– Неужели вам не хочется выяснить причины?

– А что мне выяснять, я и так все знаю. Мне ничего не говорят, но я все знаю и не могу сказать, что осуждаю их за это.

– Тогда назовите эти причины мне, доктор Стадлер.

– Назову, если хотите. Ведь вы хотите знать истину, не так ли? Доктор Феррис не виноват, что эти идиоты, от которых зависит финансирование нашего института, настаивают на, как они выражаются, практических результатах. Такого понятия, как чистая, фундаментальная наука для них просто не существует. Они могут судить о науке лишь по количеству полученных благодаря ей технологических новинок. Не знаю, как доктор Феррис умудряется удерживать институт на плаву. Я могу лишь восхищаться его практическими способностями. Феррис никогда не был первоклассным ученым, но он – слуга науки, причем слуга, которому нет цены. Я знаю, что в последнее время ему приходится несладко, он меня ни во что не вмешивал и полностью оградил от всех проблем, но слухи дошли и до меня. Наш институт подвергается резкой критике за то, что недостаточно производит. Общественность требует экономии. В такие времена, какие мы переживаем, когда поставлено под угрозу удовлетворение элементарных человеческих потребностей, можно не сомневаться в том, что первой в жертву принесут именно науку. Этот институт – последнее научное учреждение. Частных научных фондов практически не осталось. Только посмотрите на алчных негодяев, которые заправляют промышленностью страны! Науке от них ждать нечего.

– А кто финансирует вас сейчас? – глухо спросила Дэгни.

Стадлер пожал плечами:

– Общество.

– Вы собирались назвать мне причины, которые кроются за этим заявлением.

– Я думаю, вы сами легко могли бы их установить. Учитывая, что в институте уже тринадцать лет существует отдел металловедения, который проглотил более чем двадцать миллионов долларов, а произвел только политуру-серебрянку да антикоррозийный препарат, который, по-моему, хуже старого, можете себе представить реакцию общественности, если частное лицо предложит продукт, который произведет революцию в металлургии и будет иметь сенсационный успех.

Дэгни опустила голову и промолчала.

– Я ни в чем не обвиняю наш металловедческий отдел, – сердито сказал Стадлер, – я понимаю, невозможно предсказать, сколько времени потребует получение подобных результатов, но общественность-то этого не поймет. Чем же мы должны пожертвовать: куском железа, пусть необыкновенно ценным, или последним в мире научным центром и всем будущим человеческого знания? Вот выбор, перед которым мы стоим.

Дэгни сидела, склонив голову. Через некоторое время она сказала:

– Хорошо, доктор Стадлер, я не буду спорить.

Он увидел, как она потянулась за сумочкой, собираясь встать и выйти, движения ее были чисто автоматическими, словно она не осознавала, что делает.

– Мисс Таггарт, – тихо, умоляюще сказал он.

Дэгни подняла глаза. Ее лицо оставалось спокойным и бесстрастным. Он подошел ближе и оперся рукой о стену над головой Дэгни, словно пытаясь удержать ее.

– Мисс Таггарт, – мягко, с горечью сказал он, пытаясь убедить ее. – Я старше вас. Поверьте мне, другого способа жить в этом мире просто не существует. Людям недоступны истина и разум. Они глухи к ним. Разум против них бессилен, и, тем не менее, мы вынуждены жить в этом мире. Если мы хотим чего-нибудь достичь, мы должны обманом вынудить людей позволить нам этого достичь. Или силой. Иначе с ними нельзя. Другого языка они не понимают. Мы не можем рассчитывать на поддержку разумных начинаний или высоких духовных устремлений. Люди – это порочные животные, алчные хищники, гонящиеся за наживой и потакающие своим прихотям.

– Я одна из тех, кто гонится за наживой, доктор Стадлер, – глухо сказала Дэгни.

– Вы – необыкновенный одаренный ребенок, который видел в жизни не так уж много, чтобы постичь масштабы человеческой глупости. Я боролся против нее всю свою жизнь. Я очень устал. – В голосе Стадлера прозвучала неподдельная искренность. Он медленно отошел от стены. – Было время, когда, видя этот сумасшедший дом, в который превратили мир, я хотел кричать, умолять выслушать меня – я мог научить людей жить намного лучше. Но слушать меня было некому, да и они все равно не услышали бы меня, потому что были глухи… Интеллект? Это случайная искорка, которая изредка на миг сверкнет среди людей и тут же гаснет. Никто не знает ее природы… ее будущего… или гибели…

Дэгни привстала со стула. '

– Не уходите, мисс Таггарт. Я хотел бы, чтобы вы меня поняли.

Она посмотрела на него с покорным безразличием и осталась сидеть. Нельзя было сказать, что она побледнела, но черты ее лица проступили необычайно отчетливо, словно кожа утратила все оттенки.

– Вы молоды, – сказал Стадлер, – в ваши годы я тоже верил в безграничную силу разума. Тогда человек представлялся мне воистину существом разумным. С тех пор я так много повидал на своем веку и так часто испытывал глубочайшее разочарование… Расскажу вам в качестве примера одну историю.

Он стоял у окна своего кабинета. На улице уже стемнело. Казалось, темнота подступает снизу, с черной поверхности реки, где в воде дрожало отражение нескольких огоньков, долетавших с равнины между холмами на другом берегу. В неподвижном темно-голубом вечернем небе низко над землей горела одинокая звезда. Она казалась необыкновенно большой, и от этого небо выглядело еще более темным.

– Когда я работал в Университете Патрика Генри, у меня было трое учеников. Я знал многих одаренных студентов, но эти трое были той наградой, о которой учитель может только мечтать. Они были воплощением человеческого разума в его величайшем проявлении. Это был тот тип интеллекта, от которого ждешь, что когда-нибудь он изменит судьбу человечества. Они вышли из разных социальных слоев, но были неразлучными друзьями. Все трое сделали необычный выбор предметов. Они заканчивали одновременно по двум специальностям – моей и Хью Экстона. Философия и физика. В наши дни подобного сочетания уже не встретишь. Хью Экстон был выдающимся философом, человеком необычайного ума… не то что этот недоумок, который сейчас занимает его место. Экстон и я ревновали друг к другу этих студентов. Это было своего рода состязанием между нами, дружеским состязанием, потому что мы понимали друг друга. Однажды Экстон сказал мне, что относится к ним как к своим сыновьям. Меня это задело… потому что я сам относился к ним точно так же. – Стаддер обернулся и посмотрел на Дэгни. На его лице резко проступили морщины. – Когда я выступил за учреждение этого института, один из троих проклял меня. С тех пор я его не видел. Первые несколько лет это меня беспокоило. Я спрашивал себя, не был ли он прав. Теперь это меня уже не тревожит. – Он улыбнулся. Его лицо не выражало ничего, кроме горечи. – Эти трое, перед которыми были открыты все возможности, благодаря их дару, их величайшему разуму, эти трое, которым прочили такое блестящее будущее… Одним из них был Франциско Д'Анкония, который превратился в никчемного плейбоя. Вторым – Рагнар Даннешильд, который стал обыкновенным пиратом. Ничего не скажешь, достойное воплощение тех надежд, что подавал великий человеческий разум.

– А кто был третьим? – спросила Дэгни. Стаддер пожал плечами:

– Третий не добился даже такой неблаговидной известности. Он бесследно исчез – утонул в трясине посредственности. Возможно, работает где-то младшим помощником бухгалтера.

* * *

– Это ложь. Я не сбежал, – кричал Джеймс Таггарт. – Я приехал сюда, потому что заболел. Спроси доктора Вильсона, если не веришь. Он тебе подтвердит. Это разновидность гриппа. И как ты узнала, что я здесь?

Дэгни стояла посреди комнаты. На воротнике ее пальто и полях шляпы таяли, превращаясь в капельки воды, снежинки. Она огляделась вокруг, ощущая неосознанную грусть.

Они находились в доме старого поместья Таггартов на берегу Гудзона. Поместье досталось Джиму по наследству, но он редко приезжал сюда. В дни их детства это был кабинет отца. Сейчас он выглядел заброшенной комнатой, которой время от времени пользуются, но в которой не живут. Все стулья, за исключением двух, были зачехлены. Камин не горел, жалкую дозу тепла давал лишь электрический обогреватель, шнур которого тянулся по полу через всю комнату. Письменный стол блистал пустой стеклянной столешницей.

Джим лежал на кушетке, обмотав горло полотенцем. На стоявшем рядом стуле Дэгни увидела полную окурков пепельницу, бутылку виски и смятый бумажный стакан. На полу валялись беспорядочно разбросанные газеты двухдневной давности. Над камином висел портрет их деда в полный рост, на заднем плане смутно вырисовывались очертания железнодорожного моста.

– У меня нет времени препираться, Джим.

– Это была твоя идея. Надеюсь, ты признаешь это на совете директоров. Вот до чего довел нас твой проклятый металл Реардэна, черт бы его побрал. Если бы мы подождали, пока Орен Бойл…

На его перекошенном небритом лице отразился панический страх, смешанный со злорадством, ненавистью и облегчением от того, что он нашел виноватого и может на нем отыграться. И в то же время в его взгляде сквозила осторожная, едва уловимая мольба – это были глаза человека, у которого появилась надежда.

Таггарт выжидающе замолчал, но Дэгни ничего не ответила. Она стояла молча, сунув руки в карманы, и смотрела на него.

– Теперь мы не в силах что-либо сделать, – простонал он. – Я пытался связаться с Вашингтоном, чтобы заставить их прибрать к рукам «Финикс-Дуранго» и ввиду чрезвычайных обстоятельств передать эту дорогу нам. Но они даже слышать об этом не захотели. Сказали, что очень многим это не понравится. Боятся создать прецедент… Я добился в Национальном железнодорожном союзе разрешения, позволяющего Дэну Конвэю остаться в Колорадо еще на год, это дало бы нам время и шанс выкарабкаться, но он отказался. Я пытался договориться с Эллисом Вайетом и его друзьями в Колорадо. Я хотел, чтобы они заставили Вашингтон потребовать, чтобы Конвэй остановил сворачивание своей линии, но Вайет и остальные ублюдки из Колорадо отказали мне. Речь идет об их шкуре, они в еще худшем положении, чем мы, и наверняка прогорят – и они отказались.

Дэгни слегка улыбнулась, но ничего не сказала.

– Теперь у нас нет выхода. Мы в ловушке. Мы не можем бросить эту линию и не можем завершить строительство. Не можем ни остановиться, ни идти вперед. У нас нет денег. От нас все бегут, как от прокаженных. Что мы можем без Рио-Норт? Но у нас нет никакой возможности завершить ее. Нам объявят бойкот и занесут в черный список. Профсоюз железнодорожников подаст на нас в суд. Вот увидишь, непременно подаст, есть такой закон. Мы не можем завершить строительство этой линии. Господи! Что же нам делать?

Дэгни ждала.

– Ты все сказал, Джим? Если все, то я скажу, что мы будем делать.

Таггарт молчал, глядя на нее исподлобья.

– Это не предложение, Джим. Это ультиматум. Выслушай и соглашайся. Я завершу строительство Рио-Норт. Я лично – не «Таггарт трансконтинентал». Я временно уйду с поста вице-президента и создам собственную частную компанию. Твой совет передаст Рио-Норт мне. Я буду сама себе подрядчиком. Сама изыщу средства. Всю ответственность я тоже возьму на себя. Я завершу строительство в срок. После того как ты увидишь линию в деле, я верну ее «Таггарт трансконтинентал» и займу прежнее место. Это все.

Таггарт молча смотрел на нее, кончиками пальцев покачивая домашнюю туфлю. Она никогда не думала, что выражение надежды на лице человека может вызывать отвращение. Но это было именно так. На лице Таггарта смешались надежда, хитрость и коварство. Она отвернулась от него, спрашивая себя, как он мог в такую минуту думать о том, как бы ее повыгоднее использовать.

– А кто будет все это время управлять «Таггарт трансконтинентал»? – озабоченно спросил Таггарт.

Вопрос показался Дэгни совершенно абсурдным и бессмысленным. Она рассмеялась. Звук собственного смеха удивил ее. Это был горький смех старухи, все изведавшей и во всем разуверившейся.

– Эдди Виллерс, – сказала она.

– О нет! Он не справится.

Дэгни опять так же невесело рассмеялась:

– А я думала, что в подобных вопросах ты разбираешься лучше меня. Эдди просто займет пост вице-президента. Он будет сидеть в моем кабинете, за моим столом. Как ты думаешь, кто в действительности будет управлять «Таггарт трансконтинентал»?

– Но я не понимаю, каким образом…

– Я буду прилетать из Колорадо. К тому же существует междугородная связь. Я буду делать то же, что и раньше. Ничего не изменится, не считая спектакля, который ты устроишь для своих друзей, и некоторых дополнительных трудностей для меня.

– Какого еще спектакля?

– Джим, ты прекрасно меня понимаешь. Я не имею ни малейшего понятия, в чем ты там замешан и в какие игры играешь, ты и твой совет директоров. Я этого не знаю, и мне на это глубоко наплевать. Вы все можете спрятаться за моей спиной. Раз уж вы все так боитесь, потому что повязаны с дружками, для которых металл Реардэна представляет страшную угрозу, вот вам возможность убедить их, что вы ни при чем, что все это затеяла я, а не вы. Можете всячески поносить меня вместе с ними. Можете сидеть дома, ничем не рисковать и не наживать себе врагов. Просто не мешайте мне.

– Что ж, – медленно произнес Таггарт, – проблемы, которые неизбежно возникают в процессе функционирования огромной железнодорожной системы, достаточно сложны… в то время как небольшая независимая компания может позволить себе…

– Да, Джим, да. Я все это знаю. Как только ты объявишь, что передаешь Рио-Норт мне, акции «Таггарт трансконтинентал» пойдут вверх. Все эти клопы перестанут лезть из всех щелей, потому что у них уже не будет перспективы сосать кровь из большой компании. А пока они решат, что делать со мной, я завершу строительство. Что до меня, то я не хочу видеть ни тебя, ни твой совет директоров, перед которым нужно отчитываться и с которым нужно спорить, чтобы вымолить для себя необходимые полномочия. На это нет времени, если я хочу сделать то, что необходимо сделать. Поэтому я сделаю это одна, без вас.

– А… если у тебя ничего не выйдет?

– Если у меня ничего не выйдет, пойду ко дну я одна.

– Ты понимаешь, что в таком случае «Таггарт трансконтинентал» никак не сможет помочь тебе?

– Понимаю.

– Ты не будешь рассчитывать на нас? – Нет.

– Ты прервешь все официальные связи с нами, чтобы твои действия не отразились на нашей репутации?

– Да.

– Я думаю, нам нужно договориться, что в случае неудачи или публичного скандала твой временный уход станет постоянным… то есть ты не вернешься на должность вице-президента компании.

На мгновение она закрыла глаза:

– Хорошо, Джим. В таком случае я не вернусь.

– Прежде чем мы передадим тебе Рио-Норт, нужно подписать соглашение, что в случае, если линия окажется рентабельной, ты вернешь нам ее вместе с контрольным пакетом акций. Иначе, воспользовавшись тем, что линия нам крайне нужна, ты можешь попытаться выжать из нас все соки.

Лишь на мгновение в ее глазах промелькнуло возмущенное удивление.

Затем она безразлично произнесла:

– Конечно, Джим. Пусть к завтрашнему дню подготовят все бумаги.

Ее слова прозвучали так, словно она швырнула ему милостыню.

– Теперь насчет твоего временного заместителя.

– Что?

– Неужели ты действительно хочешь, чтобы это был Эдди Виллерс?

– Да, хочу.

– Но ведь он не сможет даже сыграть роль вице-президента. У него не тот имидж – не та внешность, не те манеры…

– Он знает свое дело и в курсе моих дел. Он знает, чего я хочу. Я ему доверяю и могу работать с ним.

– Может быть, лучше выбрать кого-нибудь из более известных молодых сотрудников, выходца из богатой семьи, человека с именем?

– Джим, вице-президентом будет Эдди Виллерс.

– Ну хорошо, – вздохнул Таггарт, – только нужно быть очень осторожными. Нам ведь ни к чему, чтобы люди заподозрили, что ты по-прежнему управляешь компанией. Об этом никто не должен знать.

– Об этом будут знать все. Но поскольку никто не заявит об этом в открытую, все будут довольны.

– Но мы должны сохранять видимость.

– Ну конечно. Тебе не обязательно узнавать меня на улице, если ты этого не хочешь. Можешь сказать, что никогда в жизни меня не видел, а я скажу, что никогда в жизни не слышала о «Таггарт трансконтинентал».

Таггарт молча размышлял о чем-то, уставившись в пол. Дэгни отвернулась и посмотрела в окно. Небо было ровного серовато-белого зимнего цвета.

Далеко внизу, на берегу Гудзона, она видела дорогу, за которой наблюдала в детстве в ожидании, когда подъедет машина Франциско, видела возвышавшуюся над рекой скалу, на которую они взбирались в надежде увидеть небоскребы Нью-Йорка, а где-то за лесом проходили рельсы, ведущие к станции Рокдэйл, где она когда-то давным-давно работала. Сейчас земля была покрыта снегом, и то, что осталось от той местности, напоминало чертеж – блеклый рисунок, на котором из снега тянулись к небу голые ветви. Рисунок был черно-белым, как старая фотография, которую хранят на память, но которая ничего не может вернуть.

– Как ты собираешься назвать ее? Она вздрогнула и обернулась:

– Что?

– Свою компанию.

– А, вот ты о чем. Наверное, «Линия Дэгни Таггарт», а что?

– Но… разумно ли это? Это могут неверно истолковать. Таггарт может быть понято как…

– Как же ты хочешь, чтобы я ее назвала? – вспылила Дэгни, вконец теряя терпение. – «Мисс Никто»? «Мадам X»? «Линия Джона Галта»? – Она вдруг замолчала и улыбнулась. Это была холодная, угрожающая улыбка. – Вот именно так я ее и назову: «Линия Джона Галта».

– О Господи, нет!

– Да, Джим, да.

– Но ведь это… это же бессмысленное выражение.

– Вот именно.

– Но нельзя же сделать посмешищем такой серьезный проект. Нельзя быть такой вульгарной и неблагородной!

– Неужели?

– Но, Господи, почему?

Страницы