Хлопают ему так, как хлопали бы партии родной, которая народ к светлым горизонтам ведет. А он - про самого любимого из людей, про того, кто ночами не спит, за народ болеет. Тут уж зал - в истерику. А он с высоких нот да снова в шутки. Рассказывает, а в ответ ему то взрыв хохота, то аплодисмент, аж окна звенят. И снова хохот. Веселый товарищ. Толковый.
Рассказал много. Про самолеты, про лошадей, про мотоциклы, про медведей полярных: тут уж из цеха выносили тех, кто до икоты смеялся, до нервного вздрагивания. А больше всего рассказывал - про парашюты.
Завершил. Сам уморился. Сам смеется. Лоб платочком атласным вытирает.
- Вопросы есть? Взметнулись руки над толпою, словно копья над ордою чингисхановой.
Холованов ручищей знак старому деду, который в этом цехе, наверное, еще со времен Александра Второго, мол, ваш вопрос, дорогой товарищ дед.
Откашлялся дед степенно, усы разгладил: - А скажикась мне, сынок, когда с небес парашютисты валятся, головы у них не крутятся? - Нет, - рубанул Холованов. - Нет, отец, головы у советских парашютистов никогда не крутятся! - Громыхнул аплодисмент за такой ответ. - А вот жопы - другое дело. Жопы крутятся.
Тряхнуло цех от фундамента до крыши. Голуби на дворе с карнизов сорвались, точно как при пушечном выстреле срываются. И долго люди по полу катались. Не все. Только кому повезло. Не каждому выгорело по полу кататься, потому как встать некуда. Люди на станках стоят, карнизы облепили вместе с голубями и мостовой кран. Двое даже на крюке покачиваются, точно мартышка древесах.
Шутку надо так сказать, чтоб в масть. Скажи кто другой, ну посмеялись бы. А тут шутит герой полярный в сапогах сверкающих, при орденах боевых, в торжественной тишине. Хорошо шутит. Понашему. По-рабочему.
Одним словом, смеялись бы и дальше, если бы Холованов не протянул руку к парню с наглой мордой, мол, ваш вопрос, дорогой товарищ.
А тот и ляпни: - Все у вас складно, товарищ парашютист, а вот у нас тут в цехе Настенка Стрелецкая полы мела, заманили ее красивыми словами в парашюты ваши. Нет ее больше, Настенки.
Замерла толпа на полдыхании. Голубь под крышей крылами бьет - слышно. Год на дворе - одна тысяча девятьсот тридцать седьмой. Наглости такой... Заморозило зал. В ледяные глыбы толпу обратило. Оцепенели разом все.
"Провокатор" - совсем тихо, глядя под ноги, вроде сам себе сказал некто в сером. Тихо сказал, но услышали. А он громче повторил: "Провокатор". И вдруг дурным взвопил голосом: "Провокатор!" И первым на провокатора - когтями в морду. Словно крючьями. И все вокруг стоящие - на провокатора. Рви его! И разорвали бы.
Но протянул Холованов руку: - Стойте! Если виноват гражданин, так не терзать его, аки барс свою жертву терзает, но доставить куда следует! Разобраться, с кем связан, кто его подослал, кто его подучил провокационные вопросы задавать, кто ему деньги платит. Рвать сорняк, так с корнем! И вообще. На чью мельницу воду льете, гражданин!? Приказываю! Рядом с ним стоящие, сомкнуть кольцо! Чтоб ни один волос с его головы не упал. Сейчас завершим митинг, я этого субчика сам на своей машине доставлю куда следует.
Сомкнулись вокруг наглеца передовые сознательные рабочие. Стеночкой в четыре стороны. Квадратом непробиваемым. Коробочкой.
- Советский суд вынесет вам меру. Только кто вам, гражданин провокатор, сказал, что Настя Стрелецкая разбилась? А он, с мордой изодранной, эдак надменно подбоченясь: - Да вся Москва говорит! Тут уж к нему бросились со всех сторон: бей гада! Но те, которые вокруг наглеца коробочкой, проявили сознательность - прикрыли.
И Холованов толпе: - Нельзя его убивать! Убивая провокатора, мы тем самым мешаем следствию. И еще: вот кричите все, а ведь и среди вас есть такие, которые поверили слуху, что Настя Стрелецкая разбилась. Я вам, товарищи, честно признаюсь, тоже грешен. Наслушался всяких разговоров и сам нос повесил. Хорошая девушка. Да многие же ее тут знают. И я ее знаю. Прыгали вместе. Потому как услышал про смерть ее, приуныл. А она в это время выполняла ответственное правительственное задание. Не могу сказать, какое. Тайна государственная. Но верю, что скоро наградят ее. Самым что ни есть важным орденом. А вчера аэродромом иду, и что вы думаете? Настя Стрелецкая с парашютом - навстречу. Ты ж, говорю, разбилась, а она смеется! Молчит цех. Молчит, в тысяче глаз укор: провокатора мы разорвем в клочья, если будет на то ваша воля, товарищ Холованов. И вам бы самому первым на провокатора броситься и застрелить его. Чтоб народ не мутил. Но обманывать нас не надо. Сами видели: разбилась девка. И знали ее тут в этом цеху многие.
Провокатора убить - ваше право, товарищ Холованов, а врать народу не к лицу.
Даже полярному герою.
- Ладно, - Холованов говорит. - Москва слезам не верит и словам не верит.
Знал, не поверите. Потому Настю Стрелецкую с собой привез. Настюха, а ну иди в цех родной. Покажись народу.
И вышла Настя.
Ахнул цех единым ахом.
Заорал народ, затопал, руками заплескал.
- Настюха! Ты ли это? Н-Настенька! Настась Андревна, гордость ты наша парашютная! Краса ненаглядная! Загордилась, в цех родной не показывается! Вот она! Глядите на нее! А ведь что гады болтали! Хохотали и хлопали. Хлопали и хохотали. А тетки дородные, так те и заплакали: дурочка она и есть дурочка, сейчас спаслась, так в следующий раз разобьется.
Дурочка поднебесная, а все одно жалко.
А Холованов руку вскинул: - Товарищи! Вот вам пример коварства вражьего: "Вся Москва говорит". А вы уши развешивайте! А вы верьте больше! Где ж наша бдительность революционно-пролетарская? Когда враг открыто говорит, возмущаетесь все. А если тот же враг по трамваям в уши шепчет, так слушаете. Правду говорю? - Правду, - дружно согласились.
- Этот мерзавец вам тут шептал, а его никто не остановил, никто ему язык не вырвал! - Да мы его, товарищ Холованов, впервой видим! Не наш он.
- Значит заслан! Держите там? - Держим! - ответили сознательные рабочие в тридцать глоток.
- Наш революционный долг - не допустить, чтобы такие молодчики, как он, наши головы дурили. Наш долг - провокаторов и шептунов - к стенке! Ведите сей же час его в мою машину. Да стерегите. Вместе куда следует доставим.
- Доставим! - тридцать глоток ответили.
- А вам всем, дорогие товарищи рабочие завода "Серп и молот", советские парашютисты просили передать пламенный привет прямо из-под самого из поднебесья!!! В машину водитель дверку открывает. Холованов с Настей на заднее сиденье садятся. У Холованова в руках "Лахти Л-35" - на провокатора наставлен. Повязан провокатор ремнями брючными, веревками, цепями - всем что под руку попалось, в ноги Насте и Холованову брошен. Подножки автомобиля - сознательными рабочими, облеплены. И вторая сзади машина ими же перегружена. Для охраны.
Выехали с завода без труда - в честь приезда Холованова милиции было много - толпу оттеснили, машины пропустили.
Отъехали.
Холованов свой "Лахти" в кобуру прячет. Кобуру застегивает. Сознательные рабочие провокатора развязывают. Трет он руки отекшие. На среднее сиденье полез, - обтирая платочком грим с лица. Ему с подножки некто в сером: - Товарищ Ширманов, я вам харю не сильно покорябал? - Ладно уж. - И к Холованову: - Ну как я вам вопрос, товарищ Холованов? - Хорошо, Ширманов. Хорошо. И ребята твои хорошо работали. Всем им от моего имени - один дополнительный выходной.
Слухи по Москве: заслал Троцкий из-за кордона банды шептунов-брехунов. На один только "Серп и молот" - сто. Врали шептуны такое - уши вянут. Говорили, будто власть советская девку живую без парашюта бросала из-под самых небес. А девка жива-здорова. Стрелкова. Или Стрелина. Шептунов вчерась ночью брали. На "Серпе и молоте" всех, у кого язычок больше стандарта, выловили. Двести их было.
Точнее - двести пять. Пятерых парашютист Холованов прямо на заводе поймал.
Летел на полюс. Дай, думает, прыгну на завод да одного брехуна поймаю. И что же вы думаете? Прыгнул с парашютом и - хвать одного. Хвать другого. За полчаса - пятерых. Связал всех одним парашютом... А других ночью брали. Но тех уже обычным порядком. С кроваток. Тепленькими. И по другим заводам брали. Три тыщи. Или четыре. Поделом.
Летний день отшумел. Закат. Сосны. Дача. Длинный стол. Скатерти и салфетки накрахмалены до хруста. Серебро. Хрусталь. Букеты гладиолусов как салютные разрывы. Большой толстый товар оглядывает стол в последний раз. Придирчив.
Официанты - в безостановочном движении. Есть такой жук водяной на длинных лапках - не знаю, как называется, - вода под его лапками прогибается, но сам он в воду не проваливается. И по воде не бегает, а скользит. Именно так работают официанты у праздничного стола. Скользят. На длинных лапках.
Чуть в стороне - вожди. Ждут почтительно. Ждут товарища Сталина. Он тут. На лужайке. Но он, видно, забыл, что стол накрыт. И медленно ходит до самого леса и обратно. Рядом с ним - девчонка-парашютистка. Настя Жар-птица. Товарищ Стрелецкая. Она что-то доказывает. Сталин слушает. Возражает. Соглашается.
Никто не смеет их беседу прервать. А они снова от дачи к лесу пошли. Разговор серьезный. Разговор о парашютном спорте. О массовой подготовке парашютистов для грядущей освободительной войны. Нужны парашюты. Нужно много парашютов.
Нужны специальные парашютные заводы. И фабрики шелкопрядильные нужны. И парашютные склады. Совсем не просто парашюты хранить. Температура, влажность и все такое. И сушилки парашютные нужны. И ремонтные парашютные мастерские.
Нужны новые парашютные клубы. Нужны десятки тысяч инструкторов. Нужна транспортная авиация. Нужны пикирующие бомбардировщики, которые внезапным ударом подавят аэродромы противника и откроют путь тяжелым транспортным самолетам. Миллион парашютистов. А кроме многотысячных десантных бригад, дивизий и корпусов нужны небольшие элитные десантные подразделения, которые будут резать людишек аэродромных еще до налета наших пикирующих бомбардировщиков, до нашего первого удара, до начала войны. Элитные женские подразделения? Конечно, женские! Тонкую работу женщина лучше сделает. Одно дело, перед началом войны в районе вражеского аэродрома появятся огромные мужики с пулеметами, всю округу перепугают. Другое дело - тоненькие девушки.
Броневой кулак - в перчатку бархатную. Маскировка. Как Полевой устав требует.
ПУ-36. Миллион мужиков - потом. После подавления аэродромов, а сначала...
И вдруг вопрос Сталина: - Вы были подругами? Аж дыхание у нее перехватило. Понимает Настя, что это он про Катьку. Вспомнила Катьку-хохотушку, и вдруг глаза ей слезами переполнило. Понимает, что если расплачется тут сейчас, то ее простят. Может, и вопрос такой, чтоб расплакалась. Чтоб облегчила душу. И совсем ей не хочется тут плакать. Потому ресницами старается быстро-быстро моргать. И знает: только выговори слово одно сейчас - и все. И не сдержать слез. Потому Настя слов никаких не произнесла.
Просто головой кивнула. Губы закусив. Мимо него глядя. Слегка так кивнула.
Потому как сильно не кивнешь. Потому как голова должна быть высоко поднята.
Смотреть надо всегда на вершины деревьев, тогда гордый такой вид получается. И еще надо на вершины деревьев смотреть и сильно головой не кивать, когда надо слезы на кончиках ресниц удержать. Так что она даже и не кивнула, а больше видом показала, что да, подругами были. А глаза - выше и в сторону. И знает, что если вот он ее сейчас возьмет легонько и прижмет к своему плечу, вот уж тогда на этом плече она и расплачется.
В стороне, у стола (к столу не подходя) - лучшие люди страны. Товарищ Молотов.
Товарищ Микоян. Товарищ Хрущев. Товарищ Ежов. Еще какие-то товарищи. Понимают они, какой там сейчас разговор. Потому не прерывают. Потому не смотрят на лужайку, по которой Настя со Сталиным ходят. Но все видят. И понимают, что именно в этот момент - про Катьку. Зачем он про Катьку? Лучше бы про аэродромы. Она бы и рассказала, что в первый момент войны, вернее, за несколько минут до ее начала, резать надо охрану аэродромную. И зенитчиков аэродромных. И на рассвете пилотов спящих резать. Еще связь в районе аэродромов резать надо, тогда их истребители не взлетят и наши бомбардировщики будут бомбить беспрепятст...
Но его это уже меньше интересовало. Он взял да и тихонечко прижал ее к своему плечу.
Тут она и расплакалась.
Долго гремел ужин. Было много вина. Было много шуток. Она сидела по правую руку от Сталина и все смотрела на него. Она видела его совсем близко. Рядом. С благодарностью смотрела. Он ведь ее про парашютные дела из вежливости спрашивал. Знает он парашютные проблемы лучше любого инструктора. Знает, что наш советский парашют лучше американского. Конечно, лучше. Но знает все и про американский парашют с зелененьким ярлычком: с, тутовым шелкопрядом на паутинке. Знает, что почему-то советские летчики и парашютисты за один парашют с зеленым ярлычком готовы отдать семь советских парашютов. Цена такая - семь.
Знает он эту цену.
Понимала она, что нельзя сидеть и все на него смотреть. Потому смотрела на всех. А потом так быстренько - на него. Чтоб никто не видел.
Он был первым, кто сообразил, что ей поплакать надо. В данный момент. Он чувств избытка. Ну и пожалуйста. Вот тебе мое плечо. Даже не успокаивал. Реви на здоровье. Навзрыд. Гости подождут.
Подождали гости. И ужин не очень задержался.
Какая-то тетка добрая, с виду экономка, увела Настю. Умыла. Воды дала холодной попить. Хорошая на сталинской даче вода. Холодная и вообще особая какая-то. И вот снова - рядом со Сталиным. Он вина предложил. Отказалась: не пью, товарищ Сталин. Не настаивал. Всех остальных, да. Остальных, мягко говоря, принуждал: а ну, товарищ Ежов, что это на вашем краю стола все рюмки пересохли? Вором багдадским закрался синий вечер на сталинскую дачу. Шума больше. Хохот.
Музыку завели. Фонари зажгли на веранде. А официанты скользят машинами неустающими. Вроде на коньках мимо проносятся. С легким свистом. Товарищ Калинин Михал Ваныч все на Сталина поглядывает. А Сталин нет-нет, да и покажет ему, что, мол, не время еще.
Пропало разом со стола все, что на нем было. Сдернули официанты верхнюю скатерть. Под ней - другая. Тоже слепящая. В темноте голубой и скатерть голубой видится. Десерт. Расставили официанты что положено и пропали все разом. Вроде не было их никогда ни на даче, ни на ближних подступах к ней, ни на дальних. Товарищ Сталин товарищу Калинину знак: пора. Товарищ Калинин только того знака и ждал. У него сразу в руках коробочка красная неизвестно откуда.
Поднялся Сталин. Затихли все. Даже кузнечики на лужайке все разом стрекотать перестали.
- Мы тут с товарищами посоветовались, да и решили парашютистку нашу наградить орденом Ленина. Товарищ Калинин...
Михал Ваныч улыбается, орден вручает. Руку пожал. Потом не сдержался, обнял, прижал к себе: носи, доченька, заслужила.
Обступили Настю со всех сторон. Поздравляют, руку жмут. Оказалась Настя в кольце.
В стороне - только Сталин. Немедленно рядом с ним - Холованов. Откуда появился, никто объяснить не может. Я и сам, откровенно говоря, не знаю, откуда. Просто взял и появился. Это в его характере - появляться из ниоткуда.
И сказал ему товарищ Сталин тихо, так, чтобы никто другой не услышал: - В контроль.
ГЛАВА 5
У машины длинный-предлинный мотор. Фары - как прожекторы на крейсере. На переднем сиденье - водитель и начальник охраны. Переднее сиденье открытое - это чтобы начальник охраны по сторонам смотреть мог и назад, чтобы машинам охраны сигналить в случае чего. Из открытого пространства и стрелять сподручной А салон закрыт. Салон, как карета княжеская: по полу не то ковер, не то белая мягкая шкура, стенки, сиденья, занавески - пепельного цвета.
Обивка атласная, стеганая. Умеет Америка внутренность автомобильную отделывать. Такой толщины стекла и занавески, что шум московский по ту сторону окна остается.
Народный комиссар внутренних дел, Генеральный комиссар государственной безопасности Ежов Николай Иванович вытянул ноги. На сталинской даче обед завершился в половине четвертого. Скоро рассвет. А у Николая Ивановича рабочий день продолжается. Допросы до полдня. Потом короткий сон, вечером бал и совещание во время бала.
Он расстегнул воротника двумя огромными маршальскими звездами, чуть отпустил ремень и сказал водителю в переговорную трубу: - В Суханове.
Коробочку от ордена и орденскую книжку Настя в карманчик спрятала, а орден в руке зажала. Так его и привезла в парашютный клуб. И никому не показала.
Только сама любуется, пока никого рядом нет. На руке держишь, вес чувствуешь: основной металл - золото, ленинский профиль - платина. Сделан орден просто и скромно. И красиво. Днем красиво и ночью в лунном свете. Устроилась Настя на списанных парашютах, а уснуть не может. Так орден повернет. Эдак. Сверкает золото. Венок золотых колосков - множество граней. Каждая отдельно сверкает. А у платины свой особый блеск, совсем не такой, как блеск золота. Положила Настя орден рядышком и вдруг поняла, что без Сталина коммунистической власти не прожить. Если Сталина убьют (ей как-то в голову не приходило, что он сам умереть может), то власть понемногу, а потом все скорее начнет загнивать и рассыпаться. И решила она...
Николай Иванович Ежов прислонился лбом к холодному стеклу. Проклятый Сталин-Гуталин каждый раз заставляет пить. Голова кругом. Это скоро пройдет.
Голова пройдет, и Гуталин не будет больше заставлять.
По клубу парашютному - слух. Не было Стрелецкой несколько дней - все ясно.
Потом появилась. К самому рассвету подвезла ее длинная черная машина - дело известное. Были уже тут такие: сначала к отбою опаздывали, потом к рассвету возвращаться стали, потом возвращаться стали на длинных черных машинах. Потом возвращаться перестали... Вот и эта - на тот же путь. Ни стыда, ни совести.
Только восемнадцать стукнуло. А начальство куда смотрит? А туда начальство и смотрит. Все от начальства и идет Рыбка, как известно, с головы... Начальству не стыдно. Ох, не стыдно. Такую молоденькую таскают. Ишь машинами буржуазными начальство обзавелось. Жируют ответственные товарищи. Стрелять начальников почаще надо. Стрелять беспощадно. Ведь это загнивание. Ведь это перерождение.
Термидор. Ведь это подумать только. Позор. Что в женщине главное? Главное - пышность телесная. А в этой Стрелецкой главного-то как раз и не оказалось. За что же тогда ее начальство любит? Понятное дело - за податливость. Да мало ли у нас в клубе девок податливых, но пышных! Так нет же, на тощую позарились.
Разврат да и только. Извращение вкуса. А все кто? Все Холованов-кобель. Сам пользуется и начальству поставляет. Голову на отгрыз, не пройдет и трех дней, приедет Холованов на длинной черной машине и заберет эту самую Настю Жар-птицу навсегда.
- Не прошло и трех дней, приехал Холованов на длинной черной машине и забрал Настю Жар-птицу навсегда.
Двое в бесконечном подвале.
Холованов строг. Разговор серьезный.
- Веришь ли, Анастасия, в социальную справедливость? - Верю.
- Не будем о названиях спорить: социализм, коммунизм; веришь ли в, то, что можно на земле построить общество, в котором будет обеспечена справедливость для всех? - Верю.
- Вот и я верил.
- А сейчас? - Это к делу не относится. Главное, чтобы ты верила. Думаю, ты веришь, и потому новая тебе работа. Основоположники говорили, что социализм - это контроль; Правильно говорили. В капитализме у каждого своя плошка, тарелка или блюдо. Социализм - общий котел и распределение по справедливости. В капитализме нет того, кто распределяет. Потому капитализм - это свобода. А общество социальной справедливости должно иметь класс людей, которые все общественные блага берут под единый контроль и распределяют по справедливости.
Тот, кто у котла, тот, кто распределяет, получает такую власть над людьми, которая никакому капиталисту присниться не может. Социализм - это власть меньшинства, это власть тех, кто стоит у общего котла. Миллионы шакалов бросились к общему котлу: одно дело - создавать блага, другое - распределять.
Шакалам нравится распределять. Любая социальная справедливость неизбежно порождает власть тех, кто справедливость осуществляет. Справедливость - категория субъективная. Те, кто у котла, решают по своему разумению, что есть справедливость.
- Тех, кто у котла, надо тоже контролировать. И почаще стрелять.
- Вот такая у тебя и будет теперь работа.
- У меня биография вражеская.
- Именно такие и нужны.
- Почему? - Чтоб тебя под контролем держать.
Суханове - это монастырь бывший. Под Москвой.
Следственный изолятор особого назначения.
Если в Лефортово признаний не выбьют, то в Суханове отправляют.
Тут брака в работе не бывает. Тут выбьют.
Суханове - это лес березовый, это птиц пересвист, это воздух свежий. Суханове - это, кроме всего, дом отдыха высшего руководящего состава НКВД. Первый этаж - камеры пыточные, второй - номера-люкс для отдыхающих чекистов. Когда на террасах второго этажа звучит божественная мелодия "Амурских волн", когда женщины в длинных платьях заполняют второй этаж, следователям на первом этаже объявляют перерыв. На несколько часов пусть не будет визга и писка подследственных, пусть только птицы поют и звучат бессмертные вальсы.
Страницы
предыдущая целиком следующая
Библиотека интересного