19 Mar 2024 Tue 08:44 - Москва Торонто - 19 Mar 2024 Tue 01:44   

Переходя теперь от слухов, загадок и догадок к документам, мы обнаруживаем, что на сегодняшний день известно ровно два документа, непосредственно относящихся к истории с арестом и освобождением Мерецкова.

Оба эти документа были опубликованы газетой «Труд», № 230 от 14 декабря 2001 г. Звучит это несколько странно и совсем не «академически», но реальность именно такова. Первым «документом» является сообщение руководства Центрального архива ФСБ о том, что следственное дело К.А. Мерецкова уничтожено. Именно так — не утеряно, не засекречено, а уничтожено. Вторым документом является письмо, с которым 28 августа 1941 г. сам Мерецков обратился к Сталину. Письмо это, которое по здравой логике должно было быть уничтожено вместе с якобы уничтоженным «делом Мерецкова», уничтожено не было. Центральный архив ФСБ любезно предоставил (а мог, заметим, и не предоставить — архив ведомственный, в систему государственной архивной службы не входит, решения мельчайших клерков этого учреждения обжалованию не подлежат) корреспонденту «Труда» Сергею Турченко этот документ, который и был опубликовал в статье «Письмо из Лефортово». Вот полный текст этого письма:

«Секретарю ЦК ВКП (б) Сталину И. В.

В напряженное время для нашей страны, когда от каждого гражданина требуется полностью отдать себя на защиту Родины, я, имеющий некоторую военную практику, нахожусь изолированным и не могу принять участие в освобождении нашей Родины от нашествий врага. Работая ранее на ответственных постах, я всегда выполнял Ваши поручения добросовестно и с полным напряжением сил.

Прошу Вас еще раз доверить мне, пустить на фронт и на любой работе, какую Вы найдете возможным дать мне, доказать мою преданность Вам и Родине.

К войне с немцами я давно готовился, драться с ними хочу, я их презираю за наглое нападение на нашу страну, дайте возможность подраться, буду мстить им до последней моей возможности, не буду щадить себя до последней капли крови, буду бороться до полного уничтожения врага. Приму все меры, чтобы быть полезным для Вас, для армии и для нашего великого народа.

28.VIII. -41г. К. Мерецков».

Какую содержательную информацию можно извлечь из этого текста? О причинах ареста, о предъявленных обвинениях в явном виде не сказано ни единого слова. Нет в этом письме и столь естественных в подобных обстоятельствах слов о собственной невиновности, о ложности и необоснованности предъявленных обвинений.

И лишь в последнем абзаце появляется фраза, заслуживающая пристального внимания: «К войне с немцами я давно готовился, драться с ними хочу, я их презираю за наглое нападение на нашу страну, дайте возможность подраться...» Странные слова. Третий месяц идет война, уже названная Великой Отечественной. В народное ополчение записалось (по официальным данным) два миллиона человек из числа имеющих законное освобождение от призыва по мобилизации. И в такое-то время профессиональный военный в звании генерала армии считает необходимым доказывать, убеждать, заверять Сталина в том, что он «хочет драться с немцами», что он их «презирает».

С чего бы это? Остается предположить, что кто-то (возможно, сам Сталин) ранее усомнился в желании Мерецкова «драться с немцами».

Предположение это не такое уж невероятное. По крайней мере, известен реальный и задокументированный случай, когда товарищ Сталин задавал подобные вопросы. Дело было 1 августа 1938 г., во время вооруженного конфликта с японцами у печально знаменитого озера Хасан. Тогда Сталин в телефонном разговоре с командующим войсками Дальневосточного фронта маршалом Блюхером задал ему такой вопрос: «Скажите, т. Блюхер, честно, есть ли у Вас желание по-настоящему воевать с японцами? Если нету Вас такого желания, скажите прямо, как подобает коммунисту...» [146]. Не приходится сомневаться в том, что маршал Блюхер ответил на такой вопрос прямо, правильно, «как подобает коммунисту». Но это уже не помогло изменить уготованную ему участь...

Кроме опубликованного относительно недавно письма Мерецкова Сталину, существуют еще широко известные, многократно переиздававшиеся мемуары маршала Мерецкова [93]. Загадочная история, связанная с арестом и счастливым избавлением от неминуемого, казалось бы, расстрела, обойдена в мемуарах полным, абсолютным молчанием. На первый взгляд. При более внимательном чтении можно найти в воспоминаниях Мерецкова довольно странный фрагмент, возможно, имеющий самое прямое отношение и к загадке ареста, и к главной теме нашего исследования. Так как стиль в данном случае столь же важен, как и содержание, цитата будет неизбежно длинной: «...Вероятно, миллионы советских людей еще помнят, как провели они вечер перед незабываемым воскресеньем 22 июня 1941 года. Не забыл этого вечера и я.

Меня вызвал к себе мой непосредственный начальник, нарком обороны, находившийся последние дни в особенно напряженном состоянии. И хотя мне понятна была причина его нервного состояния, хотя я своими глазами видел, что делается на западной границе, слова наркома непривычно резко и тревожно вошли в мое сознание. С. К. Тимошенко сказал тогда:

Возможно, завтра начнется война! Вам надо быть в качестве представителя Главного Командования в Ленинградском военном округе. Его войска вы хорошо знаете и сможете при необходимости помочь руководству округа. Главное — не поддаваться на провокации.

Каковы мои полномочия в случае вооруженного нападения ? спросил я.

— Выдержка прежде всего. Суметь отличить реальное нападение от местных инцидентов и не дать им перерасти в войну. Но будьте в боевой готовности. В случае нападения сами знаете, что делать.

Итак, продолжает действовать прежняя установка. Сохранить мир для страны, насколько удастся: на год, на полгода, на месяц. Соберем урожай. Возведем новые оборонные предприятия. Вступят в строй очередные механизированные корпуса. Наладим производство быстроходных самолетов. Быть может, улучшится международная обстановка. А если и не улучшится, если все же война начнется, но не сейчас, а потом, то тогда легче будет вступать в нее. Выиграть время во что бы то ни стало! Еще месяц, еще полмесяца, еще неделю. Война, возможно, начнется и завтра. Но нужно попытаться использовать все, чтобы она завтра не началась. Сделать максимум возможного и даже толику невозможного...» [93].

В свете всего, что известно сегодня о планах и действиях высшего военно-политического руководства СССР, настойчивые, многословные рассуждения о «сборе урожая» и строительстве «новых оборонных предприятий» выглядят каким-то горячечным бредом. Вечером 21 июня 1941 г. в Кремле отчетливо осознали, что до начала войны остались считаные дни или даже часы. Надеяться на «улучшение международной обстановки» было уже поздно. Ни построить новые предприятия, ни собрать еще только зреющий на полях урожай до начала боевых действий уже не удастся. Никаких сомнений в этом более не могло быть. По донесениям войсковой разведки, немцы снимали проволочные заграждения на границе, а в воздухе висел рокот моторов идущих к границе танков. К востоку от границы на базе приграничных военных округов были уже развернуты фронты, штабы которых по приказу наркома Тимошенко выдвигались на полевые командные пункты. Отсчет времени пошел на часы и минуты, и заместитель наркома обороны СССР генерал армии Мерецков это прекрасно знал. Какие уж тут «урожаи»...

Все абсурдное становится абсолютно логичным, если только предположить, что речь шла не о войне с Германией, а о войне с Финляндией. Вот тогда весь этот длинный, эмоционально взвинченный монолог становится вполне разумным. Даже если война с Финляндией начнется «на месяц, на полмесяца, на неделю» позже, это уже даст огромное выигрыш для Красной Армии. И Тимошенко, и Мерецков вечером 21 июня понимали, что Гитлер все-таки смог опередить их. Красной Армии придется вступить в войну в крайне тяжелой ситуации: мобилизация еще не завершена (хотя в рамках скрытой мобилизации сделано было немало), оперативное развертывание группировок войск на западном ТВД еще только начинается, десятки дивизий Второго Стратегического эшелона находятся в железнодорожных вагонах, разбросанных на гигантских пространствах от Дальнего Востока до Смоленска и Шепетовки. Еще один противник (Финляндия) и еще один действующий фронт на северных подступах к Ленинграду сейчас совсем не ко времени.

И Тимошенко, и Мерецков, и сам Сталин катастрофу такого масштаба, которая произошла в реальности, не ожидали. В Москве надеялись на то, что даже в столь неблагоприятной обстановке Красная Армия лишь немного попятится назад, а затем сможет перейти в контрнаступление. Это не гипотеза, это факт. Директива № 3, отправленная в войска в 9 часов вечера 22 июня за подписью Тимошенко и Жукова, ставила задачу занять Люблин и Сувалки «к исходу 24 июня». Возможно, это было обычное «планирование по-советски»: если хочешь получить машину кирпича — закажи две, одну, может быть, и привезут. Пусть и не 24 июня, а 4 июля, но перенести боевые действия на территорию противника Сталин надеялся в самом ближайшем будущем.

При таких представлениях о возможном развитии военно-политической ситуации оттянуть начало войны с Финляндией хотя бы на пару недель было чрезвычайно важно. После перехода Красной Армии в решительное наступление на Западе финское руководство десять раз подумало бы о том, нужно ли ему «пристегивать» свою страну к разваливающейся телеге Третьего рейха. Вот поэтому вечером 21 июня перед Мерецковым и могла быть поставлена задача «сделать максимум возможного и даже толику невозможного» для того, чтобы война с Финляндией «завтра не началась».

На следующих страницах мемуаров Мерецкова мы обнаруживаем прямое подтверждение гипотезы о том, что в возможность оттянуть начало войны с Финляндией он верил и к реализации этой возможности стремился. «...На советско-финляндской границе пока было спокойно. Видимо, Финляндия выжидала, чтобы принять наиболее благоприятное для себя решение. Но сколько собиралась она ждать? Месяц, неделю, день?.. В связи с этим группе офицеров штаба округа я поручил подсчитать, чего и сколько может понадобиться округу при различных ситуациях: если Финляндия выступит тотчас, выступит позднее или не выступит совсем (подчеркнуто мной. — М.С.); если нам пришлют подкрепление, не пришлют его или мы сами должны будем помогать другим округам и т.д... В мирное время невозможно предусмотреть все комбинации, которые могут возникнуть после начала войны, особенно когда сама война идет не так, как предполагали. В таких случаях нужно проявлять максимальную оперативность и перестраивать планы в соответствии с конкретными обстоятельствами...».

23 июня 1941 г. установка на максимально возможную отсрочку начала боевых действий была фактически подтверждена поступившими в штабы Северного фронта и Северного флота указаниями «границу не перелетать и не переходить, никаких боевых действий против Финляндии впредь до особого распоряжения не производить».

Затем наступил день 24 июня, и кто-то доложил Сталину полученную из «достоверных источников» информацию о том, что на финских аэродромах сосредоточены огромные силы немецкой авиации (600 боевых самолетов, т.е. даже больше, чем было в реальности в составе всего 1-го Воздушного флота люфтваффе). Этот «кто-то» смог убедить Сталина в достоверности своих таинственных «источников». Возможно, после того, что произошло утром 22 июня на Западном фронте, долго убеждать Сталина и не пришлось. В обстановке всеобщей нервозности и неразберихи, которые царили в Кремле в те дни и часы, было немедленно и без рассуждений принято решение «нанести упреждающий удар по аэродромам противника в Финляндии».

Может быть, не знакомый с донесениями загадочных «достоверных источников» Мерецков имел неосторожность возразить. Может быть, просто недостаточно горячо поддержал очередное мудрое решение всезнающего «вождя». В обстановке дошедшей уже до пределов массового помешательства — «шпиономании» этого могло оказаться достаточно для того, чтобы прозвучал вопрос: «Скажите честно, товарищ Мерецков, как подобает коммунисту, есть ли у вас желание по-настояшему воевать с немцами и их пособниками? Если нету вас такого желания, скажите прямо...»

Вот после этого и произошло все то, что произошло в реальности.

Кто и, самое главное, зачем подбросил Сталину эту явную дезинформацию? Ответа на этот вопрос нет, и едва ли достоверный ответ на такие вопросы будет в обозримом будущем найден. Дезинформация могла быть внедрена по разведывательным каналам германскими спецслужбами, крайне заинтересованными в провоцировании полномасштабной войны между Финляндией и СССР. Люди, доложившие эту дезинформацию Сталину, могли и сами не осознавать того, что противник использует их в своих целях. Не исключен и вариант прямой и осознанной измены.

С другой стороны, все могло произойти и без участия противника, просто в рамках очередного приступа межклановой борьбы в ближайшем окружении Сталина. Спасая себя или стремясь «завалить» Тимошенко, кто-то мог настойчиво обратить внимание Сталина на «близорукость и преступную беспечность» армейского руководства, которое уже «проспало» один внезапный удар противника и теперь готовится проспать второй такой же удар по Ленинграду. Одним словом — поле для догадок и конспирологических версий открывается самое широкое... Увы, в рамках имеющейся (можно сказать, отсутствующей) источниковой базы ничего более определенного сказать невозможно.

Предположим далее, что спустя некоторое время Сталин получил исчерпывающее доказательство того, что «достоверные источники» его обманули. Этим доказательством был факт отсутствия хотя бы единичных налетов немецкой авиации на Ленинград. Что бы и как бы ни докладывали ему о «блестящих результатах» налета на «аэродромы немцев в Финляндии», Сталин не был настолько наивен и настолько несведущ в военном деле, чтобы поверить в то, что «сталинские соколы» одним махом уничтожили на земле все 600 самолетов противника. Отсутствие налетов на Ленинград лучше любых агентурных «источников» свидетельствовало о том, что никакой немецкой авиации на финских аэродромах нет и не было. Более того — и хуже того — к концу лета 1941 г. Сталин получил самые убедительные подтверждения того, что провоцировать Финляндию на войну не следовало. В конце августа 1941 г. финские войска, не дожидаясь сталинских «уступок», полностью вернули себе все потерянные по условиям Московского мирного договора 1940 г. территории, а в Приладожской Карелии даже продвинулись гораздо далее на восток от границы 1939 г.

Иногда, правда, очень редко, Сталин вспоминал о своих верных слугах, которых «оклеветали подлецы». Редко, но такое бывало. Такое произошло, например, с арестованным 7 июня 1941 г. наркомом вооружений Ванниковым.

В порядке ответной благодарности товарищ Ванников возглавил позднее советский «атомный проект» и вручил товарищу Сталину «боеприпас» немереной моши. Ну а в начале сентября 1941 года судьба улыбнулась и Мерецкову.


Часть 4. КРАХ

Глава 4.1 «ПОЙДУТ МАШИНЫ В ЯРОСТНЫЙ ПОХОД...»

Если авиационный удар по Финляндии, состоявшийся 25—26 июня 1941 г., хотя бы изредка упоминался в особо толстых книжках советских историков, то про наступательные действия наземных войск Красной Армии на финской территории практически ничего ранее не писалось. И тем не менее, такие действия в июле 1941 года состоялись. Или, точнее говоря, начались, но были прерваны «на самом разбеге». Вспомнить о них необходимо, ибо для оценки реальной боеспособности Красной Армии образца 1941 года они будут столь же показательны, как и результаты «сокрушительного удара по финским аэродромам».

Главной ударной силой развернутой на Карельском перешейке 23-й армии был 10-й мехкорпус (командир — генерал-майор И.Г.Лазарев). Как и все прочие мехкорпуса Красной Армии, 10-й МК имел в своем составе три дивизии: две танковые (21-я тд и 24-я тд) и одну моторизованную (198-я мд). Наиболее боеготовой дивизией корпуса была 21 -я танковая, сформирована на базе 40-й Краснознаменной танковой бригады — ветерана боев «зимней войны». Слабым звеном 10-го М К была 24-я танковая дивизия, сформированная на базе 11-го запасного танкового полка и принявшая от него сильно изношенную материальную часть: БТ-2—133 и БТ-5—94, всего 227 танков выпуска 1932—1934 годов. Что же касается 198-й моторизованной дивизии, то она имела всего несколько десятков исправных танков (при штатной численности танкового полка моторизованной дивизии в 258 единиц) и, по сути дела, была обычной стрелковой дивизией, правда с необычно большим количеством автотранспорта.

Как было уже отмечено выше, предвоенные оперативные планы западных военных округов (в том числе и Ленинградского ВО) не опубликованы, поэтому о конкретных задачах, поставленных перед 23-й армией Северного фронта, можно только догадываться. Тем не менее, учитывая сосредоточение за фронтом 50-го СК главных резервов 23-й армии (10-й мехкорпус, 70-я стрелковая дивизия) и включение в состав 50-го СК трех артполков РГК (101-й, 108-й, 519-й) из четырех, можно предположить, что по планам советского командования главные события «активной обороны» должны были произойти в полосе между берегом Финского залива и рекой Вуокси (см. карту № 6).

Такие же намерения приписывались и противнику. В журнале боевых действий (ЖБД) 23-й армии читаем (запись от 23 июня): «Противник продолжает интенсивно сосредотачивать войска к госгранице, главным образом в направлении Лаппеенранта — Выборг и Хамина (поселок на берегу Финского залива в 30 км от границы. — М.С.) — Выборг, а также в районах оз. Пурауярви и Якола (т.е. между Иматра и Энсо. — М.С), подтягивая мотомехчасти» [347]. В дальнейшем мы увидим, что такая оценка ситуации и группировки противника оказалась глубоко ошибочной.

Накануне войны дивизии 10-го мехкорпуса дислоцировались в южных пригородах Ленинграда (Пушкин, Павловск, Гатчина) и для выдвижения в район развертывания за фронтом 50-го СК (в треугольнике Выборг — Хейниоки — Кямяря) танковым дивизиям предстояло пройти своим ходом 170—180 км. Эта задача оказалась для них очень непростой. Даже в подготовленной и оснащенной лучше других 21-й танковой дивизии марш продолжался двое суток, а танки израсходовали при этом 14—15 моточасов, что явно свидетельствует о том, что значительная часть «марша» состояла из стояния в пробках и заторах. В одном из двух танковых полков дивизии (42-й тп) к 13.00 24 июня в район сосредоточения вышло 75 танков из 91 [348]. 16 танков остались на маршруте из-за различных технических неисправностей.

24-я танковая дивизия в ходе марша буквально рассыпалась. 49 танков (22 БТ-2 и 27 БТ-5) оказались неисправны и были оставлены в месте постоянной дислокации дивизии. В 15.00 23 июня в поход вышло 178 танков, из которых к концу дня 26 июня до указанного района развертывания доползли всего лишь 92 танка, причем боеготовыми из них считалось только 62. «Текущий ремонт их тормозится отсутствием инструмента и запасных частей» (349). Да, с инструментом и запчастями в этой дивизии всегда были большие проблемы. И не только с инструментом: «...Оба холодных машинных парка требовали капитального ремонта перекрытия и установки новых дверей. Машины, которым не хватало места в парках, стояли под открытым небом, и укрыть их было невозможно из-за отсутствия брезента... В стационарных мастерских из механического оборудования имелись два изношенных токарных станка и один сверлильный станок... Боевые и вспомогательные машины, за исключением полученных с Ижорского завода 17 бронемашин «БА-10», не были укомплектованы возимым индивидуальным комплектом запасных частей, инструментом и принадлежностями. Для производства ремонта боевых и вспомогательных машин недоставало кривошипов ленивцев, траков гусениц, бортовых фрикционов, стартеров, аккумуляторов, полуосей, промежуточных выхлопных труб, выхлопных коллекторов и прокладок к ним, рессор и амортизаторов...» [312].

Мы привели столь обширную цитату из монографии, посвященной короткой истории 24-й танковой дивизии, главным образом учитывая дату выхода в свет этой книги — 2006 год. Достаточно молодой автор в лучшем виде воспроизвел и даже приумножил традиции «плача Ярославны», сформированные в классической советской историографии. Судя по длинному перечню отсутствующих труб, прокладок, дверей и брезента, война стала для этой воинской части ошеломляющей неожиданностью — точно так, как посевная и уборочная каждый год поражали своим неожиданным приходом колхозные МТС. Но есть и одна большая разница: МТС порой располагалась в глухой сибирской тайге, за сотню километров до ближайшей железнодорожной станции, а 24-я танковая дивизия страдала от отсутствия гаечных ключей и отверток в 20 км от Ленинграда — крупнейшего центра военной промышленности СССР. И танковых дивизий в составе Ленинградского военного округа было не тысяча и одна, а всего лишь четыре...

На удивительный «порядок в танковых частях» Военный совет Северного фронта обратил, наконец, свое внимание 28 июня 1941 г. В этот день ВС фронта выпустил приказ № 143532, специально посвященный маршу 24-й танковой дивизии: «Марш 24-й танковой дивизии в район сосредоточения был организован плохо. Дивизия прибыла в район не подготовленной для выполнения боевой задачи. Большая часть боевых машин была оставлена по пути движения. Только на участке Парголово Кивеннапа 25.6.41 г. на 18.00 стояли неисправными или без горючего 39 машин дивизии... Машины оставлены на дороге без оказания технической помощи и экипажи предоставлены сами себе. Командиры дивизий и полков не приняли своевременные меры к розыску и оказанию технической помощи отставшим машинам. Также не проявлена забота и о личном составе этих машин, которые остались без продовольствия и питались случайно (исключительно хлебом) от проходивших войсковых частей...» [350].

Стоит обратить внимание на фразу про «отсутствие горючего». Колесно-гусеничные танки БТ имели запас хода более 200 км на гусеницах и более 400 км на колесах. От Павловска до Выборга они могли дойти без единой дозаправки на марше... К счастью, все это происходило на собственной территории, без какого-либо воздействия воздушного или наземного противника. В конце концов отставшие машины заправили бензином, поменяли на них прогоревшие трубы и прокладки, а 28 июня в дивизию поступило 49 относительно новых танков БТ-5 [351]. В результате к 28 июня 1941 г.в районе сосредоточения 24-й танковой дивизии находилось уже 177 танков, 33 бронемашины, 324 автомобиля всех типов и назначений, 15 радиостанций (не считая танковые), а также 6895 человек личного состава [312].

Долго стоять в районе сосредоточения танкам 10-го мехкорпуса не пришлось. Как только 10-й МК оказался в «зоне досягаемости» командования 23-й армии, так все Уставы, все Наставления, вся предвоенная теория о массированном использовании танков в составе крупных механизированных соединений, все уроки немецкого «блицкрига» на Западе, многократно изученные на штабных учениях, — все было немедленно отвергнуто и забыто.

Десять бронеавтомобилей БА-10 «для охраны штаба армии», пять танков «для действий совместно с 115-й стрелковой дивизией», танковый батальон в составе 24 машин «в распоряжение командира 43-й стрелковой дивизии», танковая рота в составе 10 машин «в распоряжение командира 19-го стрелкового корпуса», танковый батальон в составе 2 рот (20 танков БТ) «для усиления 123-й стрелковой дивизии», пять танковых взводов трехмашинного состава от каждой дивизии «для противотанковой обороны в полосе стрелковых корпусов», зенитная батарея 24-й танковой дивизии «для прикрытия штаба 23-й армии» ...

Странная работа была проведена в полосе 123-й стрелковой дивизии силами понтонно-мостового батальона 24-й танковой дивизии. 123-я сд находилась на левом фланге 23-й армии (см. карту № 13). В полосе обороны этой дивизии протекает небольшая лесная речка Тервайоки. Невеликая это преграда на пути противника, который (как предполагали в штабе 23-й армии) будет наступать, да еще и с танками, с направления Хамина — Выборг, но военные саперы знают много способов, которыми можно усилить естественную речную преграду. Параграф 409 Полевого устава ПУ-39дает такие указания: «Оборонительные свойства речного рубежа могут быть усилены, помимо искусственного поднятия уровня воды (заболачивание), системой искусственных заграждений (увеличение крутости берегов, постановка мин и проволочных заграждений в воде и т.д.)». Однако саперы 24-й танковой дивизии занялись не увеличением «крутости берегов», а постройкой моста через Тервайоки [312]. Зачем? Об этом в известных автору документах ничего не сказано.

Как бы то ни было, но к концу июня 1941 г. части и соединения 10-го мехкорпуса развернулись в указанных им районах, привели боевую технику в порядок после многодневного марша; командный состав провел подробную рекогносцировку местности. Теперь предстояло действовать.

В ночь с 1 на 2 июля произошло несколько разнонаправленных событий и было отдано несколько разных боевых приказов, связать которые в единую картину достаточно сложно.

В «Журнале боевых действий» 21-й танковой дивизии [318] читаем: «...в 24.00 1.07.41 на КП штадива (командный пункт штаба дивизии) прибыл командир 10-го МК генерал-майор тов. Лазарев и поставил задачу: выделить из состава дивизии РО (разведывательный отряд) в составе танковой роты, мотострелковой роты, взвода огнеметных танков. Задача РО перейти границу в районе ЭНСО и далее действуя в направлении ЭНСО — ИМАТРА провести боевую разведку в районе ЯКОЛА (поселок на дороге между Энсо и Иматра. — М.С.), ИМАТРА, ст. ТАИНИОКОСКИ и установить силы, состав и группировку противника.

В 1.40 2.7. поставлена задача и получен боевой приказ начальнику РО, командиру 21-го РБ (разведбат 21-й танковой дивизии) капитану т. Жидкову... Задача по приказу дивизии: в 6.00 2.7. перейти границу в районе ЭНСО и провести боевую разведку в районе ЯКОЛА, ИМАТРА, ст. ТАИ НИОКОСКИ и установить силы, состав и группировку противника. Путем захвата контрольных пленных установить нумерацию частей противника, по овладении ст. ИМАТРА — станцию взорвать и огнеметными танками зажечь лес. В случае успешного действия и захвата рубежей: ЯКОЛА, ИМАТРА, ст. ТАИНИОКОСКИ —удерживать их до подхода нашей пехоты (подчеркнуто мной. — М.С.)».

Разведка боем проводится с одной-единственной целью — для подготовки к последующему наступлению. В данном случае эта военная аксиома дополнительно подтверждена приказом удерживать захваченные рубежи «до подхода нашей пехоты». Очень важно подчеркнуть, что решение о проведении разведки боем в направлении Иматра вовсе не было проявлением частной инициативы командования 21-й танковой дивизии. Задача была поставлена командиром корпуса, лично прибывшим на КП дивизии в полночь. Более того, и командир 10-го МК действовал не по своей инициативе. В ЖБД 23-й армии в описании событий 2 июля 1941 г. обнаруживается такая запись: «Боевая разведка, организованная по личному приказанию командарма (подчеркнуто мной. — М.С.) в направлении Иматра в составе танковой группы 10-го МК и двух батальонов мотострелкового полка, во второй половине дня перешла границу» [317].

Заметное несовпадение состава разведывательной группы (в одном документе «мотострелковая рота» и «два батальона» — в другом) немедленно находит свое объяснение в следующем фрагменте из ЖБД 21-й танковой дивизии: «...Согласно указаний командира 10-го МК [полученных] от командарма-23, в состав РО должна быть включена пехота 115-й СД силою до батальона (подчеркнуто мной. — М.С). Артиллерии 115-й СД [приказано] поддержать действия РО 4-мя дивизионами. Вся работа по организации этих вопросов затянулась до 10.00 2.7, а батальон пехоты 115-й СД так и не был включен в состав РО. В 10.30 2.7. РО прошел госграницу по шоссе из ЭНСО в направлении ИМАТРА своим старым составом при поддержке артиллерии 115-й СД...» [318].

Запланированное (хотя и не реализованное на практике) включение в состав разведывательного отряда стрелкового батальона 115-й сд, а также запланированное и реализованное участие артиллерии 115-й сд является еще одним подтверждением того, что разведка боем в направлении Иматра была организована, по меньшей мере, на уровне командования 23-й армии: 115-я стрелковая дивизия входила в состав 19-го СК и командиру 10-го МК (тем более — командиру 21-й тд) никак не подчинялась.

В те самые часы, когда на советской стороне границы начали подготовку к разведке боем, на участке 2-й финской пехотной дивизии, в полосе от ст. Париккала до Ристалахти (см. карту № 13), началась аналогичная операция. Общее наступление финской «Карельской армии» на Онежско-Ладожском перешейке началось только 10 июля 1941 г. Но за несколько дней до начала полномасштабных боевых действий финское командование решило, видимо, провести разведку боем в направлении Лахденпохья. В дальнейшем именно там, на стыке 23-й и 7-й советских армий, финны несколько раз пытались выйти к берегу Ладожского озера, перерезать железнодорожную ветку Хиитола — Лахденпохья — Сортавала и разорвать линии снабжения 7-й армии. Таким образом, направление разведки боем, предпринятой финнами в первых числах июля, было вполне целесообразным.

В известных автору источниках не обнаружилось, к сожалению, данных о том, какими именно силами эта разведка боем была проведена. Строго говоря, боевые действия 1—7 июля в районе Эско — Мерия — Ристалахти вообще не упоминаются ни в одной обзорной работе по истории 2-й советско-финской войны. Все авторы (как советские, так и западные) дружно и не сговариваясь начинают описание событий войны с 10 июля 1941 г. Скорее всего, разведка боем была проведена лишь частью сил 2-й пехотной дивизии. В документах же штабов Красной Армии встречаются самые разные оценки численности противника: «1.7.41 противник силою до 2 пехотных бригад (6-я и 7-я) перешел в наступление, направляя главный удар на Мерия на участке 461-го сп (правофланговый полк 142-й сд). К исходу дня занял Эско... В течение дня 2.7. противник силами не менее 4 пехотных полков (что примерно соответствует двум бригадам. — М.С.) продолжил наступление. К исходу дня овладел Мерия. Атаки противника на Ристалахти успеха не имели...» [319]. Это запись в ЖБД 23-й Армии. В боевом приказе штаба 24-й тд №5 от 5.50 2 июля читаем: «Противник силою до двух пехотных дивизий в течение дня и ночи 1.07 потеснил наши передовые части на фронте Ристалахти—Парикалла...» [320].

24-я танковая дивизия находилась на противоположном (левом) фланге фронта 23-й армии и сведения о группировке противника, действующей в районе Эско—Ристалахти, могла получить только от вышестоящих штабов (правда, в этом случае непонятно, каким образом две бригады превратились в две дивизии). В отличие от нее 198-я моторизованная дивизия 10-го мехкорпуса была (как будет показано далее) переброшена в район Элисенваара и приняла самое непосредственное участие в боях у Эско — Мерия. В документах штаба 198-й мд установленная численность противника неуклонно снижается:

— Боевой приказ № 08 (23.00 3.7) «Противник до двух пехотных бригад потеснил 461-й сп и овладел одним батальонным районом, понеся огромные потери...»

Оперсводка № 7 (8.00 5.7) «Перед фронтом дивизии действует пехотная бригада противника...»

— Оперсводка № 8 (24.00 5.7) «Перед фронтом дивизии обороняется до 3 батальонов финнов, предположительно 7-й пехотной бригады...»

Интересная оценка численности и планов противника обнаруживается в наиновейшей (2006 г.) работе российского историка:

«...29 июня были отмечены первые проявления активности финской армии на Карельском перешейке, а в ночь на 1 июля до двух пехотных батальонов с танками вклинились в наши оборонительные порядки на стыке 19-го и 50-го стрелковых корпусов в районе Лахденпохья, с задачей прорваться к западному побережью Ладожского озера, изолировать друг от друга 7-ю и 23-ю армии и в дальнейшем уничтожить их по частям...» [312].

Проблема даже не в том, что «стык 19-го и 50-го стрелковых корпусов» отнесен в «район Лахденпохья», — это можно считать досадной оговоркой, — а в удивительной оценке боевого потенциала «горячих финских парней», которые силами двух пехотных батальонов собирались «уничтожить по частям» две советские армии! Все это было бы смешно — если бы в июле 1941 г. командование 23-й армии почти так же не оценило происходящее. Локальная вылазка финнов на правом фланге армии вызвала в ее штабе большой переполох.

В ЖБД 23-й армии читаем: «Для ликвидации прорыва и восстановления положения на участке 461-го сп командарм решил использовать 10-й МК...» Такое решение полностью соответствовало всем предвоенным планам и Уставам — мехкорпус в обороне предполагалось использовать для нанесения уничтожающего удара по прорвавшемуся в глубину боевого порядка армии противнику. Обычно это формулировалось так: «ударом во фланг и тыл окружить, уничтожить и не допустить отход назад, на территорию противника». Однако командование 23-й армии решило «использовать 10-й МК» своим прежним способом — продолжая «разбирать» мехкорпус по частям.

198-я моторизованная дивизия была полностью выведена из подчинения командования мехкорпуса и получила приказ «к исходу 2.7 сосредоточиться по ж/д в районе Антола — Сайрала в готовности к действиям в направлении 142-й сд и 115-й сд». Причем решение это было принято ночью, в крайней горячке и спешке, «через голову» командира 10-го МК. Командиру 198-й мд осталось только проинформировать своего непосредственного начальника: «На основании указания начальника штаба 23-й армии дивизия переходит в его подчинение и с 8.00 2.7 выдвигается в р-н Сайрала — Элисенваара» (Боевое донесение № 02 от 4.30 2 июля). Затем, в ночь со 2 на 3 июля, наступила очередь «разобрать» главную ударную силу 10-го мехкорпуса, 21-ю танковую дивизию. В ЖБД дивизии это описано так: «в 23.30 2.7 в штадив прибыл начальник АБТУштарма 23-й (начальник автобронетанкового управления 23-й армии) генерал-майор Лавринович и от имени Командарма поставил следующую за дачу дивизии: один ТП в составе 50 танков линейных и 16 огнеметных с 2 боекомплектами, 2 заправками и 2 суточными дачами продовольствия погрузить на ст. ХИНИЛА и направить ж.д. в район ЭЛИСЕНВААРА в распоряжение командира 198-й мд. Погрузку закончить к 24.00 2.7 /по времени явно нереально/... Такая задача по времени была совершенно нереальна, однако 41-й ТП в составе 41 танка с 2 бк и 2 заправками к 1.00 3.7 был погружен на 50 платформ и в 1.15 3.7 эшелон тронулся на ЭЛИСАНВААРА...»

Итак, с учетом танковых взводов и танковых рот, переданных ранее стрелковым частям 23-й армии, 21-я танковая дивизия «потеряла» уже 95 танков и 10 тяжелых пушечных бронеавтомобилей БА-10. При этом задача захвата станции Иматра вовсе не была снята! В ту же ночь со 2 на 3 июля прибывший в штаб 21-й тд генерал-майор Лавринович приказал: «Остальной состав дивизии своим ходом к 4.00 3.7 сосредоточить в районе ЭНСО и с 6.00 3.7. начать наступление на ИМАТРА с задачей — овладеть ИМАТРА и перешейками между озерами ИМАЛАНЯРВИ, САЙМА, удерживая последний до подхода стрелковых частей» [318].

Что же касается третьей по счету дивизии 10-го мехкорпуса, 24-й танковой, то она практически бездействовала. Утром (в 5.50) 2 июля дивизия получила приказ «сосредоточиться к 8.00 в районе ст. Тали». С некоторым опозданием (судя по боевому донесению штаба дивизии № 6 — к 13.00 2 июля) 24-я тд вышла в район ж/д станции Тали, т.е. сместилась примерно на 10— 15 км от прежнего места сосредоточения, по-прежнему находясь вне зоны боевых действий [321]. В результате главную задачу 10-го мехкорпуса — захват ж/д станции Иматра и прилегающего к ней узкого перешейка между госграницей и Сайменской озерной системой — предстояло решить силами одной только 21-й танковой дивизии, причем дивизия эта, еще не сделав ни одного выстрела по противнику, «потеряла» уже почти половину своих танков. С другой стороны, объективности ради надо признать, что от 21-й танковой и не требовалось повторить «переход Суворова через Альпы»: от приграничного Энсо до Иматры было всего 8 (!) км, а силы сторон на фронте предстоящего наступления (12-я и 18-я финские пехотные дивизии с одной стороны, 43-я и 115-я стрелковые дивизии Красной Армии — с другой) были примерно равны.

Как было уже выше отмечено, первая попытка захватить ст. Иматра состоялась утром 2 июля. Разведывательный отряд в составе танковой роты (10 танков Т-26) из состава разведбата дивизии, одного взвода огнеметных танков (3 танка ОТ-26) из состава 42-го тп и одной мотострелковой роты из 21-го мсп в 2.20 переправился по мосту севернее ст. Антреа через реку Вуокси, в 7.30 сосредоточился в районе Энсо и в 10.30 перешел границу. Описание дальнейших событий в разных документах не вполне совпадает. В ЖБД 21-й танковой дивизии читаем: «Результаты боевой разведки. РО с боем продвинулся вглубь финской территории на 3—4 км и достиг северных скатов выс. 107,5, что южнее ИМАТРА. На всем этом протяжении противник почти не оказывал сопротивления.

На выс. 107,5 противник встретил РО огнем, 1 танк получил пробоину крупнокалиберным пулеметом и убит лейтенант Литвин, ранен башенный стрелок. Захвачен пленный финский солдат, у убитого немецкого офицера (???) забраны ценные документы. Наблюдением РО установлено, что выс. 107,5 хорошо обороняется противником, имеются полевые сооружения /очевидно, ДЗОТы».

ВЫВОД: РО полностью свою задачу не выполнил, до ИМАТРА не дошел, лес противника не зажег, лишь установил, что этот участок обороняется незначительными силами противника (подчеркнуто мной. — М.С.).

В составленной непосредственно после боя (23.00 2 июля) оперативной сводке штаба 21-й тд содержатся такие сведения: «Потери разведывательной группы:2 убитых, 7 раненых. Потерь в материальной части нет. Захвачен один пленный финн» [323].

Оперативная сводка штаба 42-го тп (без номера, от 21.00 2 июля) опровергает излишне самокритичную запись в ЖБД дивизии. Оказывается, взвод огнеметных танков полка успел-таки много чего поджечь: «Взвод совместно с разведывательной группой достиг Якола, поджег деревню и, обратно двигаясь по маршруту до госграницы, поджег лес» [324].

В любом случае, с сожженной деревней или без нее, задача захвата станции Иматра 2 июля решена не была.

Следующая попытка с привлечением значительно больших сил состоялась 3 июля.

В соответствии с приказом командира 21-й танковой дивизии полковника Л.В. Бунина были сформированы три ударные группы. Первая (один танковый и один мотострелковый батальоны) должна была «выйти на северо-восточную окраину Иматра и отрезать путь отхода противника на север». Вторая (две танковые роты и мотострелковый батальон) должна была наступать вдоль железной дороги непосредственно на Якола — Иматра. Третья группа (10 танков и одна мотострелковая рота) должна была наступать вдоль западного берега реки Вуокси с задачей «отрезать путь отхода противника на запад, одновременно обеспечивая действия дивизии с запада». В резерве командира дивизии, в районе госграницы у Энсо, находились еше один танковый и один мотострелковый батальон. Сосед справа — 115-я стрелковая дивизия — должен был поддержать наступление танковой дивизии огнем четырех артиллерийских дивизионов [318].

Дальнейшие события дня 3 июля описаны в ЖБД 21-й танковой дивизии и в боевом донесении штаба 10-го МК от 17.10 4 июля следующим образом [318, 325]:

«К 12.00 части заняли исходное положение для наступления. Артиллерия задержалась с подготовкой и начала ее только в 13.00, выпустив за час 50—55 снарядов». Здесь, видимо, необходима небольшая военно-арифметическая справка. Самый массовый тип вооружения артиллерийского полка стрелковой дивизии — гаубица калибра 122 мм.

Указанная во всех справочниках боевая скорострельность этого орудия составляет 5—6 выстрелов в минуту. Кроме того, существует и такой, четко регламентированный норматив, как «Расход боеприпасов надень напряженного боя».

Для 122-мм гаубицы этот расход довоенными нормативами был определен в 88 выстрелов [326]. Два артиллерийских дивизиона (24 гаубицы) могли и должны были выбросить на голову противника 2 тыс. снарядов в течение получаса. 55 снарядов в течение часа — это неспешный «беспокоящий огонь» (есть в артиллерийском деле и такой термин) одного-единственного орудия. Такой «огненный смерч» мог всего лишь предупредить финнов о начале наступления...

«В 14.00 3.7 мотострелковый полк и танки перешли госграницу и начали наступление. С переходом госграницы противник сначала оказывал слабое сопротивление, и наши части быстро продвигались вперед. К 18.00 передовые роты вышли на рубеж северные скаты выc. 107,5—Якола (т.е. в течение 4 часов «быстро продвинулись» на 4—5 км; люди с такой скоростью могут ползти, но танки с такой скоростью не могут двигаться в принципе — в коробке передач Т-26 не было специального демультипликатора для движения со сверхнизкой скоростью), где были встречены организованным огнем противника и отошли несколько назад. К 22.00 положение стабилизировалось на рубеже: лесная тропа юго-восточнее выc. 107,5, два домика сев. ЯКОЛА, выc. 39,5.

4-я рота 2-го батальона мотострелкового полка (это та группа, которая, продвигаясь вдоль западного берега Вуокси, должна была «отрезать путь отхода противника на запад») встретила сильное сопротивление противника, перешедшее в атаку, и к 22.00 рота с боем отошла за госграницу, потеряв три танка сгоревшими и один подбит.

В 19.00 (именно такое время указано в боевом донесении штаба 10-го МК от 17.00 4.7) командир дивизии принял решение на выход из боя… (в предыдущем боевом донесении штаба 10-го МК (от 22.00 3.7) сказано, что решение о приостановке наступления было принято командиром 10-го МК Лазаревым, который находился на КП дивизии у северной окраины ЭНСО) [327].

В 2.254 июля на КП штадива прибыл начштаба 10 МК полковник Заев с приказом Командарма-23, в котором указывалось, что дивизии выйти из боя и сосредоточиться в районе ИСКИ (поселок в 15 км к юго-востоку от границы).

В 2.30 противник, скрытно обойдя флаги наших частей, перешел в контрнаступление по всему участку дивизии. Контрнаступление началось сильным автоматно-пулеметным огнем при поддержке минометов и артиллерии. В такой обстановке командир дивизии смело (так в тексте ЖБД) принимает решение на выход из боя.

К 4.00 части организованно вышли из боя. Противник три раза переходил в атаку, но всегда терпел поражение и с большими потерями отбрасывался. Все попытки противника окружить наши части (т.е. окружить пехотой два танковых батальона) успеха не имели.

К 11.00 4 июля дивизия сосредоточилась в районе Яски. Убитые и раненые вывезены. По предварительным подсчетам имеется 127 раненых, в т.ч. 11 человек начсостава. Количество убитых уточняется. Подбитые танки эвакуированы с поля боя, кроме трех, которые сгорели от огня противника. В результате боя убито не менее 150 человек белофиннов и больше ста человек ранено».

Количество убитых было уточнено на следующий день. В оперативной сводке штаба 10-го МК (№ 22 от 2.00 5 июля) названы следующие цифры [328]:

— танковый полк потерял 8 человек убитыми, 4 ранено, 1 пропал без вести;

— в мотострелковом полку 45 убитых, 90 раненых, 10 пропало без вести.

Кроме того, «разбито артиллерией и минометами противника» 10 ручных пулеметов и 35 винтовок [318].

4 июля 1941 г. первый, единственный и последний раз приняла участие в боях с «белофиннами» и 24-я танковая дивизия 10-го мехкорпуса. Но не вся дивизия, и даже не один из ее полков, а два взвода из состава танкового батальона, переданного 30 июня на усиление 123-й стрелковой дивизии. 6 танков БТ под командой лейтенанта Радченко, совместно с 1-м батальоном 255-го стрелкового полка, провели разведку боем на территории Финляндии, в районе поселка Вилмаа. «Бой длился в течение 2 часов, в результате боя было уничтожено противотанковое орудие и два пулемета противника. Свои потери: подбиты 2 танка, из которых один требовал среднего ремонта, другой восстановлен силами экипажа, в личном составе ранен механик-водитель» [312].

Для какой надобности была проведена эта разведка боем, и была ли она как-то связана с наведением мостов на лесной речушке Тервайоки, узнать из документов штаба дивизии и 10-го мехкорпуса уже не удастся. В то время, как соединения 10 МК проводили все эти странные маневры, в то время, когда они с отчаянными усилиями пытались пройти 170 км по собственной территории, в то время, когда два полка 21-й танковой дивизии под личным руководством командира корпуса неуклюже тыкались в оборону «незначительных сил противника» на рубеже «лесной тропы и двух домиков» рядом с безвестной деревушкой Якола, в то время, когда на Карельском перешейке разыгрывался нелепый военизированный фарс, на дальних — пока еще «дальних» — подступах к Ленинграду разворачивалась беспримерная военная катастрофа.

В течение первых 10 дней войны войска Северо-Западного фронта (Прибалтийского ОВО) были наголову разгромлены. Немецкие войска заняли всю Литву, большую часть Латвии, форсировали Даугаву (Западную Двину) на фронте от Риги до Даугавпилса и, почти не встречая организованного сопротивления, продвигались на Остров и Псков (см. карту № 8). Что касается штаба фронта, то он уже 27 июня «перебазировался» в Резекне, 30 июня во Псков и 5 июля — в Новгород. Темп беспорядочного отхода войск Северо-Западного фронта в первые дни был настолько высок, что немецкое командование восприняло происходящее как заранее запланированный отход. Начальник штаба сухопутных войск Германии Ф. Гальдер записывает 23 июня 1941 г. в своем знаменитом «Военном дневнике»: «...об организованном отходе до сих пор как будто говорить не приходится. Исключение составляет, возможно, район перед фронтом группы армии «Север», где, видимо, действительно заранее был запланирован и подготовлен отход за реку Западная Двина. Причины такой подготовки пока установить нельзя...» [331].

Входившие в состав фронта шесть так называемых «национальных дивизий» (созданные на базе формирований бывших армий Литвы, Латвии и Эстонии 179-я сд, 180-я сд, 181-я сд, 182-я сд, 183-я сд, 184-я сд) или разбежались, перебив при этом свой командный состав, или были поспешно и с большими «потерями» за счет массового дезертирства отведены вглубь России. В Литве и Латвии фактически начались вооруженные восстания местных националистов, которые провозгласили создание «Временных правительств» (23 июня в Каунасе и 28 июня в Риге) [332]. 26 июня 1941 г. в районе Даугавпилса сдался в плен начальник Оперативного управления штаба С.З.ф. генерал-майор Трухин (в дальнейшем Трухин активно сотрудничал с немцами, возглавил штаб власовской армии и закончил свою жизнь на виселице 1 августа 1946 года). Начальник штаба фронта генерал-лейтенант П.С. Кленов был арестован в начале июля 1941 г. и в октябре 1941 г. расстрелян.

3—4 июля 1941 г. начальник оперативного управления Генштаба Красной Армии генерал-лейтенант Н.Ф. Ватутин, отправленный на Северо-Западный фронт в качестве полномочного представителя Ставки и исполняющего обязанности начштаба фронта, доложил Жукову полный перечень частей и соединений фронта, которые он смог обнаружить. Из многостраничных донесений вырисовывается картина небывалого разгрома: «...по 11-й армии (16-й стрелковый корпус, 29-й стрелковый корпус, 179-я и 184-я стрелковые дивизии, 5, 33, 128, 188, 126, 23-я стрелковые дивизии, 84-я моторизованная дивизия, 2-я танковая дивизия, 5-я танковая дивизия, 10-я артбригада, 429-й гаубичный артиллерийский полк, 4-й и 30-й понтонные полки)— сведений нет...

... состояние частей 8-й армии характеризуется следующими данными: 10-я стрелковая дивизия: 98-й стрелковый полк почти полностью уничтожен; от 204-го стрелкового полка осталось 30 человек без материальной части; 30-й артиллерийский полк имеет одно орудие; 140-й гаубичный артиллерийский полк из 36 орудий потерял 21. Части и управление 90-й стрелковой дивизии до сих пор найти не удалось. Данные о состоянии остальных частей армии не поступили...» [333].

По данным статистического сборника, составленного современными российскими военными историками, войска Северо-Западного фронта (с учетом поступивших в состав фронта новых соединений) с 22 июня по 9 июля 1941 г. потеряли 2523 танка и 3560 орудий и минометов, 341 тыс. единиц стрелкового оружия [9]. Воевать стало практически нечем. 5 июля 1941 г. за подписью Ватутина вышла «Инструкция по борьбе с танками противника», в которой предписывалось «заготавливать грязь-глину, которой забрасывают смотровые щели танка» [333]. Кидаться грязью и глиной предстояло войскам округа, который всего лишь две недели назад имел на своем вооружении 3319 полевых орудий (всех калибров) и 582 зенитные пушки [326].

Впрочем, Верховное командование Красной Армии уже не питало никаких иллюзий по поводу того, что разрозненные остатки практически неуправляемого Северо-Западного фронта смогут сдержать наступление немецких войск. Ставка ГК, в стремлении хоть как-то затормозить продвижение противника на естественных оборонительных рубежах рек Западная Двина и Великая, лихорадочно бросала в бой все новые и новые соединения. 25 июня для контрудара по прорвавшемуся к Даугавпилсу танковому корпусу Манштейна был привлечен неукомплектованный 21 -й мехкорпус Московского ВО (плановый срок завершения формирования этого корпуса был назначен на 1942 г.) и даже 5-й воздушно-десантный (!) корпус, не имевший для борьбы с танками ни соответствующего вооружения, ни должной подготовки.

Затем наступила очередь частей и соединений Северного фронта и авиации Балтфлота. 30 июня все три бомбардировочные полка ВВС КБФ (1-й МТАП, 57-й БАП, 73-й БАП) получили приказ разбомбить мосты и переправы на Даугаве в районе Екабпилс и Даугавпилс. Если противник к тому времени уже успел перебазировать свои истребительные авиагруппы на бывшие советские аэродромы в Прибалтике (по общепринятой в отечественной историографии легенде, аэродромы эти были уже разрушены, разбомблены, сожжены и приведены в полную негодность), то истребительные полки ВВС Северного фронта и ВВС Балтфлота оставались в прежних местах дислокации, главным образом — на Ленинградском аэродромном узле. Что же касается истребительной авиации С.-З. ф. (более 400 экипажей и 500 исправных самолетов, в т.ч. 139 новейших МиГ-3 по состоянию на 22 июня 1941 г.), то она к 30 июня уже не существовала как организованное и боеспособное целое [269].

В результате авиаудар по переправам на Даугаве 30 июня 1941 г. был организован также, как удар по объектам Финляндии 25 июня: без истребительного прикрытия и малыми группами (от 5 до 9 бомбардировщиков). В итоге ни один мост не был даже поврежден, а из 99 бомбардировщиков, принявших участие в операции, на свои аэродромы вернулось только 60. Немецкими истребителями было сбито 34 самолета, 5 совершили вынужденную посадку. 77 человек из состава летных экипажей погибли или пропали без вести [271].

Вечером 2 июля (с 21.30 до 22.00) массированный удар по немецким мотомехколоннам в районе Даугавпилс — Краслава — Резекне пыталась нанести 2-я авиадивизия ВВС Северного фронта. Бомбардировщики 44-го БАП выполнили 38 самолетовылетов, 58-го БАП произвел 20 вылетов. В оперативной сводке № 019 штаба 2-й САД и оперативной сводке № 15 штаба 44-го БАП этот налет описан следующим образом: «... 14 самолетов СБ 58-го БАП сбросили с высоты 200 м по мехколоннам 73 ФАБ-100 и 123 АБ-50... 21 самолет 44-го БАП бомбили колонны танков и машин, результаты бомбардировки отличные, разрывы наблюдались в гуще скопления танков... 16 экипажей возвратились на свои аэродромы с бомбами, не выполнив задание из-за плохих метеоусловий и ненахождения целей; 2 экипажа сбросили бомбы по расчету времени из-за облаков; 2 экипажа не возвратились с задания отстали в районе цели из-за плохих метеоусловий; экипаж ст. лейтенанта М. сбросил бомбы в районе Пскова (?), два самолета сбиты своей зенитной артиллерией у Пскова...» [334, 335].


Страницы


[ 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 | 22 | 23 | 24 ]

предыдущая                     целиком                     следующая