19 Mar 2024 Tue 14:42 - Москва Торонто - 19 Mar 2024 Tue 07:42   

– Кто ваш осведомитель? – спросил Реардэн.

– Один из ваших друзей, мистер Реардэн. Владелец медных рудников в Аризоне, он сообщил нам, что вы закупили в прошлом месяце партию меди, превышающую потребности ежемесячной квоты сплава, которую закон позволяет вам производить. Медь – один из компонентов вашей продукции, не так ли? Это была вся необходимая информация. Остальное легко вычислить. Не вините этого владельца рудников. Производителей меди, как известно, ужасно прижали; им приходится предлагать что-то, чтобы добиться послаблений, доказать "крайнюю необходимость", на основании которой некоторые указы временно приостанавливаются. Человек, которому ваш друг продал информацию, знал; где она имеет наивысшую цену; он продал ее мне в обмен на некоторые услуги с моей стороны. Следовательно, все необходимые улики, так же как и следующие десять лет вашей жизни, теперь в моих руках. И я предлагаю вам сделку. Уверен, вы не будете возражать, так как заключение сделок – ваш конек. Форма может чуть-чуть отличаться от того, что было принято во времена вашей молодости, но вы проворный делец, вы всегда знали, как добиться успеха в меняющихся условиях, поэтому вам будет легко увидеть, в чем ваши интересы, и действовать соответственно. Реардэн спокойно произнес:

– В годы моей молодости это называлось шантажом. Доктор Феррис осклабился:

– Так оно и есть, мистер Реардэн. Мы вступили в более практичный век.

Но между приемами прямого шантажа, думал Реардэн, и методами доктора Ферриса есть своеобразная разница.

Шантажист проявил бы признаки тайного злорадства, он сознавал бы угрозу своей жертве и опасность для себя.

Доктор Феррис не выказывал ни того, ни другого. Его тон был обычным и естественным, предполагающим полную безопасность, в нем не было и тени осуждения, он подразумевал взаимопонимание, основанное на презрении к самим себе. Реардэн подался вперед в нетерпеливом любопытстве, у него возникло ощущение, что он близок к тому, чтобы нащупать очередной шаг на однажды смутно привидевшемся ему пути.

Увидев на лице Реардэна заинтересованность, доктор Феррис улыбнулся и поздравил себя с тем, что подобрал нужный ключик. Теперь игра была для него ясна, партия развивалась в нужном направлении. Некоторые, рассуждал доктор Феррис, тянули бы, но этот человек хотел откровенности, это был отъявленный реалист, как он и ожидал.

– Вы практичный человек, мистер Реардэн, – дружелюбно произнес доктор Феррис. – Не понимаю, почему вы так отстали от времени. Почему бы вам не перестроиться и не заиграть по-новому. Вы умнее большинства. Вы ценный человек, мы давно хотели заполучить вас, и я понял, что это возможно, услышав, что вы пытаетесь наладить отношения с Джимом Таггартом. Не стоит тратить время на Таггарта, он ничто, мелкая сошка. Вступайте в крупную игру. Мы можем использовать вас, вы можете использовать нас. Хотите, мы нажмем на Орена Бойла? Он задал вам хорошую трепку, хотите, мы слегка попотрошим его? Это можно сделать. Или приструнить Кена Денеггера? Только подумайте, как непрактично вы вели дела. Я знаю, почему вы продали ему металл, – вам нужен его уголь. Вы рисковали попасть в тюрьму и заплатить громадный штраф только ради хороших отношений с Денеггером. И это вы называете бизнесом? Заключите сделку с нами и дайте мистеру Денеггеру понять, что если он не подчинится, то сядет в тюрьму, а вы – нет, потому что у вас есть друзья, у него же их нет, и вам больше незачем беспокоиться об угле. Вот современный способ вести дела. Подумайте, какой способ практичнее. Кто станет отрицать, что вы выдающийся бизнесмен и трезвый реалист?

– Именно таковым я и являюсь, – произнес Реардэн.

– Так я и думал, – сказал доктор Феррис. – Вы обогатились в ту эпоху, когда многие обанкротились, вам всегда удавалось поддерживать работу своих предприятий и делать деньги – такова ваша репутация. Вы ведь не хотите проявить непрактичность сейчас? Для чего? О чем вы всегда заботились, как не о том, чтобы делать деньги? Оставьте теории людям вроде Бертрама Скаддера, а идеалы людям вроде Больфа Юбенка и будьте самим собой. Спуститесь на землю, вы не тот человек, который допустит, чтобы чувства мешали делу.

– Нет, – медленно произнес Реардэн, – я не допущу ни малейших чувств.

Доктор Феррис улыбнулся.

– Думаете, мы этого не знали? – произнес он развязным тоном, призванным произвести впечатление на сообщника по преступлению. – Мы долго ждали, пытаясь заполучить компромат на вас. Вы, честные люди, – большая проблема и головная боль. Но мы знали, что рано или поздно вы поскользнетесь, а это нам и нужно.

– Кажется, вы довольны этим.

– А разве у меня нет оснований для этого?

– Но в конце концов, я нарушил один из ваших законов.

– А для чего, вы думаете, они создаются?

Доктор Феррис не заметил промелькнувшего на лице Реардэна выражения. Реардэн словно наконец увидел то, что так долго искал. Доктор Феррис уже не заботился об осторожности; он готовился нанести последний удар пойманному в ловушку зверю.

– Вы действительно считаете, что мы хотим, чтобы эти законы выполнялись? – продолжил доктор Феррис. – Мы хотим, чтобы их нарушали. Вам следует уяснить, что перед вами не команда бойскаутов, и тогда вы поймете, что наш век – не век красивых жестов. Сейчас время силы и власти. Вы вели осторожную игру, но мы знаем настоящий трюк, и вам надо научиться ему. Невозможно управлять невинными людьми. Единственная власть, которую имеет любое правительство, – это право применения жестоких мер по отношению к уголовникам. Что ж, когда уголовников не хватает, их создают. Столько вещей объявляется криминальными, что становится невозможно жить, не нарушая законов. Кому нужно государство с законопослушными гражданами? Что оно кому-нибудь даст? Но достаточно издать законы, которые невозможно выполнять, претворять в жизнь, объективно трактовать, – и вы создаете государство нарушителей законов и наживаетесь на вине. Вот какая система, мистер Реардэн, вот какая игра, и если вы ее поняли, с вами будет намного легче иметь дело.

Глядя, как доктор Феррис наблюдает за ним, Реардэн заметил неожиданную судорогу беспокойства, за которым следует паника, – словно из колоды выпала непомеченная карта, которую доктор Феррис до этого не видел.

А доктор Феррис читал на лице Реардэна ясную безмятежность, порожденную неожиданным решением давнишней темной проблемы, – спокойствие и рвение одновременно; в глазах Реардэна светилась юношеская чистота, а в изгибе губ проглядывало легкое презрение. Доктор Феррис не мог разобрать, что это означает, но он был уверен в одном: на лице Реардэна не было и тени вины.

– В вашей системе есть один изъян, доктор Феррис, – спокойно, почти легко произнес Реардэн, – существенный изъян, который вы обнаружите, когда привлечете меня к суду за продажу Кену Денеггеру четырех тысяч тонн металла.

Потребовалось двадцать секунд – Реардэн чувствовал, как медленно они тянутся, – чтобы доктор Феррис убедился, что услышал окончательное решение.

– Думаете, мы блефуем? – В голосе доктора Ферриса появилось что-то звериное – недаром он был зоологом, голос прозвучал так, словно доктор Феррис оскалил зубы.

– Не знаю, – ответил Реардэн. – В любом случае мне на это наплевать.

– Неужели вы можете поступить настолько непрактично?

– Оценка действия как практичного, доктор Феррис, зависит от того, что собираются практиковать.

– Но разве не вы всегда ставили личную заинтересованность превыше всего?

– Именно это я сейчас и делаю.

– Если вы думаете, что мы позволим вам улизнуть…

Будьте добры, покиньте помещение.

– Кого вы вздумали дурачить? – Голос доктора Ферриса поднялся до крика. – Прошли времена промышленных баронов! У вас есть товар, но у нас есть улики против вас, и если вы не будете играть по нашим правилам…

Реардэн нажал кнопку; в кабинет вошла мисс Айвз.

– Мисс Айвз, доктор Феррис несколько растерялся и не может найти выход, – сказал Реардэн. – Пожалуйста, помогите ему выйти из кабинета. – Он повернулся к Феррису: – Мисс Айвз – женщина, она весит около сотни фунтов, и в практическом смысле ее отличают только ум и профессионализм. Она не подходит на роль вышибалы в кабаке, а только в таком непрактичном месте, как завод.

У мисс Айвз был такой вид, словно она исполняла какую-то рутинную работу, не важнее записи под диктовку номеров накладных на погрузку. Дисциплинированно выпрямившись, она с холодным официальным лицом открыла дверь, подождала, когда доктор Феррис пройдет по кабинету, затем вышла первой; доктор Феррис проследовал за ней.

Через несколько минут мисс Айвз вернулась, ликующе улыбаясь.

– Мистер Реардэн, – спросила она, смеясь над своим страхом за него, – что это такое, чем вы тут занимаетесь?

Он сидел в позе, которой никогда себе не позволял, которой возмущался как вульгарным символом бизнесмена, – откинувшись назад, положив ноги на стол. Но мисс Айвз казалось, что он выглядит очень благородно, что это поза не чванливого начальника, а юного крестоносца.

– Мне кажется, я открываю новый континент, Гвен – радостно ответил Реардэн. – Континент, который должны были открыть вместе с Америкой, но не открыли.

* * *

– Я должен рассказать об этом именно тебе, – сказал Эдди Виллерс, глядя на рабочего через стол. – Не знаю почему, но это помогает мне – просто я знаю, что ты меня слушаешь.

Было поздно, и люстры в столовой были притушены, но Эдди Виллерс видел глаза рабочего, пристально глядящие на него.

– Мне кажется, что больше не осталось ни людей, ни человеческого языка, – продолжал Эдди. – Мне кажется, что, если я закричу посреди улицы, не найдется никого, кто услышит мой крик… Нет, не то. Мне кажется, что кто-то кричит, но люди проходят мимо, и ни один звук не доходит до них. Кричит не Хэнк Реардэн, не Кен Денеггер, не я, а все же кажется, это мы все трое… Кто-то должен подняться на их защиту, но никто не поднялся – не захотел. Сегодня утром Реардэну и Денеггеру предъявлено обвинение в незаконной купле-продаже продукции "Реардэн стил". В следующем месяце состоится суд. Я был там, в зале суда в Филадельфии, когда зачитали обвинение. Реардэн был совершенно спокоен, мне казалось, что он улыбается, но он не улыбался. Денеггер был более чем спокоен. Он не вымолвил ни слова, просто стоял, как будто в помещении пусто.

…газеты кричат, что обоих следует отправить за решетку… Нет, я не дрожу, все в порядке, я сейчас успокоюсь… Я ничего не сказал ей, боялся, что взорвусь, и не хотел все усложнять, я знаю, как она все воспринимает… Ах да, она говорила со мной об этом, и она не дрожала, хуже. Знаешь, она будто окаменела – бывает такое состояние, когда человек словно вообще ничего не чувствует. Послушай, я говорил тебе, что ты мне нравишься? Ты мне очень нравишься. Ты слышишь нас. Ты понимаешь… Что она сказала? Странно, она боялась не за Хэнка Реардэна, а за Кена Денеггера. Она сказала, что Реардэн найдет в себе силы пережить это, но Денеггер – нет. Не то что не найдет сил – он откажется это делать. Она уверена, что Кен Денеггер будет следующим, кто уйдет. Как Эллис Вайет и остальные. Сдастся и исчезнет… Почему? Она считает, что это нечто вроде сдвига нагрузки – экономической и личной. Как только основная тяжесть момента переходит на плечи какого-то одного человека, тот исчезает, как срубленный столб. Год назад для страны не было ничего хуже потери Эллиса Ваиста. С тех пор, говорит она, словно начал резко смещаться центр тяжести, как у потерявшего управление тонущего судна, – сдвигается с отрасли на отрасль, с человека на человека. Когда мы теряем одного, самым нужным становится другой – и его мы теряем следующим. Сейчас самое худшее – это если снабжение страны углем окажется в руках таких людей, как Бойл и Ларкин. В угольной промышленности не осталось никого, кто мог бы сравниться с Кеном Денеггером. И она говорит, что почти уверена: он обречен, на него уже направлен прожектор, и ему остается только ждать, когда его уберут… Над чем ты смеешься? Это звучит абсурдно, но думаю, это так… Что?.. Ах, она умная женщина? Еще бы! Она говорит, что тут есть еще кое-что. Человек обязательно должен дойти до определенного психического состояния – это не гнев и не отчаяние, а что-то намного, намного большее, перед тем, как его уберут. Она не может сказать, что это, но задолго до пожара знала, что Эллис Вайет дошел до этого, и ждала, что с ним что-то случится. Увидев сегодня Кена Денеггера в зале суда, она сказала, что он готов стать добычей разрушителя… Да, это ее слова: готов стать добычей разрушителя. Видишь ли, она не считает, что это случайность! Ей кажется, что за этим кроется система, замысел, человек. По стране бродит разрушитель, который подрубает опоры одну за другой, чтобы все строение рухнуло нам на головы. Исчадие ада, движимое непостижимой целью… Она говорит, что не отдаст ему Кена Денеггера. Она только и твердит, что должна остановить Денеггера, – хочет просить его, умолять восстановить то, что он теряет, что бы это ни было, вооружить его против разрушителя, прежде чем тот придет. Она изо всех сил стремится добраться до Денеггера первой. Он отказался от встреч со всеми. Уехал в Питтсбург, на свои шахты. Но она дозвонилась до него сегодня вечером и договорилась о встрече завтра днем… Да, завтра она летит в Питтсбург… Да, она боится за Денеггера, ужасно боится… Нет. Она ничего не знает о разрушителе, у нее нет представления, кто это такой, нет свидетельств его существования – только следы разрушения. Но она уверена, что он существует. Нет, она не догадывается о его цели. Говорит, ничто на земле не может оправдать его. Иногда она хочет найти его больше, чем кого-либо другого на земле, больше, чем изобретателя двигателя. Она говорит, что, если найдет, расстреляет его на месте, отдаст свою жизнь за то, чтобы лишить жизни его – своими собственными руками… Потому что человек, лишающий мир его мозга, – исчадие ада, какого не знал свет…

Думаю, временами это становится для нее невыносимым – даже для нее. Не думаю, что она позволяет себе задумываться, насколько она устала. Утром я пришел на работу раньше обычного и увидел, что она спит на кушетке в своем кабинете, при зажженной лампе. Она работала всю ночь. Я стоял и смотрел на нее. Я не разбудил бы ее, даже если бы вся эта чертова железная дорога рухнула… Во сне она напоминала маленькую девочку, словно была уверена, что проснется в мире, где ее никто не обидит, словно ей нечего скрывать или бояться. Видеть это было тяжелее всего – невинная чистота ее лица, тело, неподвижно распростертое в той же позе, в какой рухнуло от изнеможения. Она выглядела… Почему ты спрашиваешь, как она выглядела во сне?.. Да, ты прав, к чему об этом говорить? Незачем. Не знаю, почему я думаю об этом… Не обращай на меня внимания. Я буду в полном порядке завтра. Думаю, я просто не в себе из-за этого суда. Я не перестаю размышлять: если таких людей, как Реардэн и Денеггер, отправляют в тюрьму, что это за мир? Зачем мы трудимся? Осталась ли на земле справедливость? Я был порядочным дураком, когда сказал все это репортеру, выходя из зала суда. Он просто рассмеялся и спросил: "Кто такой Джон Галт?" Скажи, что с нами происходит? Остался ли на свете хоть один справедливый человек, хоть кто-нибудь, кто защитит их? Ты слышишь меня? Кто-нибудь защитит их?

* * *

– Мистер Денеггер вот-вот освободится, мисс Таггарт. У него посетитель. Извините, пожалуйста, – сказала секретарь.

В течение двухчасового полета до Питтсбурга Дэгни никак не могла оправдать свое беспокойство или избавиться от него; не было причин вести счет минутам, но ее словно что-то подгоняло. Беспокойство прошло, когда Дэгни вошла в приемную Кена Денеггера: она добралась до него, ничто не помешало ей, она ощутила спокойствие, уверенность и огромное облегчение.

Слова секретаря развеяли это. Я становлюсь трусихой, укоряла себя Дэгни, чувствуя приступ беспричинного страха, вызванный этими словами и несоизмеримый с их значением.

– Мне очень жаль, мисс Таггарт. – Она услышала уважительный голос секретаря и поняла, что продолжает стоять, ничего не ответив. – Мистер Денеггер примет вас через минуту. Присядете? – Голос выражал озабоченность.

Дэгни улыбнулась:

– Все в порядке.

Она села в деревянное кресло лицом к конторке секретаря. Потянулась за сигаретой, задумалась, успеет ли выкурить ее, и, надеясь, что нет, резко чиркнула спичкой.

Штаб-квартира знаменитой компании "Денеггер коул" представляла собой старомодное здание. В горах за окном виднелись шахты, где Кен Денеггер когда-то работал. Он так и не перенес свой офис подальше от угольных месторождений.

Дэгни могла разглядеть вход в забой, врезанный в склон холма, металлические стойки проемов, ведущих в необъятное подземное царство. Они казались совсем неприметными, затерянными в неистовых оранжевых и красных красках холмов… Под холодным синим небом в солнечных лучах позднего октября море листьев напоминало море огня, стремительно накатывающиеся волны, готовые вот-вот поглотить хрупкие стойки входных проемов шахты. Дэгни вздрогнула и отвернулась – она вспомнила о пылающих листьях на холмах Висконсина, по дороге в Старнсвилл.

Дэгни заметила, что между пальцами остался только фильтр от сигареты. Она закурила следующую.

Взглянув на часы на стене, она заметила, что на них посмотрела и секретарь. Встреча была назначена на три; часы показывали три двенадцать.

– Пожалуйста, простите мистера Денеггера, – сказала секретарь. – Он вот-вот освободится. Мистер Денеггер очень пунктуален. Прошу вас, поверьте, это беспрецедентный случай.

– Я знаю. – Дэгни знала, что Кен Денеггер точен, как железнодорожное расписание, и известен тем, что отменял встречу, если собеседник позволял себе прибыть на пять минут позже оговоренного времени.

Секретарь была неприступной дамой – в возрасте, с сугубо официальными манерами; казалось, ничто не может вывести ее из себя, как ни одной угольной пылинке не позволялось упасть на ее безукоризненно белую блузку. Дэгни казалось странным, что закаленная женщина подобного типа может выглядеть взволнованной: секретарь не вступала в беседу, безмолвно склонившись над какими-то бумагами на столе. Дэгни выкурила уже полсигареты, а женщина все смотрела на ту же страницу. Когда она подняла голову, чтобы взглянуть на часы, на циферблате было три тридцать.

– Я знаю, что это непростительно, мисс Таггарт. – В ее голосе явно прослушивалась нотка опасения. – Я не в состоянии это понять.

– Вы не скажете мистеру Денеггеру, что я здесь?

– Не могу! – Это был почти крик; секретарь заметила изумленный взгляд Дэгни и почувствовала необходимость объяснить: – Мистер Денеггер позвонил мне по внутреннему телефону и сказал, чтобы его не прерывали ни при каких обстоятельствах.

– Когда он это сказал?

Минутная пауза, казалось, приглушила ответ:

– Два часа назад.

Дэгни посмотрела на закрытую дверь кабинета Денеггера. Она расслышала голос за дверью, но так смутно, что не поняла, один человек говорил или двое; она не могла разобрать ни слов, ни тона – низкая ровная последовательность звуков не выдавала никаких эмоций.

– Сколько времени мистер Денеггер уже ведет эту беседу? – спросила Дэгни.

– С часу, – мрачно ответила секретарь и, извиняясь, добавила: – Это была незапланированная встреча, в противном случае мистер Денеггер не допустил бы этого.

Дверь не заперта, подумала Дэгни. Она почувствовала беспричинное желание распахнуть ее и войти – это всего лишь несколько досок с латунной ручкой, потребуется только легкое движение руки, – но отвернулась, понимая, что сила права Кена Денеггера является большим барьером, чем любой замок.

Дэгни поймала себя на том, что уставилась на окурки в пепельнице, и удивилась, почему они вызвали в ней острое мрачное предчувствие. Затем вспомнила о Хью Экстоне: она написала ему на адрес в Вайоминге с просьбой сообщить, где он достал сигарету со знаком доллара; письмо вернулось с почтовым уведомлением, что он переехал, не оставив нового адреса.

Она раздраженно сказала себе, что это никак не связано с настоящим моментом и что нужно контролировать себя. Но ее рука судорожно нажала кнопку на пепельнице, и окурки скрылись внутри.

Когда Дэгни подняла глаза, ее взгляд встретился со взглядом секретаря.

– Прошу прощения, мисс Таггарт. Не знаю, что и делать. – Это было открытой отчаянной мольбой. – Я не осмеливаюсь прервать его.

Дэгни медленно и требовательно спросила, подчеркнуто нарушая служебный этикет:

– Кто у мистера Денеггера?

– Не знаю, мисс Таггарт. Никогда прежде не видела этого мужчину. – Она заметила, что взгляд Дэгни неожиданно застыл, и добавила: – Я думаю, это друг детства мистера Денеггера.

– О! – облегченно вздохнула Дэгни.

– Он вошел, не назвавшись, и сказал, что хочет видеть мистера Денеггера, объяснив, что об этой встрече они условились сорок лет назад.

– Сколько лет мистеру Денеггеру?

– Пятьдесят два, – ответила секретарь. И задумчиво добавила тоном небрежного замечания: – Мистер Денеггер начал работать в двенадцать лет. – Снова помолчав, она сказала: – Странно, что на вид посетителю нет и сорока. Ему, похоже, за тридцать.

– Он назвал себя?

– Нет.

– Как он выглядит?

Секретарь неожиданно оживилась, словно собиралась произнести восторженный комплимент, но улыбка резко пропала.

– Не знаю, – недоуменно ответила она. – Его трудно описать. У него необычное лицо.

Они долго молчали, стрелки на циферблате подходили к трем пятидесяти, когда на столе секретаря раздался звонок – звонок из кабинета Денеггера, разрешение войти.

Обе женщины вскочили с места, и секретарь, облегченно улыбаясь, устремилась вперед, торопясь открыть дверь.

Когда Дэгни вошла в кабинет, она увидела закрывающуюся за предыдущим посетителем дверь запасного выхода. Дверь стукнулась о косяк, и дверное стекло тихо звякнуло.

Она увидела ушедшего по его отражению на лице Денеггера. Это было уже не то лицо, которое она видела в зале суда, не то лицо, на котором она так долго видела бесчувственную непреклонность, – это было лицо, которому позавидовал бы двадцатилетний, лицо, с которого стерлись следы напряжения, – покрытые морщинами щеки, сморщенный лоб, седеющие волосы – словно реорганизованные новой темой элементы – образовывали композицию надежды, рвения и невинной безмятежности; это была тема освобождения.

Денеггер не поднялся, когда Дэгни вошла, он словно еще не вернулся к реальности, забыл правила этикета, но он улыбнулся ей с такой благожелательностью, что Дэгни обнаружила, что улыбается в ответ. Она поймала себя на мысли, что именно так каждый человек должен приветствовать другого, и волнение пропало; она почувствовала уверенность, что все хорошо и никакой опасности не существует.

– Здравствуйте, мисс Таггарт, – сказал Денеггер. – Простите меня, кажется, я заставил вас ждать. Садитесь, пожалуйста. – Он указал на стул перед своим столом.

– Я не против того, чтобы подождать, – ответила Дэгни. – Спасибо, что вы согласились встретиться со мной. Я должна поговорить с вами о деле чрезвычайной важности.

Он подался вперед с выражением внимательной сосредоточенности, как всегда при упоминании о важном деле, но она говорила с человеком, которого не знала. Это был незнакомец, и она остановилась, неуверенная в аргументах, которые приготовила.

Он некоторое время молча смотрел на нее, потом сказал: – Мисс Таггарт, сегодня такой чудесный день, возможно, последний в этом году. Есть нечто, что я всегда хотел сделать, но никогда не находил времени. Давайте вместе вернемся в Нью-Йорк и совершим прогулку на катере вокруг Манхэттена – бросим последний взгляд на величайший в мире город.


Страницы


[ 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 | 22 | 23 | 24 | 25 | 26 | 27 | 28 | 29 | 30 | 31 | 32 | 33 | 34 | 35 | 36 | 37 | 38 | 39 | 40 | 41 | 42 | 43 | 44 | 45 | 46 | 47 | 48 ]

предыдущая                     целиком                     следующая