Скачано 2733 раза
Скачать книгу в формате e-Book(fb2)
Владимир Суравикин
Как я занимался сельским хозяйством
Моим соседям и сотрудникам - добрым людям,
сочувствовавшим и помогавшим мне в нелёгкое для меня время – с благодарностью.
Чтобы всё здесь написанное не показалось преувеличением, я должен начать с небольшого личного момента. Среди моих предков - разнообразие во всём: добрые и злые, богатые и бедные, умные и глупые, - пёстрая смесь. Общее у них было только одно: все они последние пять поколений жили в городах, деревенских не попадалось. В моей биографии тоже ничто не предвещало, что мне прийдётся столкнуться с сельским хозяйством: вырос я в городе с населением в миллион, в семнадцать лет отправился в Москву и занялся делами от сохи весьма далёкими.
Но, как говорят, неисповедимы пути господни… В пору нашей поздней молодости, - теперь уже немало лет тому назад, в ожидании квартиры в Подмосковье жили мы с супругой в небольшом сибирском городе. Ей и пришло в голову купить «дачу». Как вы помните, в нашем родном Союзе так назывался клочок земли и фанерный домишко на нём.
Если бы я тогда знал, как далеко может зайти дело - я бы подавил эту идею в зародыше. Но ведь разве угадаешь…
Всё начиналось хорошо. Я как раз сдавал тогда экзамены в аспирантуру, а потом «кандидатский минимум». На участке работала супруга, и сперва ей это очень нравилось.
«Дача» была в пятнадцати минутах от дома велосипедом, на ней было всё посажено, и я изредка появлялся там передохнуть от занятий. На шее у меня была повешена банка, куда я набирал себе ягоду, а затем отруливал читать философию. У супруги были её старые знакомые, привычные к физическому труду сибиряки, я по роду работы имел доступ к спирту, так что у нас существовал, как сказали бы биологи, симбиоз - это когда каждый присосался к соседу чем может и всем комфортно.
Не следует, конечно, думать, что я всё делал чужими руками. Самому тоже приходилось трудиться. Помню, весной супруга попала в больницу и передо мной встала задача посадить картошку. Выслушав из больничного окошка лекцию о том, что такое грядка, мы с приятелем принялись за дело.
Шли дни и недели, супруга давно выписалась из больницы, а наша картошка всё никак не всходила. Наконец, когда супруга уже начала устраивать мне допросы с пристрастием - не выбросил ли я её вместо посадки, она взошла. И лучше бы уж она этого не делала. Потому что сразу выяснилось, что в той больничной лекции супруга забыла сообщить какие-то очень важные детали. Оказалось, во-первых, что мы зарыли картошку на полметра глубже, чем нужно, а во-вторых, применили не совсем рациональную разметку грядок. По её словам, сделать такие ряды можно было только если я в усмерть напоил приятеля пивом, он, качаясь, стал прямо на ходу справлять малую нужду, и вот по его следам мы и сажали.
Когда супруга почти осипла от выражения своего к нам отношения, она сделала несколько мелких грядок между картофельными и всё опять как-то утряслось.
Имея своё хозяйство, не обойтись без мелких ремонтов. Не могу сказать, что эта перспектива меня особенно привлекала. Дело в том, что я во всех практических отношениях - сын своего отца. Он был прекрасный инженер - проектировщик, в городе после него остались красивые здания и мосты, но вот каким концом вбивается гвоздь в стену, он так и не возымел твёрдого мнения. О нашей практичности говорит такой факт. Я уже учился в средних классах школы, когда наконец в семье было сделано знаменательное приобретение: был куплен молоток. Но когда я много позже приезжал на каникулы из института, его ручка сохраняла всё ту же девственную, как и при покупке, белизну.
Ясно, что с такими задатками я всячески оттягивал момент, когда надо было самому забивать гвозди. И когда супруге пришла в голову идея построить на нашем участке беседку, я пригласил спциалиста. Это был плотник нашего предприятия, крошечного роста мужичок неопределённого возраста, представитель одной из малых народностей то ли Севера, то ли Сахалина. Мы договорились. Много он не требовал, но аванс должен был быть каждый день: грамм сто пятьдесят с утра.
Не мудрено, что при такой системе оплаты у нас начался долгострой. Когда я в конце дня появлялся взглянуть на сделанное, наш Последний Из Удэге поднимался из-под куста и, трясясь, требовал прибавки. Супруга возражала, но я отвечал, что если не налью, он умрёт и на нас ляжет ответственность за снижение численности и без того малой народности Cевера.
После очередного дождя крыша нашей беседки подозрительно прогнулась и стала напоминать косую китайскую пагоду. Наш работник немедленно заявил, что так и было задумано, что мы как-никак на Востоке и он работает в своих древних национальных традициях. Когда его не было, я вооружился молотком и, изредка попадая по гвоздям, попытался крышу исправить. Однако после моего вмешательства она покосилась ещё больше, на что супруга заявила, что если руки растут не из нужного места, кривая китайская пагода получится даже при рафинированных европейских традициях.
В общем всё это было не так страшно, потому что при наших сибирских заработках «дача» была скорее забавой, и любые казусы там не влияли серьёзно на нашу жизнь. Но вот прошло время, квартира в Подмосковье была получена и отдана моей бывшей семье, а чтобы быстро получить новую, инженеру без «блата» надо было без всяких шуток идти работать в сельское хозяйство.
Здесь надо заметить, что именно в то время наша неистощимая на лозунги номенклатура развернула очередную кампанию «заботы о людях», и в сельской местности началось строительство так называемых «коттеджей», т.е. нормальных односемейных домов со всеми удобствами и приусадебными участками.
Врядли стоит объяснять, насколько лакомыми казались эти «коттеджи» для простых совграждан. Вкус ягоды со своего участка был ещё свеж в моей памяти, а комфортный частный дом в приемлемом радиусе от Большого театра вообще казался пределом мечтаний. Я отправился по Подмосковью в поисках совхозов, строящих такие коттеджи, и скоро нашёл желаемое.
Сделать последний шаг, однако, оказалось очень нелегко. Хорошо помню, в какой тяжелейшей депрессии я тогда находился. Перспектива своего дома была далёкой и туманной, а сельская грязь оказывалась очень зримой и реальной.
На общем горестном фоне моего перехода в село имелось, впрочем, несколько моментов, которые можно было бы с натяжкой даже назвать удачей. Совхоз стоял на главных магистралях, недалеко от Московской кольцевой дороги. Директором оказался недавно присланный бывший научный работник, мгновенно выказавший мне симпатию и сочувствие. Работа – заведующий газовой котельной на свиноводчецкой ферме - была вполне приемлемой и давала некоторую независимость. Наконец, совхоз начинал строительство пресловутых коттеджей. В общем, я появился «на земле».
Местным специалистам доставляло удовольствие развеивать мою дремучесть в сельском хозяйстве. Помню, стоим мы на краю поля и наблюдаем за работой техники. Агроном говорит: - «Посмотрите, В. И., вот это - косилка». Я гляжу и - вполне искренне: - «Да? Подумать только… Я-то думал - комбайн». Все снисходительно посмеиваются.
Моими экономическими познаниями занимался лично директор. Едем как-то в его машине, и он рассказывает, что работникам совхоза продаётся мясо прямо с фермы, свежее и без московских очередей. Я на минуточку забыл, что живу в экономике навыворот и спрашиваю: - «По цене себестоимости, конечно?» Директор так странно на меня посмотрел и говорит: - «Ну зачем же так обижать людей? По магазинной цене. Себестоимость у нас в полтора раза выше».
Так потихоньку я и осваивался. Скоро я не только отличал по внешнему виду корову от свиньи, но и по запаху - коровий навоз от свиного.
Через год подошло время строительства предмета моего ожидания: коттеджей, а ещё через год настал радостный момент заселения. По этому поводу было решено устроить праздник. Поскольку эти коттеджи были обкомовской показухой, на «мероприятие» не поскупились. Все новоселья было решено справлять в одно время с обязательным приглашением в каждый дом строившей его бригады, был назначен митинг, из Москвы были привезены киноартисты, и кроме того в каждый коттедж на время празднества был назначен народный хор.
В назначенный день всё прошло замечательно - митинг, худ-самодеятельность, торговля дефицитом. После этого все разошлись по соответствующим коттеджам на трапезу и возлияния. Тут и произошло несколько неизбежных при встрече города и деревни шероховатостей.
Народа в мой дом набилось невероятно много, но, слава богу, мне помогали несколько приехавших из Москвы приятелей. Строители быстро освоились и стали оказывать внимание путём похлопывания по попке жене одного из них, которую они приняли за местную доярку. Эта жена приятеля, однако, плохо их понимала, потому что была из Москвы и папа у неё был член-корр. Слава богу до конфликта не дошло, потому что приятель вовремя появился из кухни и оказался огромнего размера. Чтобы разрядить обстановку, строители вежливо осведомились: - «А Вы, товарищ, тоже в совхозе работаете?» Приятель был кандидат физ-мат наук, но быстро нашёлся: - «Естественно». - «Кем же?» - Приятель поправил фартук и скромно отвечает: - «Официантом». Те положительно восприняли должность официанта в совхозе и удовлетворились.
В общем, всё кончилось бы благополучно, если бы народный хор не вспомнил, зачем его туда позвали. Хором оказалось десятка два бабок - пенсионерок.
Тут надо сказать, что я, на своё несчастье, с детства плохо выношу народное пение. Такой уж у меня пунктик. Без всяких преувеличений - помню, если в нашем городе на улице мне попадались подвыпившие жители окраин с гармошкой, я торопливо уходил, заткнув уши.
Короче, сначала я попытался этот хор подкупить и пообещал, чтот если они не будут петь, я хорошо заплачу. Но у подвыпившего русского человека потребность петь столь велика, что мои посулы не подействовали.
Как только они затянули, я заметался по дому в поисках средства их утихомирить. И нашёл. Как вы помните, особенностью всей моей советской производственной биографии было то, что я почему-то постоянно имел доступ к спирту. Я быстро разлил по полстакана, проверил, чтобы воды в пределах досягаемости не было, и сказал тост, за который нельзя было не выпить даже непьющему.
Бабки опрокинули и сразу задохнулись. Через секунду все они стали синеть, и я здорово испугался. Слава богу никто не умер, и я отделался тем, что две из них пристыдили меня за плохую шутку. Три других, правда, похвалили за хороший самогон.
Но вот праздник кончился и начались будни. Скоро выяснилось, что, получая сто семьдесят рублей зарплаты и отдавая семьдесят за коттедж, можно быстро умереть с голода.Надо было спешно обзаводиться хозяйством.
Теоретически я к этому был готов, да и начало, собственно, было уже положено: ещё до моего новоселья мои сотрудники сделали мне подарок — пару кроликов. В ожидании своего новоселья — роскошного кирпичного сарая при коттедже — эта парочка сидела в ящике в моей котельной, и мои операторши её прикармливали.
Помню, как я в первый раз решил приобщиться к своим подопечным. Неудобно же всё время спихивать это на других. Приехав в котельную одним воскресным утром, я засучил рукава, вычистил клетку, нарвал свежей травы, налил зверушкам чистой воды, и удовлетворённо задвинул крышку. Не прошло, однако, и часа, как ко мне прибежала смущённая операторша. – «Вы уж, В. И., пожалуста, больше кроликам песка не сыпьте…» – Как же не сыпать,- удивился я - ведь кошкам сыпят, а главное – вы же сами сыпали, на фанерке лежал мокрый такой. – «Так ведь это не песок был, это комбикорм. И траву такую не давайте – подохнут.»
Нет бы мне призадуматься, а главное - вспомнить кое-что из семейных преданий, это бы очень поубавило страданий и мне и кроликам. Не вспомнил. А история, между прочим — в самую точку.
Много лет назад мой дед, молодой тогда рабочий одного из Сталинградских заводов, прослышал, что кролики дьявольски быстро плодятся и на этом можно хорошо заработать. Он купил несколько пар, сделал загородку во дворе своего дома на берегу Волги и приготовился богатеть.
Почему-то его жену, впоследствии мою любимую бабушку Варю, эта перспектива не увлекла. Однако кролики с таким рвением взялись за дело и множились, что ей оставалось только молчать. Дед возил корм и потирал руки. Но не успел он начать массовую продажу, как начался мор. Кролики дохли со страшной скоростью. По непонятной причине нетронутым эпидемией оказался только один, несчастный хромоножка с перебитой лапкой, которого бабушка со злой иронией прозвала «Хром-Барыш». Тогда-то, одним недобрым утром и прозвучала фраза, запечатлённая на скрижалях семейной истории и ставшая с тех пор символом финансовых успехов всех поколений нашей семьи: — «Иди посмотри, все твои подохли. Один Хром-Барыш ещё скачет…»
Увы, всё это я вспомнил позже, когда время и деньги на все эти корма и загородки уже были убиты и события покатились по проверенной дедушкиной схеме, с той лишь разницей что дохнуть кролики стали не сразу и некоторых я успел забить.
Жалея ваши нервы, друзья мои, не стану вдаваться в подробности, как я это делал. Мало что из своей жизни я вспоминаю с таким ужасом. Нет, уверяю вас, я не такой уж размазня и не считаю, например, грехом убить напавшую и кусающую вас собаку. Но убивать милое существо, только что смирно сидевшее на ваших руках - не дай вам бог это испробовать.
Впрочем, оставим это. Наше повествование хоть и драматическое, но всё же не трагедия.
Следующим этапом были индюшки и петушки.
Сейчас уже не вспомнить, как эта идея возникла. То есть, конечно, все идеи вышли из мечты о благосостоянии, но почему именно индюшки, уже не воссоздать. Наверное, потому, что эта птица, столь надоевшая в Соединённых Штатах, была всегда деликатесом для совграждан.
Коль скоро началось птицеводство, для кучи были приобретены и петушки. Помню, рассматривались и «кремлёвские куры» — цесарки, но до них, слава богу, руки не дошли.
Вся эта публика была куплена в очень юном, т. е. нежизнестойком возрасте, и мороки с ними было больше, чем с кроликами. Веранда была превращена в инкубатор, но - вы знаете качество советского строительства - сквозняки были повсюду, и мёрли они по-страшному. Со сжавшимся сердцем мы наблюдали, как наша затея рушится ещё не начавшись.
До полного краха сначала, однако, дело не дошло: подошло долгожданное лето, и несколько десятков индюшек и петушков, мужественно переживших суровые условия нашей веранды, в подростковом возрасте были переведены в сарай.
Как только они стали подрастать, вскрылась одна причуда природы: почему-то почти все выжившие индюшки оказались дамами, а петушки — естественно, мужичками. Мужички росли быстрее, и вскоре сексуальный вопрос встал у них ребром. Можете представить себе наше возмущение, когда однажды мы обнаружили, что за неимением других дам они насилуют несовершеннолетних индюшек! Сразу оговорюсь, что возмутило это нас совсем не по моральным соображениям, а потому, что в результате этих наскоков у одной из индюшек оказалась сломаной нога.
Индюшки былы наперечёт и совсем ещё маленькие, отправлять бедолагу в суп было жалко, и моя супруга уговорила меня приделать ей палочку наподобие протеза — пусть ещё подкормится.
Некоторое время наша инвалидка действительно вышагивала на своём протезе, приводя в замешательство соседей, но потом он слез, и бедняга стала ползать с ногами в положении «шпагат», отчего и была названа Майей Плесецкой. Судьба её оказалась драматичной до самого конца. Какова она на вкус, мы так и не узнали: нужны были деньги, и я забил и отвёз её вместе с частью подруг на Центральный рынок. Там у меня её купила какая-то придирчивая и не в меру грамотная старушенция. Я говорю — не в меру грамотная, потому что когда чёрт меня дёрнул заявить, что я продаю молоденькую индюшку, старушенция стала орать и пытаться ткнуть Майей Плесецкой мне в лицо. Оказывается, по жёсткости грудки определяется возраст индюшки, а Майя Плесецкая именно там натёрла себе жёсткий мозоль при своих передвижениях в «шпагате». Вот так. Поди знай.
С приходом осени жизнь наших подопечных стала вновь невыносимой, и не только из-за холодов. Клетки разваливались, их нужно было чинить и чистить, а какой я мастер, вы уже поняли. Но главное, не хватало кормов. Жизнь бедных животных превращалась в ад кромешный, усугубляемый отказами электричества, снежными заносами, моей забывчивостью и т. д. Не мудрено, что финальный аккорд оказался поистине трагическим. Однажды утром мы обнаружили, что один из наших петухов повесился. И хотя соседи уверяли, что в темноте он просто запутался, бедняга висел так картинно, что я усмотрел в этом самоубийство, и грустно перетолковав, мы с супругой решили прекратить издевательство над собой и птицами.
Прийдя в себя после этой затеи, мы снова стали раздумывать, чем добывать на жизнь. Некоторые из наших соседей, работавшие на свинофермах, выкармливали свиней и неплохо на этом зарабатывали. Со стороны дело не казалось черезчур сложным. Мы решили попробовать, и скоро в нашем опустевшем сарае появилось несколько шустрых, крикливых и комичных существ - месячных поросят.
Досадно теперь вспоминать, сколько предрассудков сидело тогда в моей голове. Предрассудок первый: свиней откармливают на кухонных отходах. На самом деле аппетит у них таков, что откормить несколько свиней на кухонных отходах можно только если вы – шеф-повар ганизонной столовой, вдобавок готовящий специально так чтобы вся ваша дивизия ела как можно меньше. В остальных случаях сторонний корм будет идти тоннами.
Тонн у меня, разумеется, не было, и это определило всё остальное. Помню, как случайно заглянувший в мой сарай сосед потрясённо охнул, узнав возраст моих подопечных. Потрясён он был потому, что при таком возрасте им надлежало быть раза в два толще…
Мои свиньи довольно быстро поняли, что несмотря на прописку в сарае, их жизнь по части питания будет мало чем отличаться от естественных условий.
Сала на них почти не было, зато усиленно росли шерсть и клыки. Они невероятно быстро бегали и высоко прыгали, а что до звуков, то хрюканье их больше походило на лай. В глазах у них не присутствовало ленивое дружелюбие нормальных домашних хрюшек, они поглядывали, как мне казалось, со злой хитринкой базарного цыгана, от которого никогда не знаешь что ждать.
Когда они подросли, поведение их стало соответствующим. Главной чертой их характера было коварство. Стоило им остаться в сарае одним, как они начинали раскачивать дверь, пытаясь вырваться на свободу. Конструкция была довольно прочной, но нет дверей, которые бы могли бесконечно противостоять бесконечным толчкам в сотни килограммов. В конце концов мои свиньи оказывались на воле, и сразу выяснялось, что она была для них не самоцель, рвались они отнюдь не в пампасы. Выломившись наружу топочущей и глухо порыкивающей шайкой, они страшным галопом неслись вдоль сараев. Всё, что попадалось на их пути, оказывалось поваленным, включая людей.
Целью этой бешенной скачки были незапертые двери соседских сараев. Вломившись туда, моя ватага неудержимой лавой устремлялась к кормушкам. Всё съедобное исчезало за считанные секунды, иногда – на глазах у ошеломлённых соседей и их не столь быстрых животных, после чего набегу подвергался следующий сарай.
Опустошив несколько чужих кормушек, они постепенно приходили в блаженное состояние, замедляли свой бег и вскоре дружной неторопливой трусцой – этакие спортсмены на разминке – появлялись на площадке у сараев поиграть на солнышке. Тут их и настигала Немезида в моём облике с дрыном в руках. Надо отдать им должное, на сытый желудок они сопротивления не оказывали и мирненько отправлялись в свой сарай. Через несколько часов, правда, раскачка дверей начиналась снова.
Думаю, вы понимаете, каково мне было после этого перед соседями.
Вообще дело это, будучи физически не самым тяжёлым, изобиловало большими моральными мучениями, из которых описанный стыд перед соседями был далеко не самым тягостным. Одной из самых гнусных вещей была чистка навоза. От одного воспоминания об этом я до сих пор прихожу в полуобморочное состояние. Нечего и думать дать вам хоть отдалённое представление об этой жути (если, конечно, вы сами не испробовали это. Говоря так, я отнюдь не преувеличиваю, потому что никакими художественными средствами не передать такую вещь как вонь).
Для выполнения этой всячески оттягиваемой процедуры у меня была, естественно, особая спецодежда: телогрейка и невероятной толщины ватные штаны, одеваемые на эту операцию даже в жару. От налипающего корма и навоза они быстро приходили в такое состояние, что храниться могли только стоймя. Облачённый в эту броневую униформу неопределённо-дерьмового цвета, в рваной вязанной шапке набекрень, я иногда подолгу стоял в позе Наполеона перед сараем, собираясь с духом и раздумывая, сколь долго я ещё протяну с такой жизнью, прежде чем дозрею до самоубийства…
Ещё одной болью была продажа мяса. С нашими объёмами это было нечасто, но и нечастая мука остаётся мукой. Самым травмирующим было, естественно, топтание моей интеллигентской ментальности, воспитанной в презрении к торговле вообще и базарной торговле в особенности.
Всё начиналось с вечера, с унизительных просьб к сноровистым соседям – помочь. Правильно забить и разделать тушу – целое исскусство, если хочешь чтобы твой товар был конкурентоспособным на Центральном рынке. Занимало это несколько часов минимум двух человек (моя роль, впрочем, сводилась к бестолковой толчее и подносу горячей воды). К ночи всё бывало кончено, неподъёмные кусины мяса оттаскивались на веранду. Измученные, мы едва успевали уснуть, как раздавался звон будильника. Рынки, как известно, начинают рано…
Вставали мы в три утра. Особенно тоскливо было зимой. Перетаскав тяжеленные оковалки мяса в багажник, мы садились в наш промёрзший драный жигулёнок и выезжали. Если не было гололёда, дорога до центра была недолгой – кроме редких такси, на улицах не было никого. Впрочем, когда мы с Цветного бульвара въезжали в проезд между вечно ремонтировавшимся цирком и зданием рынка, мы обнаруживали что мы далеко не первые: в проездах уже стояли машины и около дверей уже топтались конкуренты.
Пристроив машину, я не теряя времени шёл в эту плотную толпичку и, вроде бы пританцовывая вместе со всеми на морозе, пытался протереться поближе к двери. Приближался главный момент всего утра, может, даже всего дня – момент открытия дверей. Именно этот момент во многом определял, как удачно ты будешь торговать. Приближалась великая Битва За Место.
Где вы теперь, пропагандисты нашего социалистического презрения к торговле, насмехавшиеся над созданной Западом наукой об этом непочтенном занятии? Жаль что не бывали вы этими ранними утрами на заплёванном пятачке перед входными дверями мясного павильона, - может, призадумались бы. Почему, входя в любой торговый зал, большинство покупателей всегда непроизвольно движется в определённую сторону? Задерживается в одних местах и игнорирует товары в других? Закономерности эти давно замечены теми, кто торгует.
…Вот наконец за дверью слышится возня, уборщица изнутри снимает засов – и надо видеть что начинается. Не такая уж большая (человек двадцать – тридцать), только что мирно беседовавшая толпа за секунду превращается в клубок злобно орущих, дерущихся всех со всеми людей. Даже вполне широкая двойная дверь оказывается узкой, потому что каждый, отбивая других, исступлённо рвётся внутрь, чтобы первым добежать и занять «хорошие» места. Остервенение – будто жизнь от этого зависит, нет почтения ни к возрасту, ни к полу. Изо всех сил работая локтями и чудом не наступив на упавшую бабку, краем глаза вижу, как, уже вырвавшись из свалки, молодая бабёнка и пожилой мужик на бегу продолжают сеанс фехтования, пытаясь попасть друг другу по морде грязными сумками. Вот, тоже выломившись из дверной драки в полумрак пустого зала, кто-то поскользнулся на кафельном полу и схватился за пробегавшего рядом, в итоге двое растянулись, и остальные то оббегают, то прыгают через них. Большинство несётся по проходам, но те, кто по-моложе, прыгают через мраморные прилавки и торжествующе занимают лучшие места.
Как только хорошие места оказываются заняты, свары разгораются за прилавками. – «Куда лезешь, не видишь – занято!» - «Пошёл отсюда, ты после меня приехал!»
Но вот проходит буквально несколько минут, и – загадочна людская психика - озверение исчезает так же мгновенно, как оно появилось. Все смиряются со своими местами, возобновляется нормальный разговор, минуту назад дравшиеся просят соседа сходить за газеткой, достают термоса с чаем… Впереди – долгий нудный день, когда все будут равны перед капризом переборчивого покупателя, а все развлечения будут состоять из очередного проданного куска, да обсуждения какой – нибудь пришедшей за мясом киношной знаменитости.
Душевные муки были велики, но ещё хуже, что и денежные дела шли не блестяще. Вырученные от свиней деньги шли на корма, корма шли на свиней, и в цикле этом не проглядывалось ни конца, ни смысла. Помучившись, мы решили прервать этот, выражаясь словами Войновича, «кругооборот дерьма в природе».
Тут надо сделать одно существенное замечание. При всей моей самокритичности должен заявить, что далеко не только моё неумение было причиной наших блеклых результатов — блеклых по сравнению с соседями.
Дело в том, что всё так называемое приусадебное (т. е. частное) советское животноводство держалось на воровстве кормов. Именно этой простой причиной, а не только «соборными» свойствсми русской души, я объясняю то упорство, с которым наше крестьянство так долго цеплялось за казалось бы явно карикатурный колхозный строй.
На мою котельную кормов не полагалось, и результат оказался соответствующим. Нужно было искать что-то иное. И тут я вспомнил о судьбе графа Игнатьева. Как вы помните, сей видный деятель белой эмиграции в трудные дни был зеленщиком.
Если вы ещё не совсем забыли советскую повседневность, то, вероятно, помните, каким дефицитом были ранние овощи и цветы в праздники. О доходах умельцев, разводящих в своих дворах эту зелень, было принято говорить, закатывая глаза и прицокивая. Решили попробовать и мы.
Ещё только поселившись, я обследовал наш коттедж и сделал важное открытие: под всей площадью дома были огромные пустые помещения, образованные фундаментом. Теперь им находилось применение. Кроме этого, мы ударились в строительство настоящих теплиц.
Скоро наш двор стал выглядеть как средних размеров опытное растениеводческое хозяйство, а в огромном подвале, освещаемом «левым» электричеством через увезённые из котельной ртутные лампы (как видите, если хорошо подумать, моя котельная тоже на что-то годилась), произрастал лук и прочая зелень.
Сибирские уроки строительного мастерства пошли впрок и теплицы получились неплохими. Одно лишь маленькое обстоятельство: никаких сколь-нибудь серьёзных денег они не принесли, а те, что появлялись, уходили на содержание последнего оставшегося домашнего животного: нашего медленно доживавшего свой срок «Жигулёнка».
Страницы
целиком следующая
