– Он без сомнения знает об этом больше, чем кто бы то ни было, – не менее серьезно ответил Франциско.

– Я бы никогда не подумала, что вы, сеньор Д'Анкония, так хорошо знаете доктора Притчета, – сказала она и удивилась, заметив, что профессору явно не понравилось ее замечание.

– Я выпускник знаменитого Университета Патрика Генри, где сейчас работает профессор Притчет. Но моим учителем был один из его предшественников – Хью Экстон.

– Хью Экстон, – с удивлением сказала привлекательная молодая женщина. – Но, сеньор Д'Анкония, этого не может быть. Вы же так молоды. Я думала, он один из выдающихся философов прошлого века.

– Вероятно, по духу, мадам, но не в действительности.

– Но я думала, он давно умер.

– Почему? Он жив.

– Но почему тогда о нем ничего не слышно?

– Он уволился девять лет назад.

– Как странно. Когда подает в отставку политический деятель или перестает сниматься кинозвезда, мы узнаем об этом из передовиц газет, но когда прекращает работать философ, люди этого даже не замечают.

– Рано или поздно замечают.

– Я думал, Хью Экстон один из классиков, которых сейчас не изучают, разве что по истории философии, – с удивлением сказал один молодой человек. – Я недавно читал статью, в которой он представлен как последний из великих сторонников разума.

– А чему учил Хью Экстон? – спросила важная дама.

– Он учил, что все – это нечто, – ответил Франциско.

– Ваша преданность своему учителю достойна похвалы, сеньор Д'Анкония, – холодно сказал доктор Притчет. – Можно ли рассматривать вас как практический результат его учения?

– Несомненно.

Джеймс Таггарт подошел к собравшимся и ждал, когда его заметят.

– Привет, Франциско.

– Добрый вечер, Джеймс.

– Какое счастливое совпадение, что я встретил тебя здесь. Мне очень хотелось поговорить с тобой.

– Это что-то новое. Раньше за тобой такого не замечалось.

– Все шутишь, как в старые добрые времена. – Таггарт медленно, как бы без умысла, отодвинулся от группы гостей, надеясь увести Франциско за собой. – Ты же прекрасно знаешь, что в этом зале нет человека, который не хотел бы поговорить с тобой.

– Неужели? Я склонен подозревать обратное. Франциско послушно последовал за Таггартом, но остановился на таком расстоянии, чтобы их могли слышать.

– Я всячески пытался связаться с тобой, но… обстоятельства не позволили… – начал Таггарт.

– Ты что, пытаешься скрыть тот факт, что я отказался встретиться с тобой?

– Нет… то есть… почему ты отказался?

– Просто не мог себе представить, о чем ты хочешь со мной поговорить.

– Конечно же, о рудниках Сан-Себастьян, – сказал Таггарт, слегка повысив голос.

– Да ну? А что в них такого особенного?

– Но… Послушай, Франциско, это серьезно. Это же катастрофа, беспрецедентная катастрофа – и никто в этом не может разобраться. Я не знаю, что и думать. Ничего не могу понять. В конце концов, я имею право знать.

– Право? Джеймс, ты старомоден. И что же ты хочешь знать?

– Прежде всего эта национализация; что ты собираешься делать в связи с этим?

– Ничего.

– Ничего?!!

– Но ты, конечно, не хочешь, чтобы я что-либо предпринял? Мои рудники и твоя железная дорога национализированы по воле народа. Неужели ты хочешь, чтобы я противился воле народа?

– Франциско, это нешуточное дело.

– А я никогда и не считал его шуткой.

– Я требую объяснений. Ты должен ответить перед своими акционерами за все это бесчестное предприятие. Зачем ты купил рудники, которые и гроша ломаного не стоят?

Зачем вышвырнул на ветер миллионы долларов? Что за грязную аферу ты провернул?

Франциско стоял, глядя на него с вежливым изумлением:

– Ты что, Джеймс? Я думал, ты одобришь мои действия.

– Одобрю?

– Я думал, ты расценишь рудники Сан-Себастьян как практическое воплощение моральных идеалов высшего порядка. Помня о том, что было причиной наших разногласий в прошлом, я думал, что доставлю тебе радость, действуя в соответствии с твоими принципами.

– О чем ты говоришь?

Франциско с сожалением покачал головой:

– Я не понимаю, почему ты называешь Сан-Себастьян грязной аферой. Я думал, ты расценишь это как благородную попытку воплотить в жизнь то, чему учат сейчас весь мир.

Разве не общепризнанно, что эгоизм – порок? Что касается Сан-Себастьян, я был начисто лишен эгоизма. Разве не порочно преследовать личные интересы? Никаких личных корыстных целей я не преследовал. Разве не порочно работать ради прибыли? Я не гнался за наживой – я понес убытки. Разве не общепризнанно, что целью и оправданием любого промышленного предприятия является не производство, а благосостояние рабочих? Сан-Себастьян стал самым успешным предприятием в истории промышленности! Рудники не дали ни грамма меди, но обеспечили благосостояние тысячам людей, которые за всю свою жизнь не достигли бы того, что получили за один рабочий день, не ударив пальцем о палец. Разве не общепризнанно, что владелец – паразит и эксплуататор, что всю работу выполняют рабочие и лишь благодаря им становится возможным производство? Я никого не эксплуатировал. Я не обременял Сан-Себастьян своим бесполезным присутствием, я оставил рудники в руках более достойных людей. Я не делал никакой оценки этой собственности. Я предоставил это горному инженеру. Он не очень хороший специалист, но ему очень нужна была работа. Разве не общепринято, что когда нанимаешь человека на работу, то прежде всего нужно принимать во внимание его потребности, а не то, какой он специалист? Разве не общепринято, что для того, чтобы получить благо, достаточно нуждаться в нем? Я исполнил все моральные заповеди нашего времени. И ожидал благодарности и слов похвалы. И не понимаю, почему меня проклинают.

Все слушали в гробовой тишине, единственной реакцией на его слова прозвучал внезапный хрипловатый смешок Бетти Поуп: она не поняла ничего из сказанного, но видела беспомощную ярость на лице Джеймса Таггарта.

Все смотрели на Таггарта, ожидая, что он ответит. Они были абсолютно равнодушны к теме разговора, их просто забавлял вид человека, попавшего в неловкое положение. Таггарт выдавил из себя снисходительную улыбку:

– Неужели ты думаешь, что я приму все это всерьез?

– Было время, когда я не верил, что кто-нибудь может принимать это всерьез. Я ошибался.

– Это возмутительно! – Таггарт повысил голос. – Это просто неслыханно – относиться к своим общественным обязанностям с такой безответственностью. – Он поспешно повернулся, собираясь уйти.

Разведя руками, Франциско пожал плечами:

– Вот видишь? Я так и думал, что ты не захочешь со мной разговаривать.

Реардэн стоял в дальнем конце гостиной. Заметив это, Филипп подошел к нему и движением руки подозвал Лилиан.

– Лилиан, по-моему, Генри скучает, – сказал он насмешливо, улыбаясь так, что невозможно было определить, кому предназначалась эта насмешка – Лилиан или Реардэну. – Неужели нельзя его как-нибудь развеселить?

– Да бросьте вы! – сказал Реардэн.

– Ах, Филипп, если бы я знала, как это сделать. Я всегда хотела, чтобы Генри научился отдыхать и расслабляться. Он всегда и во всем такой серьезный – настоящий пуританин. Мне всегда хотелось хотя бы раз увидеть его пьяным, но я давно оставила надежды на это. А что ты предлагаешь?

– Ну, не знаю. Но как-то нехорошо, что он стоит совсем один.

– Хватит вам, – сказал Реардэн. Смутно понимая, что не должен задевать их чувств, он все же не удержался и добавил: – Если бы вы знали, как непросто было остаться одному.

– Ну вот, что я говорила! – сказала Лилиан, улыбаясь Филиппу. – Наслаждаться жизнью и обществом не так просто, как выплавить тонну стали. Интеллигентности на рынке не научишься.

Филипп усмехнулся:

– Меня беспокоит отнюдь не его интеллигентность. Ты уверена, что он такой уж пуританин, Лилиан? На твоем месте я бы не позволил ему стоять здесь одному и глазеть по сторонам. Здесь сегодня слишком много красивых женщин.

– Чтобы у Генри возникла мысль о супружеской измене? Филипп, ты ему льстишь. Ты его переоцениваешь, он не настолько смел. – Она холодно улыбнулась Реардэну и ушла.

Реардэн посмотрел на брата:

– Какого черта, Филипп? Что ты несешь?

– А, кончай корчить из себя пуританина. Что, уже и пошутить нельзя?

Бесцельно пробираясь сквозь толпу гостей, Дэгни спрашивала себя, почему она приняла приглашение прийти сюда. Ответ изумил ее. Она пришла потому, что хотела увидеть Хэнка Реардэна. Наблюдая за ним в толпе гостей, она впервые осознала, как разительно он отличается от других. Их лица были словно сплошная масса, состоящая из чередующихся схожих обликов, которые выглядели так, словно таяли под лучами солнца. Лицо Реардэна выделялось резкими чертами, а в сочетании с холодно-голубыми глазами и волосами пепельного цвета казалось твердым, как лед, и отличалось необыкновенной чистотой линий. На фоне Других он выглядел так, словно шел сквозь туман, ведомый ярким лучом света.

Ее взгляд непроизвольно возвращался к нему, но она ни разу не заметила, чтобы он смотрел в ее сторону. Дэгни не могла поверить, что он намеренно избегает ее, этому не было разумного объяснения, но она была уверена, что это именно так. Ей хотелось подойти к нему и убедиться, что она ошибается. Но что-то, чего она не могла понять, останавливало ее.

Реардэн терпеливо вынес разговор с матерью и двумя ее приятельницами, развлекая их рассказами о своей молодости и тернистом пути к успеху. Об этом его попросила мать, и он подчинился, сказав себе, что она по-своему гордится им. Но он чувствовал, что она как бы давала понять, что всячески поддерживала его в самые трудные минуты и была источником его успеха. Он был рад, когда она наконец отпустила его, и опять уединился в укромном уголке у окна.

Он стоял там некоторое время, наслаждаясь уединением, словно оно было для него своего рода опорой.

– Мистер Реардэн, – прозвучал очень спокойный голос у него за спиной, – разрешите представиться. Меня зовут Франциско Д'Анкония.

Реардэн с удивлением обернулся. Манеры и голос Д'Анкония имели особенность, с которой он встречался крайне редко: в них чувствовалось искреннее, неподдельное уважение.

– Очень приятно. – Его голос прозвучал холодно и резко, но он все же ответил.

– Я заметил, что миссис Реардэн пытается избежать необходимости представить меня вам, и догадываюсь почему. Может быть, вам угодно, чтобы я оставил ваш дом?

То, что он прямо подошел к неприятной стороне вопроса, вместо того чтобы всячески избегать ее, было так не похоже на поведение всех тех, кого он знал, и принесло такое неожиданное, огромное облегчение, что Реардэн некоторое время молча пристально изучал лицо Франциско Д'Анкония. Франциско сказал все очень просто. Это не было ни упреком, ни мольбой, но каким-то необъяснимым образом подчеркивало достоинство Реардэна, не умаляя при этом и его собственного.

– Нет, – сказал Реардэн, – не знаю, о чем вы догадываетесь, но этого я не говорил.

– Спасибо. В таком случае, можно ли мне с вами поговорить?

– А почему вы хотите со мной поговорить?

– В данный момент мои мотивы вас не заинтересуют.

– Разговор со мной вам тоже будет отнюдь не интересен.

– Вы ошибаетесь насчет одного из нас, мистер Реардэн, или насчет обоих. Я пришел на этот прием лишь для того, чтобы встретиться с вами.

Поначалу в голосе Реардэна звучали едва уловимые насмешливые нотки; сейчас он посуровел и в его словах почувствовался оттенок презрения:

– Вы начали игру в открытую. Продолжайте в том же духе. Зачем вы хотели встретиться со мной? Чтобы заставить меня понести убытки?

Франциско посмотрел ему прямо в глаза:

– Возможно – при определенных условиях.

– Ну и что же на этот раз? Золотая жила? Франциско медленно и грустно покачал головой:

– Нет, я ничего не собираюсь продавать вам. По правде говоря, я и Джеймсу Таггарту ничего не пытался продать. Он сам ко мне пришел. Вы не придете.

Реардэн усмехнулся:

– Раз уж вы так много понимаете, у нас по крайней мере есть почва для разговора. Продолжайте в том же духе. Если вы пришли не для того, чтобы сделать мне заманчивое предложение о вложении капиталов, то чего же вам нужно? Почему вы хотели встретиться со мной?

– Чтобы познакомиться.

– Это не ответ. Вы говорите то же самое, только другими словами.

– Не совсем, мистер Реардэн.

– Если только вы не имеете в виду, что хотите завоевать мое доверие.

– Нет. Мне не нравятся люди, которые говорят или думают о том, как бы завоевать доверие другого. Если человек поступает честно, ему не нужно завоевывать доверие другого, достаточно разумного анализа его действий. Тот, кто всячески пытается заручиться доверием другого, имеет нечестные намерения, независимо от того, признается он себе в этом или нет.

Реардэн с удивлением посмотрел на Франциско. Его взгляд был словно непроизвольно протянутая рука, отчаянно шарящая в поисках опоры. Этот взгляд выдавал, как сильно ему хотелось найти такого человека, как тот, которого он сейчас видел перед собой. Затем он медленно опустил веки, почти закрыв глаза, намеренно отсекая от себя и это желание, и образ собеседника. Его лицо стало жестким; на нем появилось выражение суровости, внутренней суровости, направленной на самого себя. Он выглядел строгим и одиноким.

– Хорошо, – сказал он без всякого выражения, – чего же вы хотите, если не моего доверия?

– Я хочу понять вас.

– Зачем?

– У меня есть на то причина. Но сейчас это не должно вас волновать.

Страницы