на практике и приспособить к условиям Китая. Я привел в пример японцев, которые сумели успешно провести все эти преобразования.
Чжао Цзыян был обеспокоен тем, что быстрый рост экономики Китая сопровождался высоким уровнем инфляции, чего не было в «новых индустриальных странах» (НИС). Я объяснил ему, что, в отличие от Китая, НИС не надо было заниматься дерегулированием плановой экономики, в которой цены на основные предметы потребления были искусственно занижены.
От него исходила спокойная уверенность в себе, он обладал острым умом, способным быстро поглощать информацию. В отличие от Хуа Гофэна, Чжао Цзыян был джентльменом, а не головорезом. У него были приятные манеры, в нем не было ни резкости, ни властности. Тем не менее, чтобы выжить на вершине пирамиды власти в Китае, необходимо быть жестким и безжалостным, а для Китая того времени он был слишком либеральным в своих подходах к обеспечению законности и порядка в стране. Когда мы расстались, я еще не знал, что менее чем через год он станет никем.
На следующий день, 17 сентября 1988 года, я в последний раз встретился с Дэн Сяопином. Он выглядел загорелым после нескольких недель, проведенных в Бельдаите (Beldaithe), морском курорте для китайских руководителей, расположенном к востоку от Пекина. Дэн был полон энергии, его голос звучал громко. Я высоко отозвался об экономических успехах Китая. Он сказал, что на протяжении последнего десятилетия удалось добиться «довольно хороших результатов», но успешное экономическое развитие породило новые проблемы. Китаю приходилось бороться с инфляцией; очень важно было укрепить дисциплину. Центральное правительство должно было осуществлять эффективный контроль над страной, но так, чтобы это не противоречило политике «открытых дверей», которая сделала управление страной еще более важным. В противном случае, могли возникнуть анархия и «великий хаос в Поднебесной». Дэн считал, что Китай был большой, но технологически и даже культурно отсталой страной. На протяжении последнего десятилетия Китаю удалось решить проблемы с продовольствием и одеждой, теперь китайцы хотели достичь стадии «комфорта», для чего следовало увеличить достигнутый в 1980 году ВНП на душу населения в четыре раза, до уровня от 800 до 1000 долларов. Китаю следовало учиться у других стран, «включая Сингапур и даже Южную Корею». Я высказал комплимент по поводу значительных перемен в Китае, что выражалось не только в том, что строились новые здания и дороги, но и, что было более важно, в том, что менялось мышление людей, их отношение к делу. Люди стали более критично, но и более оптимистично настроенными. Я сказал, что в результате его визита в США в 1979 году, сопровождавшемся ежедневными получасовыми телевизионными трансляциями из Америки, китайцы увидели условия жизни в Америке, что навсегда изменило их представления о ней.
Дэн сказал, что американцы отнеслись к нему очень вдумчиво. Он сказал Госсекретарю США Шульцу, что американо-китайские отношения развивались гладко, но серьезной проблемой в отношениях оставался Тайвань. Затем он спросил меня, знаю ли я о том, что мой соученик и Ваш добрый друг Цзян Цзинго неоднократно заявлял, что он (Цзян Цзинго) «оправдается перед историей». Дэн явно хотел услышать от меня ответ на послание, которое он попросил передать Цзяну в прошлый визит. Я не ответил, потому что Цзян не дал мне какого-либо ответа. Дэн сказал, что, хотя США публично заявили, что они не хотят вмешиваться в решение проблемы воссоединения Китая с Тайванем, на деле, правительство США вмешивалось в этот вопрос. Для воссоединения существовало много препятствий, но самым большим из них оставались Соединенные Штаты. Он снова повторил сказанное им во время нашей прошлой встречи, что США использовали Тайвань в качестве «непотопляемого авианосца». Когда во время визита в Вашингтон в 1979 году Дэн нормализовал отношения с США, президент Картер согласился, что США выполнят три условия: аннулируют договор о совместной обороне с Тайванем; выведут американские войска с Тайваня; разорвут дипломатические отношения с Тайванем. Эти обязательства были выполнены. Тем не менее, Конгресс США неоднократно вмешивался в вопросы, относившиеся к Тайваню, принял «Закон об отношениях с Тайванем» (Taiwan Relations Act) и различные резолюции, являвшиеся вмешательством во внутренние дела Китая. Дэн говорил Рейгану и Шульцу, что они должны были пересмотреть свою политику поддержания на плаву «непотопляемого авианосца» США. Дэн подчеркнул, что до того, как отправиться на встречу с Карлом Марксом, он очень хотел бы гарантировать воссоединение Китая с Тайванем.
Глава 38. Китай за пределами Пекина
На протяжении 80-ых – 90-ых годов я посещал Китай практически ежегодно, пытаясь лучше понять цели и стремления китайских лидеров. Наши отношения начинались с антагонизма, поэтому нам необходимо было время и более глубокое взаимодействие друг с другом, чтобы добиться установления доверительных отношений с Китаем. Китай занимался «экспортом революции», стараясь превратить Сингапур в коммунистическое государство, когда же китайцы начали бороться с Вьетнамом, они стали стремиться к улучшению отношений со странами АСЕАН. Именно в течение этого периода, с 1978 по 1991 год, наше восприятие друг друга изменилось, так как мы вместе, хотя и различными способами, боролись против оккупации Камбоджи Вьетнамом.
Во время каждого визита я проводил более недели в провинции, меня сопровождал кто-нибудь из младших китайских министров. Путешествуя с ними по Китаю на протяжении 8-10 дней в одном самолете для официальных лиц, проводя вместе много времени, мне удалось лучше понять образ мышления и менталитет китайских лидеров. Жены министров составляла компанию моей жене.
Во время одного из таких визитов, в 1980 году, я открыл для себя другой Китай. Моя дочь Вей Линь была приятно удивлена. Она уже до того побывала на экскурсии в Пекине и заметила, что настроение китайских людей, с которыми она встречалась, с тех пор как умер Мао, и была разгромлена «банда че ырех», стало более мягким и расслабленным. И официальные лица, и простые китайцы чувствовали себя в разговоре с ней более свободно и непринужденно. Я до сих пор помню некоторые из достопримечательностей, которые мы посетили, включая Чэнду (Chengde), – летнюю столицу императора царства Цинь Циан Лонга (Qian Long), и «Три ущелья» на реке Янцзы. Путешествие вниз по течению Янцзы от Чунцина (Chongqing) в Ичан (Yichang), расположенный на выходе из ущелья, заняло полтора дня (Чунцин – бывшая столица Чан Кай-ши во время Второй мировой войны, находившаяся в провинции Сычуань (Sichuan)). Огромные китайские иероглифы, выбитые высоко на отвесной поверхности гладкой скалы тысячи лет назад, чтобы увековечить память о событиях и идеях, производили устрашающее впечатление. Они резонировали с историей народа, преодолевавшего огромные препятствия. Еще более потрясал вид людей, которые, как в незапамятные времена, буксировали по реке баржи и маленькие суда, подобно вьючным животным. Целые толпы людей с веревками на плечах и спинах тянули лодки вверх по течению на протяжении многих миль. Казалось, что время остановилось, и машины, использовавшиеся в других странах, до них просто не дошли.
В этом путешествии нас сопровождал заместитель министра иностранных дел Хан Ниалон (Han Nialong) и его жена. Они оба были способными, хорошо информированными и приятными в общении людьми. Он был на десять лет старше меня и обладал живым характером и острым умом. Небольшого роста, аккуратный, он со вкусом одевался в одежду западного стиля, часто носил жилет. Хан понимал английский язык и обладал острым чувством юмора. В течение времени, проведенного с ним во время моего второго визита, я смог расширить свои знания о Китае и получить немалое удовольствие. В МИДе он отвечал за отношения с Вьетнамом. В его лице вьетнамцы столкнулись с серьезным оппонентом, – он знал все, что касалось Вьетнама и Камбоджи. Стратегия Китая заключалась в том, чтобы оказывать давление на Вьетнам и истощать его силы, независимо от того, сколько времени это потребовало бы. Он был абсолютно уверен в том, что вьетнамцы, по выражению президента Рейгана, «позовут дядю» (cry uncle), запросят пощады. Мы провели много времени за застольями, находясь на этом корабле. Наши хозяева предпочитали простую еду, и, после нескольких дней богатого праздничного застолья, мы испытали облегчение, когда по их просьбе подали простую лапшу. Несмотря на то, что нам предлагали богатое праздничное меню, мы отдали предпочтение более простой пище. Хан Ниалон был выходцем из одной из беднейших китайских провинций Гуйчжоу (Guizhou), где делают «маотай», – крепкий алкогольный напиток, по крепости превосходящий водку. Я с уважение отношусь к «маотай», чье замедленное воздействие не может смягчить даже обильная еда. «Маотай» тек рекой, но я предпочитал пиво.
Посещение университета в городе Ухань (Wuhan), одном из главных индустриальных городов Китая на реке Янцзы, огорчило нас. Некоторые из профессоров, с которыми мы встретились, получили образование в Америке. Несмотря на то, что с возрастом их английский язык несколько «поржавел», они, бесспорно, были эрудированными и высокообразованными людьми. Линь, изучавшая тогда медицину, разговорилась в библиотеке со студентом– медиком, читавшим учебник биологии на английском языке. Она попросила взглянуть на книгу и обнаружила, что учебник был отпечатан в 50-ых годах. Линь не поверила своим глазам. Как они могли учиться по книгам, которые устарели на 30 лет? Но они отставали уже более чем на 30 лет, ибо, несмотря на проведение политики «открытых дверей» по отношении к Западу, валюты для покупки новейших книг и журналов у них не было, как не было и фотокопировальной машины. Потребуется много времени, чтобы преодолеть разрыв знаний с развитыми странами. «Культурная революция» отбросила Китай назад на целое поколение. Нынешние студенты, несмотря на процесс залечивания ран нанесенных «культурной революцией», все еще обучаются по устаревшим учебникам профессорами, использующими устаревшие методы обучения, без каких-либо технических средств. В результате, будет наполовину потеряно еще одно поколение. Конечно, наиболее талантливые из них добьются своего, невзирая на все эти трудности, но индустриальное общество нуждается для своего развития не в немногих талантливых людях, а в высоком уровне образования всего населения.
После приветственного ужина в Ухане наши хозяева и все сопровождавшие их официальные лица куда-то исчезли. Мы заинтересовались тем, что произошло, и послали наших помощников найти их. Они сообщили, что все они собрались вокруг телевизора в гостиной, наблюдая за судебным процессом по делу «банды четырех». Это был момент возмездия людям, которые терроризировали их на протяжении многих лет, и которые теперь должны были получить по заслугам. Мы тоже вышли в гостиную понаблюдать за происходящим. Это была китайская версия сталинских процессов, насколько они были мне знакомы по книгам, за исключение того, что отсутствовали длинные разоблачающие признания, и никто не ожидал вынесения смертных приговоров. Напротив, Цзян Цин, жена Мао, выглядела свирепой и не собиралась сдаваться. Она говорила громко и почти что кричала высоким, пронзительным голосом, когда обращалась к судьям и ругала их. Она говорила, что, когда Мао был у власти, судьи были его собаками, которые лаяли тогда, когда Мао говорил им. Как же смели они теперь судить ее? Она выглядела такой же смелой, воинственной и сварливой женщиной, как и при жизни Мао.
Оставшуюся часть путешествия «банда четырех» и злодеяния ее членов служили предметом бесконечных разговоров между членами нашей делегации и китайскими официальными лицами. Было ужасно, что такая древняя цивилизация могла быть доведена до такого безумия, носившего гордое имя «культурной революции».
Многое другое также пошло по неверному пути. Дружески настроенный по отношению к нам официальный представитель из провинции Фуцзянь, на юге Китая, сопровождая меня во время автомобильной поездки по Ухани, показал на почти законченное задание и сказал: «Это многоэтажный дом для принцев». Я не понял, что он имел ввиду. Он объяснил, что «принцами» он называл сыновей высокопоставленных официальный лиц провинции и города. Он покачал головой и сказал, что это плохо отражалось на морали людей, но он ничего не мог с этим поделать. Не сказав ни слова, он дал понять, что они катились обратно в тот старый Китай, где обладание властью всегда означало пользование официальными привилегиями, а привилегии означали льготы для членов семьи, родственников и друзей.
Из других остановок во время путешествия нам запомнились Сямынь (Xiamen) и Гуланьи (Gulangyu) (Амой и Куланцу на фуцзяньском диалекте). Впервые за время поездок по Китаю мы слышали, как люди разговаривали на диалекте, похожем на тот, который используют жители Сингапура. Я потратил годы на изучение этого диалекта, чтобы использовать его в ходе предвыборной борьбы, и мне было приятно слышать, что люди разговаривали именно так, как учил меня мой учитель, говоривший с сямыньским акцентом на языке высокообразованных людей провинции Фуцзянь, которые перед войной тесно общались с западными бизнесменами и миссионерами.
На острове Гуланьи, расположенном рядом с Сямынем, нам показали два бунгало, принадлежавших правительству Сингапура. Они были куплены колониальным правительством перед Второй мировой войной для британских колониальных чиновников, направленных в Сямынь, чтобы изучать диалект хоккиен. Мы увидели два обветшалых здания, в каждом из которых жило четыре или пять семейств, насчитывавших значительно большее число людей чем то, для которого эти здания первоначально предназначались. Китайцы поспешили заверить нас, что они реставрируют здания и вернут их нам. (Министр финансов Сингапура Хон Суй Сен позже сказал мне, что он слышал ужасающие истории о владельцах зданий, которым возвращали их недвижимость и требовали вернуть задолженность по заработной плате тем, кто присматривал за зданиями, за все годы, начиная с 1949 года). Гуланьи был уникальным реликтом, сохранившим следы европейского влияния. В нем был представлены все стили европейской архитектуры. Некоторые дома принадлежали богатым китайским эмигрантам, которые вернулись туда перед самой войной, чтобы прожить там остаток своих дней. Они нанимали французских и итальянских архитекторов для строительства прекрасных домов с винтовыми лестницами и перилами из травертинского мрамора, мраморными статуями в закрытых помещениях и на открытом воздухе, словно это было во Флоренции или Ницце. До 1937 года Гуланьи был оазисом роскоши, пока его, как и Шанхай, не захватили японцы.
Наши хозяева указали нам через пролив на Чжинмен (Jinmen или Quemoy) – остров, находившийся под контролем Тайваня. В ясный день его можно было видеть невооруженным глазом. То же самое говорил мне и президент Тайваня Цзян Цзинго, который при посещении Чжинмена показывал мне через пролив на Гуланьи. Всего лишь несколько лет назад, жители Тайваня запускали с Чжинмена на Гуланьи воздушные шары с продовольствием, кассетами популярных тайваньских поп звезд, включая Терезу Тен (Teresa Teng), и пропагандистские листовки. В 50-ых – 60-ых годах они обменивались артиллерийскими залпами, а в 80-ых – оскорблениями, используя громкоговорители.
Разница между уровнем жизни в Тайбэе на Тайване и Сямыне в Фуцзяне была огромной. Тайвань был связан с внешним миром, особенно с Америкой и Японией, движением капиталов, технологии, знаний, иностранных экспертов. Тайваньские студенты, возвращавшиеся после обучения в Америке и Японии, строили современную экономику. А на другой стороне пролива прозябали, гордясь сельскохозяйственными навыками, основанными на сельскохозяйственной науке 50-ых годов. Практически полностью отсутствовала механизация на полях и фермах, дороги были в запущенном состоянии, а уровень жизни – низким.
Местная кухня была нам знакома, хотя она несколько отличалась от нашей. За обедом хозяева подали настоящее «баобинь» (baobing) – жареные побеги бамбука завернутые в блинчики, с необходимыми приправами и гарниром. Местный вариант «баобинь» отличался от сингапурской версии этого блюда. Их сладости также были нам знакомы, – например, восхитительный толченый арахис, скатанный наподобие маленьких швейцарских конфет, был вкуснее, чем тот, что делают в Сингапуре. Мы все знали, что Сямынь был местом, из которого приехало большинство наших предков. Где бы в провинции Фуцзянь не располагались их деревни, чтобы отправиться в путешествия в «страны южных морей», большинство из них приезжало в Сямынь, – город, открытый для иностранцев, чтобы там сесть на большие суда, которые увозили их на юг.
Из Сямыня мы полетели в Гуанчжоу (Кантон), откуда вернулись в Гонконг поездом. Монотонные и скучные речи о «коммунистическом попутчике» и другие пропагандистские клише «банды четырех» больше не звучали из громкоговорителей. Стиль одежды тоже стал менее строгим, – как только мы уехали из Пекина, сопровождавшие нас женщины – переводчицы переоделись в цветные блузы, брюки и юбки, чего в 1976 году не было. Маоистский Китай становился достоянием истории, а старые привычки китайцев возвращались. Некоторые из них были хорошими, а большинство, как мы обнаружили во время нашего следующего путешествия в 1985 году, – плохими: коррупция, непотизм, кумовство, – язвы, которые всегда мучили Китай. Тем не менее, на сей раз, мы уезжали с куда более благоприятными впечатлениями. Наши хозяева были более раскованны, получали удовольствие от пищи и разговоров и могли свободно обсуждать бедствия десятилетия «Великой культурной революции». Руководители и официальные лица, с которыми мы встречались, были готовы к открытому и свободному обсуждению своих прошлых ошибок и будущих проблем. Стало меньше лозунгов, которыми был покрыт весь Пекин и другие города, и гигантских квадратных плакатов на пшеничных и рисовых полях. Теперь многочисленные скромные лозунги призывали людей упорно трудиться для осуществления программы «четырех модернизаций». Общество становилось более естественным, похожим на другие страны.
Лидеры Китая знали о потерянном, в результате «культурной революции», поколении. Они отказались от веры в Мао в «перманентную революцию» и стремились к стабильным отношениям с другими странами, которые способствовали бы развитию экономического сотрудничества, чтобы помочь восстановлению Китая. Я думал, что современный Китай вряд ли возникнет на протяжении жизни еще одного поколения китайцев.
Каждая провинция Китая отличается от других в географическом, экономическом, образовательном плане, а также по уровню производительности, а потому и заботы их губернаторов различны. До того, как я посетил Дуньхуан (Dunhuang), который был началом Великого Шелкового Пути, чтобы осмотреть известные буддийские гроты, заброшенные на протяжении многих столетий, я даже не представлял себе, насколько пыльным, сухим и бесплодным является север Китая. Когда губернатор провинции Ганьсу (Gansu) организовал для нас экскурсию на верблюдах по «поющим пескам» неподалеку от Дуньхуана, я понял, что мы оказались на краю пустынь Гоби и Такламакан. Верблюды-бактрианы были роскошными косматыми двугорбыми существами, более изящными, чем одногорбые верблюды-дромадеры, обитающие на Аравийском полуострове. Пейзаж с высокими песчаными дюнами был холоден и прекрасен, а жизнь людей была и остается тяжелой.
Во время этого турне мы поняли, почему так сильна провинциальная лояльность в столь обширной и плотно населенной стране. Диалекты, пища и социальные привычки людей из различных провинций весьма отличаются друг от друга. Члены китайской элиты не так хорошо знакомы друг с другом, как их коллеги в Европе, Японии и США. Хотя Америка и занимает целый континент, но ее население не так велико, а прекрасная система коммуникаций позволяет членам американской элиты регулярно встречаться и тесно взаимодействовать. Китай слишком густонаселен, и до 80-ых годов, когда китайцы построили аэропорты и импортировали самолеты, система коммуникаций между провинциями была так плоха, что они практически жили в разных мирах. В результате, каждый провинциальный лидер, поднимавшийся к вершинам власти в Пекине, приводил с собой множество своих коллег из провинции, не вызывая нареканий окружающих, – провинциальные товарищи лучше понимали его, могли лучше сработаться с ним.
Между провинциями существует сильная конкуренция. Любой губернатор назубок знает любые статистические данные, относящиеся к его провинции: население, площадь обрабатываемой земли, количество выпадающих осадков, ежегодный объем производства сельскохозяйственной и промышленной продукции, а также место, которое провинция занимает по отношению к остальным 30 провинциям по каждому показателю, включая валовой национальный продукт. Такой же остротой отличается и конкуренция между городами, Каждый мэр города знает наиболее важные статистические данные по своему городу в сопоставлении с другими городами. Города и провинции ранжируются для того, чтобы поощрять конкуренцию между ними, которая иногда перехлестывает через край: некоторые руководители пытаются улучшить занимаемое ими место всеми средствами, вплоть до «торговых войн». Если бы, например, такая бурно растущая провинция как Гуандун нуждалась в импорте продовольствия для обеспечения притока рабочих из других провинций, то ее соседи могли бы отказаться продавать ей зерно. Провинция, в которой расположен высокоэффективный завод по производству мотоциклов, могла бы столкнуться со сложностями в продаже этих мотоциклов в других провинциях, которые хотели бы таким образом защитить свои собственные мотоциклетные заводы от конкуренции.
Я полагал, что коммунистическая система означала полную централизацию управления и контроля. Как оказалось, в Китае этого никогда не было. Начиная с правления самых ранних китайских династий, провинциальные власти обладали значительной независимостью в интерпретации указов императора, и, чем дальше от центра находилась провинция, тем больше была ее независимость. В поговорке «горы высоки, а до императора далеко» (shan gao, huang di yuan) выразился скептицизм и цинизм поколений китайцев, страдавших от произвола местных властей. Нам очень пригодился бы подобный опыт, когда мы приступали к осуществлению честолюбивого проекта в городе Сучжоу (Suzhou) в 90-ых годах.
Мне удалось до некоторой степени понять, как работает китайское правительство, – громоздкая, многоуровневая система с четырьмя уровнями управления: центральным, провинциальным, городским и районным. Теоретически, письменные директивы центра должны трактоваться и выполняться по всей стране одинаково. На практике, все происходит в атмосфере жестокой и непрекращающейся борьбы, – каждое министерства ревниво охраняет свои права и пытается расширить свои полномочия. Конфликты между министерствами и возникающие в связи с этим заторы в системе управления – не редкость. Между государственным служащим и политическим назначенцем не существует никакой разницы. Коммунистическая партия Китая обладает высшей властью, и любой, кто обладает хоть какими-то полномочиями, должен занимать определенное положение в партии. Для того чтобы сделать карьеру в государственных органах или преуспевать в частном бизнесе членство в партии неоценимо.
Общий уровень китайских руководителей впечатляет. Получив необходимую подготовку и накопив практический опыт работы в условиях рыночной экономики, они вполне смогут тягаться с высшими руководителями США, Западной Европы и Японии. Они обладают глубоким аналитическим умом и быстро соображают. Та тонкость, с которой они выражают свои мысли даже в случайной беседе, показывает остроту их ума, полностью оценить которую можно, только хорошо понимая китайский язык.
Я ожидал этого от руководителей в Пекине, но с удивлением обнаружил, что провинциальные должностные лица: секретари комитетов партии, губернаторы, мэры и высшие должностные лица, – также являются руководителями высокого класса. Толстая прослойка талантливых людей, рассеянных по целому континенту, впечатляет. Те из них, кто попал на самый верх, не обязательно на голову выше тех, кого они обошли. В такой густонаселенной стране как Китай удача играет существенную роль в продвижении к вершинам власти, даже при наличии тщательного отбора, который делает ударение на способностях и характере, а не на идеологической чистоте и революционном рвении, как в годы «культурной революции».
Один бывший партийный активист объяснил мне, как Отдел кадров КПК отбирает наиболее талантливых людей. На каждого работника заведено персональное дело, которое начинается с табеля начальной школы, и содержит не только оценки, но также характеристику преподавателя, оценивающего его поведение, черты характера и отношение к делу. Каждая ступень карьеры сопровождается отчетами руководителей и коллег. При каждом повышении по службе, перед назначением, все кандидаты проходят аттестацию. В высших эшелонах пирамиды власти существует ядро численностью 5,000 – 10,000 человек, которые были тщательно отобраны и отсеяны Коммунистической партией Китая, а не правительством. Чтобы удостовериться, что эти оценки верны, специальная инспекционная комиссия из центра посещает провинции и города, оценивая лиц, проходящих аттестацию, а также интервьюируя активистов, перед тем как повысить их. В случае возникновения разногласий вопрос рассматривается в Пекине. Отбор ведется тщательно и всесторонне. Наконец, на самом верху, назначения делаются самим лидером, который должен оценить не только заслуги, но и лояльность кандидата. Именно Дэн Сяопин выбрал и назначил Чжао Цзыяна на пост Генерального секретаря КПК, сделав его, номинально, человеком номер один в Китае. И именно Дэн Сяопин, после событий на площади Тяньаньмынь в 1989 году, пересмотрел свое решение, сместив его с этого поста.
Глава 39. Площадь Тяньаньмынь
В мае 1989 года мир наблюдал за причудливой драмой, разворачивавшейся в Пекине. По каналам спутникового телевидения велась ее прямая трансляция, потому что в городе присутствовало множество представителей западных средств массовой информации, готовившихся освещать встречу Горбачева с Дэн Сяопином. Значительное число студентов в организованном порядке собралось на площади Тяньаньмынь, напротив Большого Дворца Народов. Они несли плакаты и транспаранты, протестуя против коррупции, кумовства и инфляции; полиция относилась к ним либерально. Генеральный секретарь Коммунистической партии Китая (КПК) Чжао Цзыян одобрительно отозвался о происходящем, сказав, что студенты выступали за реформы в партии и правительстве, и их намерения были хорошими. По мере того как толпа все увеличивалась, содержание лозунгов и транспарантов становилось все более критическим, антиправительственным и резким. В них подвергалось нападкам правительство, содержались личные выпады в адрес премьер-министра КНР Ли Пэна. Когда и за этим ничего не последовало, на плакатах появились сатирические стишки, высмеивавшие Дэн Сяопина. Когда я увидел это по телевидению, я почувствовал, что эта демонстрация закончится слезами, – в истории Китая еще не было императора, который, будучи подвергнут осмеянию, продолжал бы править страной.
События на площади Тяньаньмынь были странным эпизодом в истории Китая. По телевидению показывали Ли Пэна, читавшего декларацию о введении военного положения. Я смотрел выдержки из программ пекинского телевидения, транслировавшихся в Сингапур из Гонконга через спутник. В одном ярком эпизоде, предшествовавшем введению военного положения, были показаны представители студентов, грубо спорившие с премьер-министром Ли Пэном в Большом Дворце Народов. Студенты были в джинсах и футболках, Ли Пэн – в безукоризненно отглаженном костюме в стиле Мао. В этих теледебатах студенты победили Ли Пэна с большим перевесом. Драма достигла кульминации, когда солдаты попытались войти на площадь, но эта попытка была отбита. Наконец, в ночь на 3 июня на площадь въехали машины и бронетранспортеры. Весь мир наблюдал за этим по телевидению. Некоторые исследователи, скрупулезно просеявшие свидетельские показания, были убеждены, что на самой площади не было стрельбы, перестрелка произошла тогда, когда войска, сопровождавшие танки и бронетранспортеры, силой прокладывали себе путь через улицы, ведущие к площади.
Это было невероятно: Народно-освободительная армия Китая (НОАК) обратила оружие против собственного народа. Я чувствовал себя обязанным выступить на следующий день, 5 июня, со следующим заявлением: Мои коллеги в правительстве шокированы, потрясены и опечалены столь катастрофическим поворотом событий. Мы ожидали, что китайское правительство, используя армию для подавления гражданских беспорядков, прибегнет к минимуму насилия. Вместо этого, применение оружия и насилия стало причиной многих смертей и увечий. Их применение было абсолютно непропорционально по отношению к тому сопротивлению, которое могло оказать безоружное гражданское население.
Если между значительной частью китайского народа, включая его наиболее образованных представителей, и правительством существуют разногласия, то это означает, что страну ожидают волнения, выражения народного недовольства, задержки в проведении реформ и простои в экономике. Ввиду огромных размеров Китая, это может привести к возникновению серьезных проблем и внутри страны, и в соседних государствах Азии.
Мы выражаем надежду, что в процессе достижения примирения верх возьмет мудрость, и народ Китая сможет возобновить движение по пути прогресса, которое началось со времени проведения политики «открытых дверей».
Я не стал осуждать китайское правительство, ибо не считал его репрессивным коммунистическим режимом советского типа. Очевидно, массовые демонстрации на протяжении двух месяцев накалили страсти.
Реакция китайских общин в Гонконге, Сингапуре и на Тайване на эти события значительно отличалась. Люди в Гонконге были испуганы и обеспокоены. Они наблюдали по телевидению за разворачивающейся трагедией практически круглосуточно; они были заодно со студентами, некоторые молодые люди из Гонконга даже разбили лагерь на площади Тяньаньмынь. Это происходило в период, когда Китай поощрял журналистов и визитеров из Гонконга и Тайваня к сближению с Китаем. Когда войска в Пекине открыли огонь по демонстрантам, жители Гонконга пришли в ужас от перспективы перехода их города под контроль такого жестокого правительства. Среди населения города имели место стихийные всплески гнева и отчаяния. Миллион человек вышли на улицу вскоре после того, как события на площади Тяньаньмынь были показаны по телевидению. У здания информационного агентства Синьхуа (Xinhua News Agency), игравшего роль неофициального представительства КНР в Гонконге, несколько дней продолжались демонстрации протеста. Жители Гонконга помогали участникам акции протеста в Пекине бежать из Китая на Запад через Гонконг. На Тайване испытывали чувство грусти и симпатии к студентам, но страха не было, как не было и демонстраций протеста или выражения скорби. Жители Тайваня не собирались переходить под власть Китая.
Жители Сингапура были шокированы. Лишь немногие считали, что существовала необходимость открывать огонь, но никто не вышел на демонстрацию. Люди знали, что Китай был коммунистической страной, отличавшейся от их собственной. Делегация студентов университетов направила письмо протеста в посольство Китая.
В этот весьма поучительный момент проявились различия в позициях, в восприятии и в степени эмоциональной причастности к происходящему трех групп этнических китайцев, чья политическая близость к коммунистическому Китаю была различной.
Если бы не та роль, которую сыграл Дэн Сяопин в принятии решения отдать НОАК приказ очистить площадь Тяньаньмынь, западные средства массовой информации восхваляли бы его, когда он умер в феврале 1997 года. Вместо этого, каждый некролог содержал острую критику грубой расправы, имевшей место 4 июня, и каждая телевизионная программа включала эпизоды событий на площади Тяньаньмынь. Не знаю, как китайские историки оценят его роль, я же считаю Дэн Сяопина великим лидером, изменившим судьбы Китая и всего мира.
Дэн был реалистом, практиком и прагматиком, а не идеологом. Он дважды становился жертвой маоистских чисток, но сумел вернуться к власти, чтобы спасти Китай. Еще за 12 лет до распада Советского Союза он знал, что централизованная плановая экономика не работает. Он разрешил в Китае предпринимательство и свободный рынок, начав с развития специальных экономических зон на побережье. Дэн был единственным руководителем в Китае, обладавшим политическим весом и силой, чтобы полностью изменить политику Мао. Как и Мао, Дэн боролся за то, чтобы разрушить старый Китай, но он сделал то, чего Мао сделать не смог. Дэн Сяопин построил новый Китай, используя свободное предпринимательство и свободный рынок «с китайскими характеристиками». Будучи ветераном войн и революций, он увидел в студенческих демонстрациях на площади Тяньаньмынь опасный процесс, угрожавший ввергнуть Китай еще на 100 лет в пучину хаоса и анархии. Он пережил революцию и распознал ранние признаки революции в событиях на площади Тяньаньмынь. Горбачев, в отличие от Дэна, только читал о революции и не сумел распознать ранних признаков надвигавшегося краха Советского Союза.
Страницы
предыдущая целиком следующая
Библиотека интересного