Когда мистер Уэзерби взял трубку, в его голосе слышалось любопытство:

– Чем могу быть полезен?

– Можете передать своему боссу, что, если он не хочет, чтобы я вновь оставила работу, а он знает, что так и было, пусть никогда не звонит мне. Все, что ваша банда захочет мне сказать, будет передаваться через вас. Я буду разговаривать с вами, не с ним. Можете сказать ему, что причина в том, как он поступил с Хэнком Реардэном в то время, когда получал у него жалование. Может, кое-кто и забыл об этом, только не я.

– Содействовать работе железных дорог страны – мой долг, мисс Таггарт. – Голос мистера Уэзерби звучал так, словно он не хотел понимать то, что услышал; потом в его голосе появилась нотка заинтересованности, он задумчиво, сомневаясь в собственной проницательности, спросил: – Мисс Таггарт, если я правильно понимаю, вы желаете моего исключительного посредничества в решении всех официальных вопросов? Могу ли я понимать это как вашу политику?

Она резко, коротко усмехнулась:

– Ну-ну. Можете считать, что обладаете исключительным правом использовать меня в ваших интересах в Вашингтоне. Не знаю, какую выгоду это вам принесет, потому что не собираюсь играть в ваши игры. Я не намерена заискивать, более того, уже сейчас готова преступить ваши законы. Можете арестовать меня, если почувствуете, что можете себе это позволить.

– Думаю, ваши представления о законе несколько старомодны, мисс Таггарт. Зачем говорить о жестких догмах? Современные законы гибки и могут быть истолкованы… исходя из обстоятельств.

– Тогда проявите гибкость сейчас, потому что ни я, ни железнодорожные катастрофы таковыми быть не можем… – Она бросила трубку и сказала Эдди тоном, каким оценивают что-то неодушевленное: – На какое-то время они оставят нас в покое.

Казалось, она не заметила перемен в своем кабинете: отсутствие портрета Нэта Таггарта, появление стеклянного кофейного столика, на котором новый хозяин, мистер Лоуси, устроил выставку самых громкоголосых общественно-политических журналов, выносящих заголовки статей на обложку.

Дэгни слушала отчет Эдди о том, что произошло за месяц с железной дорогой, словно робот, впитывающий все, что ему говорят, но никак не реагирующий. Она выслушала его мнение о предполагаемых причинах катастрофы. Так же отрешенно она смотрела на непрерывную череду людей, которые торопливо входили и выходили из кабинета, жестикулируя более оживленно, чем того требовали обстоятельства. Она подумала, что сделалась невосприимчивой к чему бы то ни было. Она ходила по кабинету, диктуя Эдди список необходимых для укладки рельсов материалов и мест, где их можно купить незаконным путем, и вдруг, неожиданно для самой себя, остановилась и посмотрела на журналы, лежащие на столике. Они пестрели заголовками: "Новое общественное сознание", "Наш долг перед обездоленными", "Нищие против алчных". Резко, по-звериному, чего Эдди никогда за ней не замечал, она смела журналы на пол и продолжала все тем же ровным голосом диктовать цифры, как будто и не было никакой связи между ее холодным разумом и яростью, наполнявшей ее тело.

Ближе к вечеру, улучив момент, когда осталась одна, Дэгни позвонила Реардэну.

Она назвала свое имя секретарю и услышала, как та повторила его. Реардэн схватил трубку:

– Дэгни?

– Привет, Хэнк. Я вернулась.

– Ты где?

– У себя в кабинете.

Она поняла все, что он хотел сказать, но не сказал во время ненадолго воцарившегося молчания. Потом он сказал:

– Пожалуй, мне пора начать раздавать взятки, чтобы получить руду и лить для тебя рельсы.

– Да. И как можно больше. Ничего, если это будет не металл Реардэна. Это может быть… – Краткую паузу было трудно уловить, но в это время Дэгни успела подумать: "Рельсы из металла Реардэна – для того, чтобы вернуться в эпоху до стали? А может, еще дальше, во времена деревянных рельсов, на которые накладывались железные пластинки?" – Это может быть сталь любого качества – все, что ты в состоянии мне дать, – закончила она.

– Хорошо. Дэгни, ты знаешь, что я уступил им свой металл? Я подписал дарственный сертификат.

– Да, я знаю.

– Я капитулировал.

– Кто я такая, чтобы обвинять тебя? Разве я не капитулировала?

Он ничего не ответил, и она продолжила:

– Хэнк, думаю, им безразлично, остался ли на земле хоть один поезд или доменная печь. Нам – небезразлично. Они удерживают нас силой нашей любви, и мы будем им платить, пока есть малейшая возможность не дать остановиться последнему колесику – во имя человеческого разума. Мы будем держать его на плаву, словно тонущего ребенка, и, когда пучина поглотит его, уйдем на дно вместе с последним колесом и последним здравым суждением. Я знаю, за что мы расплачиваемся, но сейчас цена не имеет значения.

– Я знаю.

– Не бойся за меня, Хэнк. Завтра утром я буду в порядке.

– Я не буду за тебя бояться, дорогая. Я приеду к тебе сегодня вечером.

Глава 9. Лицо без боли, без страха и без вины

Дэгни вошла в гостиную. Царящие в квартире тишина и порядок – все застыло в том положении, в котором находилось месяц назад, до ее отъезда, – сразу вселили в нее чувство облегчения и опустошенности. Тишина создавала иллюзию уединения и полной независимости; вещи, усердные хранители времени, напоминали о том мгновении, вернуть которое она уже не в силах, как не в силах и перечеркнуть произошедшее с тех пор.

Окна все еще отбрасывали последние блики дневного света. Не в силах заставить себя сосредоточиться на тех делах, которые можно было отложить до следующего утра, Дэгни ушла с работы раньше запланированного. Прежде такого за ней не водилось, да и само ощущение, что теперь дома ей легче, чем на работе, было для нее непривычно.

Она долго стояла под душем, отдавшись во власть струящейся по телу воды; однако, осознав, что ею движет желание смыть с себя не дорожную пыль, а дух своего офиса, поспешно вышла из ванной.

Одевшись, она закурила сигарету и направилась в гостиную; стоя у окна, смотрела на город, так же как еще сегодня утром смотрела на сельский пейзаж.

Дэгни уже думала о том, что отдала бы все на свете ради еще одного года работы на железной дороге. Она вернулась, но испытывала не удовлетворение деятельностью, а лишь ясное холодное спокойствие, вызванное принятым решением, да скрытую тупую боль.

Небо было окутано облаками, которые, опустившись на улицы, подобно туману, поглотили тротуары; небо словно заключило город в свои объятия. Ее взору предстал весь Манхэттен – вытянутый треугольник острова врезался в невидимый океан, как нос тонущего судна; видневшиеся сквозь облака небоскребы казались его дымовыми трубами, все остальное постепенно исчезало за серо-голубыми кольцами пара, медленно погружаясь в необъятное пространство. Вот так же, размышляла Дэгни, исчезла с лица земли Атлантида, остров, канувший в воды океана, и все те другие царства, которые оставили после себя ту же легенду во всех человеческих культурах и языках – и то же томление.

Как в тот весенний вечер, когда она, облокотившись на стол, сидела в полуразвалившемся офисе "Джон Галт инкорпорейтэд" и смотрела в выходившее на темный переулок окно, перед ней вновь предстал ее собственный столь недосягаемый мир… Кто бы ты ни был, мысленно обращалась она к своему герою, ты, человек, которого я всегда любила, но так и не встретила, ты, кого я надеялась увидеть в конце уходящего за горизонт пути, чье присутствие ощущала на улицах города и чей мир была готова заполнить, – знай: мною двигали любовь к тебе, надежда найти тебя и желание достойно предстать перед тобой. Теперь я понимаю, что мне не отыскать тебя, – ты недосягаем и нереален, и все-таки остаток моей жизни принадлежит тебе. Я буду жить во имя твое, даже если мне не суждено узнать его, буду продолжать служить тебе, даже если моя игра проиграна, я не сойду с пути. Я сделаю все, чтобы достойно предстать перед тобой, зная, что этого никогда не произойдет… Дэгни никогда не поддавалась отчаянию; стоя у окна и глядя на погруженный в туман город, она мысленно взывала к своей безответной любви.

Раздался звонок в дверь.

Ничуть не удивившись, она отправилась открывать – появление Франциско Д'Анкония не было для нее неожиданностью. Она не чувствовала и тени удивления или недовольства, ею овладела лишь мрачная решимость; она медленно подняла голову и посмотрела Франциско прямо в глаза, давая понять, что уже сделала выбор и будет держаться его.

Его лицо было серьезно и спокойно; радости во взгляде уже не было, но и беззаботность плейбоя не вернулась. Все маски были сброшены, он смотрел строго и сосредоточенно, как мужчина, осознающий серьезность своих поступков. Дэгни уже очень давно не ожидала от него ничего подобного, и теперь он казался ей небывало привлекательным, – она не без удивления отметила, что ей вдруг показалось, что это не тот человек, который бросил ее, а тот, кого бросила она.

– Дэгни, ты в состоянии поговорить прямо сейчас?

– Да, если хочешь. Входи.

Франциско окинул гостиную быстрым взглядом – он еще никогда не переступал порога ее квартиры, – затем посмотрел на Дэгни. Он внимательно наблюдал за ней. Похоже, он понимал, что ее внешнее спокойствие предрешает исход его визита и не стоит ворошить пепелище прошлого, на котором уже не осталось ни искорки от отгоревшего костра боли.

– Садись, Франциско. – Она продолжала стоять перед ним, словно демонстрируя, что ничего не скрывает, даже бесконечной усталости, которой стоил ей этот день, и безразличия к заплаченной за него цене.

– Не думаю, что смогу удержать тебя, когда ты уже сделала выбор. Но если остался хоть один шанс, я должен им воспользоваться.

Дэгни медленно покачала головой:

– Бесполезно, Франциско. К чему все это? Ты капитулировал. Какая тебе разница, погибну я вместе с железной дорогой или умру вдали от дела моей жизни?

– Я еще не потерял веру в будущее.

– О каком будущем ты говоришь?

– О том, когда бандиты исчезнут с лица земли, а мы будем жить.

– Если "Таггарт трансконтинентал" суждено исчезнуть вместе с бандитами, я готова пожертвовать собой.

Франциско не ответил, он не сводил глаз с ее лица.

– Я думала, что смогу жить без нее, – спокойно добавила Дэгни. – Я ошибалась. Подобного не повторится. Помнишь, Франциско, когда мы только начинали, то оба верили, что единственный грех на земле – плохо делать свое дело? Я не изменила этой вере. – В голосе Дэгни дрогнула первая живая нотка. – Я не могу праздно наблюдать за тем, что они сделали с тоннелем. Я не в состоянии смириться с тем, что стало общепринятым. Франциско, ведь мы оба считали чудовищной мысль, что несчастья – это судьба, с ними надо смириться, а не бороться! Мне ненавистно смирение. Мне чужды беспомощность и отказ от себя. До тех пор, пока существует железная дорога, я буду ею управлять.

– Для того чтобы сохранить для бандитов их мир?

– Для того чтобы сохранить последний островок моего мира.

– Дэгни, – медленно произнес Франциско, – я могу понять человека, влюбленного в свое дело. Я знаю, что значит для тебя железная дорога. Но скажи, имела бы смысл твоя работа, если бы поезда были пусты? Дэгни, о чем ты думаешь при виде движущегося поезда?

Она бросила взгляд на город за окном:

– О жизни способного и умелого человека, который мог погибнуть в той катастрофе, но избежит опасности следующей, потому что я предотвращу ее. О человеке непреклонного разума и безграничных стремлений, человеке, влюбленном в жизнь… похожем на тебя и меня, какими мы начинали наше дело. Ты его бросил. Я не могу этого сделать.

Франциско на мгновение прикрыл глаза и напряженно улыбнулся; его улыбка была похожа на стон, вызванный пониманием и состраданием.

– Неужели ты все еще считаешь, что, управляя железной дорогой, будешь служить интересам такого человека? – спокойно и серьезно спросил Франциско.

– Да.

– Хорошо, Дэгни. Я не буду тебя останавливать. Пока твои взгляды не изменятся, тебя ничто не удержит. Ты одумаешься, когда обнаружишь, что твоя деятельность направлена не на благо этого человека, а на его гибель.

– Франциско! – изумленно и отчаянно крикнула она. – Ты должен это понять, ты же знаешь, о каком человеке я говорю, тебе он тоже близок!

– О да, – небрежно бросил Франциско, вперив взгляд в пустоту комнаты, будто там находился живой собеседник. – Что тебя удивляет? – добавил он. – Ты сказала, что когда-то мы оба принадлежали к людям этого типа. Мы и по сей день остались такими. Только один из нас его предал.

– Да, – сурово бросила она, – один из нас пошел на это. Отречение не поможет нам в деле служения такому человеку.

– Мы также окажем ему плохую услугу, если пойдем на соглашение с теми, кто не позволяет ему жить.

– Я не иду на соглашение с ними. Они нуждаются во мне и понимают это. Я сама диктую условия.

– Участвуя в игре, в результате которой они остаются в выигрыше, а за это на тебя валятся все шишки?

– Если это поможет продлить жизнь "Таггарт трансконтинентал", то большего выигрыша нечего и желать. И что из того, что они требуют от меня платы? Пусть получат то, чего хотят. У меня останется железная дорога.

– Ты думаешь? – усмехнулся Франциско. – Неужели ты думаешь, что их нужда в тебе способна защитить тебя?

Неужели ты думаешь дать им то, чего они хотят? Нет, ты не одумаешься, пока собственными глазами не увидишь, чего они хотят от тебя на деле. Помнишь, Дэгни, чему нас учили? Богу – богово, кесарю – кесарево. Возможно, их Бог и может допустить такое. Но человек, которому, как ты говоришь, мы служим, такого не потерпит. Ему чужды двуличие, разлад между разумом и телом, несоответствие действий духовным ценностям. Ему претит преклонение перед кесарем.

– Все эти годы, – мягко заметила Дэгни, – мне бы и в голову не пришло, что может наступить день, когда мне придется на коленях просить у тебя прощения. Теперь это кажется мне возможным. Убедившись в твоей правоте, я сама принесу извинения. Но не раньше.

– Так и будет. Но становиться на колени необязательно.

Хотя Франциско смотрел Дэгни прямо в лицо, он, казалось, не видел ее. По его взгляду Дэгни поняла, свидетелем какой капитуляции он надеется стать в ближайшем будущем. А еще Дэгни заметила, как он попытался отвести глаза, надеясь, что она не перехватит и не разгадает его взгляд, не поймет, какая в нем идет борьба, о чем свидетельствовали дрогнувшие напряженные мускулы его лица – лица, которое она так хорошо знала.

– Запомни, Дэгни: до тех пор мы с тобой будем врагами. Я не хотел этого говорить, но придется. Ты первый человек, который одной ногой ступил на небеса и вернулся обратно на землю. Хоть и мельком, но ты увидела слишком многое и должна все четко понимать. – Я веду борьбу не с твоим братом Джеймсом и не с Висли Маучем, а с тобой, Дэгни. Именно тебя мне нужно победить. Я изо всех сил стремлюсь как можно быстрее покончить с тем, что тебе дороже всего. И пока ты будешь бороться за спасение "Таггарт трансконтинентал", я буду работать на ее разрушение. Даже не думай просить у меня помощи или денег. Ты знаешь мои мотивы. Можешь меня ненавидеть – ты имеешь на это право.

Дэгни приподняла голову. В ее позе не произошло заметных перемен; она просто старалась контролировать свое тело, зная, как много может сказать Франциско малейшее ее движение.

– Что это тебе даст? – Произнося эту короткую фразу, она являла собой воплощение женственности, и только в почти незаметной категоричности тона звучал вызов.

Франциско понимающе посмотрел на Дэгни. Он не собирался, но и не отказывался делать признание, которое она пыталась из него вырвать.

– Это касается только меня одного. Дэгни не удержалась:

– Я не могу тебя ненавидеть. Долгие годы я пыталась пробудить в себе ненависть, но у меня ничего не получилось и не получится, независимо от того, на какие поступки решится каждый из нас. – Однако, сказав это, Дэгни поняла, что подобное откровение звучит еще более жестоко.

– Я знаю. – Голос Франциско звучал так тихо, что Дэгни не могла слышать его, она чувствовала в себе его эхо.

– Франциско! – закричала Дэгни в отчаянной попытке защитить его от себя. – Как ты можешь делать то, что ты делаешь?

По праву любви к тебе, говорили его глаза, к тому человеку, звучало в его голосе, который не погиб и не погибнет ни в одной катастрофе.

Дэгни замерла, храня молчание, – в знак уважения и благодарности.

– Как бы я хотел оградить тебя от испытаний, через которые тебе предстоит пройти, – сказал Франциско. "Жалеть надо не меня", – слышалось в его мягком голосе. – Но мне это не под силу. Каждый должен пройти этот путь сам. Но конечный пункт один.

– И куда же ведет этот путь?

Франциско улыбнулся, уходя от ответа на столь сокровенный вопрос:

– В Атлантиду.

– Куда? – изумленно переспросила Дэгни.

– Неужели ты не помнишь? Затерянный остров, куда могут попасть только души героев.

Эти слова ошеломили Дэгни – с самого утра мысль об Атлантиде будоражила ее, подобно смутной тревоге, причину которой не было времени определить. Она и раньше осознавала эту связь, но все это время думала только о личной судьбе Франциско, о решениях, принимаемых им лично, рассматривая его как человека, действующего в одиночку. Дэгни вновь ощутила знакомое чувство опасности, и перед ее мысленным взором предстал смутный облик противника.

– Ты ведь один из них, да? – спокойно спросила Дэгни.

– Из кого?

– Это ты был в кабинете Кена Денеггера?

– Нет, – усмехнулся Франциско, но Дэгни заметила, что он не спросил, что, собственно, она имеет в виду.

– Скажи мне, ты должен знать, по земле действительно свободно разгуливает разрушитель?

– Конечно.

– И кто же это?

– Это ты.

Страницы