19 Mar 2024 Tue 14:36 - Москва Торонто - 19 Mar 2024 Tue 07:36   

- Живут же люди! Танков у них достаточно! Николай Федорович, чего и когда на войне хватает? Только того, что применить нельзя.

На этот выпад - против Терещенко и всех, кто его поддерживал, - Ватутин отвечать не стал. Вместе с тем Кобрисов так настойчиво и с такой безнадежной печалью прямо-таки навязывал свои танки, которые на Сибеже применить нельзя, что уже невозможно было не отказаться от них наотрез:

- Я сказал: пока что они твои.

- Посоветуете их тоже переправить? - спросил Кобрисов с невинной ноткой готовности.

- Фотий Иваныч, ты мне только что про этот Мырятин сказал, и уже тебе советы подавай. Завтра обратись. Я подумаю. Может, еще какие соображения появятся. Желаю тебе успеха.

Легким раздражением в голосе он давал понять, что испрашивать советов - это уже лишнее. Не надо переигрывать. И не надо забывать: от подчиненного всегда предпочитают услышать готовое решение. Стало быть, главное указание, которого и добивался Кобрисов, он получил: не надоедать начальству. А что станет говорить начальство на следующий день, когда все произойдет по его раскладке, это он мог легко себе представить. И, зная хоть в малой степени участников разговора, был он не так уж далек от истины...

...В глубоком, под семью накатами бревен, штабном блиндаже на Сибежском плацдарме прогудел зуммер, и оперативный дежурный по штабу фронта доложил, что подвижные соединения 38-й армии генерал-лейтенанта Кобрисова производят скрытую рокировку в направлении - Мырятин. Сам командующий также отбыл к месту будущей дислокации. Три славнейших полководца - маршал Жуков, генерал армии Ватутин, генерал-полковник Терещенко - при этом известии подняли головы от карты.

- Чего это он? - спросил Терещенко. - Неужто плацдарм задумал взять?

- Просил разрешения, - сказал Ватутин. - Обосновал убедительно, я отказать не счел нужным.

- Но это же несерьезно, Николай Федорович! Да его же там за тридцать верст видно, как на ладони. Его же оттуда веником сметут. Обычная Фотиева дурь!

Однако Жуков, поглаживавший в раздумье свой массивный подбородок, вдруг быстро притянул карту за угол к себе и впился в нее цепким всеобнимающим взглядом.

- Не скажи, Денис Трофимыч, - возразил он, усмехаясь.- На войне многие большие дела начинаются несерьезно.

- А танки? - спохватился Терещенко. - Тоже он их на плацдарм перетащит? Зачем они ему - на голых-то кручах? Они нам тут нужнее.

И Ватутин не мог не вспомнить с досадой, как ему Кобрисов сам же предлагал свои танки для Сибежа, буквально их навязывал, а он - отказался. Но признать себя так легко обведенным вокруг пальца - при том, что он же сказал: "еще подумаю"! - Ватутин тоже не мог. И он приказал оперативному дежурному выяснить немедленно, где в настоящий момент находится танковый полк 38-й армии. Не более чем через десять минут оперативный дежурный позвонил снова и сообщил, что танковая походная колонна находится где-то в пути, движется предположительно в направлении - Мырятин.

- Что значит "где-то"? Что значит "предположительно"? - вскричал Терещенко обиженным петушиным тенорком, еле не выхватывая у Ватутина трубку. - Пусть запросит командира полка, где он находится!

Оказалось, командира уже пытались запросить, но, видимо, ему запрещено откликаться на запросы некодированные. Как, впрочем, и всегда это полагается на походе.

- Но сам-то генерал Кобрисов, - спросил Ватутин, - может связаться с полком? Какой-то же шифр у них установлен?

Оперативный дежурный позвонил еще через десять минут и сообщил сведения еще более удивительные. Генерал Кобрисов связаться со своими танками не может и даже не знает, каким путем они идут к Мырятину. Выбор пути предоставлен на усмотрение командира полка. Танковые рации опечатаны и не работают даже на прием - во избежание провокационных приказов со стороны противника.

- Ну, Фотий!.. - вскричал Терещенко с некоторым даже восхищением. - Ну, артист! Сам у себя танки украл - только б соседям не отдать. Видали жмота, бандюгу?

Ватутин только вздохнул безнадежно. А Жуков, все так же усмехаясь, подмигнул Терещенко.

- А что делать, если соседи - такие же?

И все же, если исключить вопрос о танках, сообщение оперативного дежурного по штабу фронта не произвело на всех троих полководцев слишком сильного впечатления. Это был второй захват земли на Правобережье, который, конечно, должен был отвлечь на себя какие-то силы фон Штайнера, однако не столь значительные, чтоб сибежская излучина утратила свое значение главного исходного пункта для броска на Предславль.

В планы генерала Кобрисова это именно и входило.

2

Навстречу шли "студебеккеры", крытые брезентом, и на буксире тащили пушки с зачехленными дулами. На крутом закруглении шоссе водители весело орали "виллису": "От ствола!" - и поспешно козыряли, разглядев генеральский погон. Под брезентом сидели солдаты в касках, держа оружие между колен. Они смотрели назад - и видели край неподвижного серого неба и землю, стремительно убегавшую от них.

Это были еще не обстрелянные солдаты и новенькие машины и 122-миллиметровые пушки, и генерал не мог не думать, что станется с ними там, на Мырятинском плацдарме. В его представлении все, что ни двигалось навстречу, направлялось, конечно же, на его плацдарм. Уже две понтонные переправы были наведены через Днепр, севернее и южнее Мырятина, и к двум этим ниточкам стекалась река людей и техники. Подняться б ему на самолете, он бы увидел эту реку - шириною километров в тридцать: по дорогам и без дорог, полями и лесными просеками двигались колонны танков, самоходок, грузовики с пехотой, тянулись конные обозы с дымящими кухнями, санитарные автобусы и легковушки с той публикой, которая так охотно заполняет зону второго эшелона, когда передний край отодвинулся достаточно и не грозит подвинуться вспять.

Глупее и обиднее было не придумать: генерал Кобрисов оставил свою армию, он с каждой минутой все больше от нее отдалялся, с каждым оборотом колеса, и ни один человек в этой лавине войск, стронувшейся с мест и потекшей к Мырятину именно по его замыслу и воле, не мог бы о том догадаться, а мог лишь подивиться, отчего одинокий "виллис" так упрямо пробивается на восток, когда все движется, валит, течет - на запад. Он с этим еще не смирился и мысленно, не имея сил на что-то другое переключиться, продолжал командовать своей армией и втекающими в нее пополнениями, распределял войска, указывал им колонные пути движения, перемещал с пассивных участков на участки угрожаемые, намечал для артиллерии секторы обстрела и режимы огня - словом, проделывал ту работу, которую армия, с ее большими и малыми начальниками, могла бы, казалось, совершать и без него, а на самом деле, он твердо верил, никогда не совершает, как бы ни была сильна и опытна, но всегда питается от аккумулятора, который зовется командующим, движется его энергией, его нервами и бессонницей, его способностью вникнуть во всякую мелочь.

После звонка Ватутину и его разрешения занять плацдарм началось сколачивание переправочного парка, и прихлынули сведения, что вот у станции Торопиловка имеются у местных жителей полсотни деревянных лодок и штук тридцать резиновых "надувнушек", и еще партизаны обещали пригнать двести рыбачьих баркасов, а некий старик-рыболов принес удивительную весть, что на дне, близ берега, покоятся несколько танковых паромов, затопленных еще в сентябре сорок первого, которые можно поднять, залатать, оживить движки. И вот саперы, заголясь до кальсон, ныряют и привязывают к ним тросы, а потом их выволакивают машинами - полуторками и трехтонками, от которых шума поменьше, чем от гусеничных тягачей, - вот и об этом надо же напомнить, распорядиться, и чтоб сварщики латали их днем, упаси Бог ночью, когда за три версты видно прерывистое зарево дуги. Это потом прибудут понтонные полки и понтонеры наведут свою переправу - не прежде, чем хотя бы трем батальонам удастся закрепиться, переправившись на лодках, на плотах, на бревнах, на бочках, обвязанных веревками, на пляжных лежаках и садовых скамейках.

А еще до тех батальонов малой группке - двадцати одному человеку в четырех лодках - предстояло скрытно, во тьме, высадиться на узкой полоске берега под кручей и, разведав, где находятся (и находятся ли?) немецкие позиции, подать сигнал. В эту группку - "штурмовую", или "группу захвата", - подбирались люди, умеющие грести без плеска, способные не закричать от боли ранения, а коли тонуть придется - не звать на помощь ее, если можно было, оказывали только безгласному, закричавший мог схлопотать удар веслом по голове. Этих "штурмовиков", или "захватчиков", напутствовал по традиции сам командующий, и составился уже обряд такого напутствия: их выстраивали перед шлагбаумом штабной деревни, он к ним выходил с начальником политотдела, с ними вместе выслушивал его призывы любить родину беззаветно, не щадя своей крови и самой жизни, затем обходил строй, самолично проверяя снаряжение, каждому пожимая руку, и предлагал напоследок: если кто в себе не уверен, пусть сделает два шага вперед. Это говорилось для украшения обряда никто, разумеется, из строя не выходил: одни - потому что вошли уже во вкус и жаждали новых наград или 10-дневного отпуска, другие - были штрафники "до первой крови", а в таких случаях кровь им засчитывалась и когда не бывала пролита, третьи - этих "шагов позора" страшились больше самого задания.

В этот раз генерал Кобрисов от традиции уклонился - процедура вдруг показалась ему фальшивой и ненужной, только напрасно взвинчивающей людям и без того напряженные нервы, и он это испытывал на себе, чувствуя невнятный страх перед чем-то, связанным с этим Мырятином, - вмеcтo построений и напутствий он позволил людям поспать лишний час после ужина или написать прощальные письма, в которых они всегда писали о себе в прошедшем времени: "Дорогие мои, помните, я был веселый, любил друзей и жизнь..." Поговорить он пожелал лишь с командиром группы, лейтенантом Нефедовым, и пригласил его к себе. Шестериков подал ужин на двоих, выставил фляжку водки и удалился в другую комнату, к телефонам. Еще четыре фляжки были положены Нефедову в мешок для всей группы.

- Нефедов, - сказал генерал, когда выпили по первой с топке, - ты сейчас главный человек в армии. Не я, а ты. Вся армия на тебя смотрит.

Нефедов, опустив глаза, сказал смущенно:

- Постараюсь оправдать...

- Повтори мне, пожалуйста, что ты должен сделать. Только ты - ешь. Ешь и рассказывай.

Он внимательно смотрел, как 19-летний мужчина, с худым, большеротым лицом, с пробором в светлых волосах, непослушными от смущения руками режет мясо на фаянсовой тарелке, скрежеща по ней ножом.

Нефедов, как об уже состоявшемся, рассказал, что он бесшумно преодолеет водную преграду (он так и назвал Днепр "водной преградой"), - затем, высадясь на плесе, пошлет троих в разные стороны на кручу - разведать, на каком расстоянии от уреза воды (он так и сказал: "от уреза воды") находятся немецкие окопы или иной опорный пункт по возвращении всех троих подаст сигнал фонарем: если все спокойно - длинными проблесками три раза, при опасности - серией коротких. Рацию - применит в случае окружения. Тогда, по-видимому, скорректирует огонь на себя.

- С лодками как поступишь? - спросил генерал. - Притопишь? Или песком засыплешь?

Нефедов быстро, по-птичьи, повернул к нему голову и ответил, глядя в глаза:

- Отошлю назад. Хотя мне каждый человек там нужен.

Это означало - он себе отрежет пути бегства. И предчувствие, что с этим юношей что-то плохое должно произойти, - предчувствие, впрочем, обычное для таких случаев, - пронзило генерала щемящей жалостью. Он подумал, что стареет и что нельзя ему поддаваться чувству, неуместному и не ко времени.

- Минус четверо, - сказал генерал. - Останется вас семнадцать.

- Девятнадцать, товарищ командующий. Лодки свяжем все вместе, хватит и двоих гребцов.

- А выгребут поперек течения?

- Назад - выгребут. Я бы и одного послал, но вдруг с ним что случится - и пропали лодки.

-- Что ты о лодках беспокоишься! Мы без них обойдемся.

Нефедов опять поглядел ему в глаза.

- Не в этом дело, товарищ командующий. Нам эти лодки там - не нужны.

Да, он так и хотел - отрезать себе пути бегства.

- Заместителя себе назначил? - спросил генерал, наливая по второй.

- Так точно... Конечно, товарищ командующий. Старший сержант Князев меня заменит. Я его проинструктировал.

- Ну... Дай Бог, чтоб не пришлось ему... тебя заменить. Давай за это.

Нефедов молча с ним чокнулся и подождал, покуда генерал пригубит первым.

- Лейтенант Нефедов, - сказал генерал, чувствуя прихлынувшую расслабленность, доброту, - возьми мне этот плацдарм. Очень тебя прошу. Ты, брат, не знаешь, что это для меня значит. И не надо тебе это знать. Думай обо всей армии. Как зацепишься, проси любой поддержки - артиллерией, авиацией. Найдешь нужным - батальон тебе в подмогу пошлю. Считай, что ты уже представлен на Героя Советского Союза. И еще четверо, кого ты сам назовешь. Остальные - все - к "Красному Знамени". Только постарайся, милый. В случае чего - ты знаешь, как меня вызвать по рации. Обращайся только к Кирееву. Это я буду Киреев. Так и требуй: "Киреева мне!"

Было что-то и впрямь неуместное, фальшивое в том, чего и как он просил у юноши, которому предстояло проплыть тысячу двести метров холодной быстрой реки, рискуя вызвать при всплеске сумасшедший сноп немецких осветительных ракет, и потом, на полоске берега, умирать от страха перед засадой, перед автоматной очередью, от которой не спрячешься под кручей, - тогда как он сам останется в чистой, покойной избе, где свет и тепло, и на столе ужин с водкой, и куда вскоре придет к нему та, которую он так напряженно ждет и о ком Нефедов наверняка знает, наслышан. Словно бы тоже чувствуя фальшь и его неловкость от сказанного, Нефедов ответил смущенно, не поднимая взгляда:

- Товарищ командующий, я все сделаю для Киреева...

Казалось, ему теперь хотелось бы уйти, побыть одному, только он не решается отпроситься. И генерал раздумывал, сказать ли ему про то, что оправдывало бы его самого, посылающего людей на гибель. Сказать или не сказать, что он сам переправится если не с первой ротой, так с первым батальоном? Он не помнил, когда пришло решение, - может быть, когда разглядывал в окуляры стереотрубы черного ангела с крестом и вдруг почувствовал, что перед ним, возможно, осуществление самой большой из его надежд? Или когда лапка циркуля ткнулась в сердцевину кружка и он сам ощутил еле слышный укол в сердце, как будто кто-то свыше дал ему знать, что с этим Мырятином свяжется для него, может быть, самое страшное? И может быть, наперекор этому страху он и решил включить в план операции свою гибель - как возможный или даже неизбежный ее эпизод. Скорее всего, им двигало суеверие, которое, он знал, противоположно вере, но голос, явственно прозвучавший в нем, обращался к Тому, о Ком до этого он не так часто задумывался всерьез: "Возьми тогда и меня, если не дашь мне удачи. Я сделаю так, я под такой огонь себя подставлю, что Ты не сможешь меня не взять. Дай мне только доплыть. А живым меня с этого плацдарма не сбросит никакая сила!"

Вот что пришлось бы тогда рассказать юноше, который, наверное, счел бы это бреднями опьяненного мозга. Поэтому генерал сказал лишь:

-- Чего мы еще с тобой не учли, Нефедов?

И тот откликнулся словно бы с облегчением:

- Товарищ командующий, в двух лодках мы кабель должны тащить для артиллерии. Но что это за кабель, вы бы видели! На нем живого места нет, сплошные обрывы. Кое-как они срощены, но не опаяны, изоляция прогнила. Ребята его обматывали газетами, промасленными тряпками, потом изоленты намотали, но мы ж его не посуху разматывать будем, а по дну. Суток трое он прослужит, а потом замкнет.

Генерал почувствовал, как его лицо и шея наливаются кровью стыда и гнева - на лоботряса, ледащую сволочь, которая так распорядилась, чтоб эти парни, которых завтра, может быть, на свете не станет, еще бы и мучились сегодня, латая и укладывая заведомо негодный кабель.

- Шестериков! - позвал он, не поворачиваясь и закрыв глаза, чтоб успокоиться. Шестериков явился молча и быстро, точно сидел у двери и подслушивал в замочную скважину. - Свяжешься с начснабом по связи, скажешь от моего имени: если через час не отгрузит им полтора километра кабеля - целехонького, трофейного, в гуттаперчевой оболочке, есть у него... Какой тебе нужен, Нефедов? Четырехжильный или шести-?

- Лучше бы шести-. Будет потяжелее, но хоть не зря трудиться, второй, может, и не придется укладывать.

- Вот так, шестижильного, - сказал генерал. - Если не притащит в зубах и сам в лодки не уложит, со своими снабженцами толстожопыми, я из них жилы вытяну. А его - расстреляю завтра. Своей железной рукой. Перед строем. Понятно?

Шестериков, что-то не помнивший, чтобы генерал кого-то расстреливал своей рукой перед строем, тем не менее важно кивнул и удалился. Стало слышно, как он неистово крутит рукоятку зуммера.

- Что еще? - спросил генерал Нефедова.

- Все, как будто...

- Совсем никакого желания?

Нефедов повел худым плечом и, вертя в пальцах пустую стопку, сказал смущенно:

- Ну, если вы спрашиваете, товарищ командующий... Я бы не хотел, чтобы из-за меня кого-то расстреляли. Я же понимаю, кабель у него на вес золота, и все требуют: "Дай километр! Дай полтора!" Хотел сэкономить человек. А этот, может, и не замкнет сразу, две недели послужит, а там переправа будет, по ней проложат...

- Ладно, - перебил генерал, насупясь. И было не понять, возражает он или обещает никого не наказывать.

Явился Шестериков, и генерал, поворотясь, уставился на него вопросительно.

- Погрузили кабель, - сказал Шестериков. - Давно, оказывается, погрузили.

- Когда "давно"?

- Два часа, говорят, как отправили. Ну, может, машина застряла...

- И что же он, не знает, что делать? - спросил генерал, опять впадая в сильнейшее раздражение. - Пусть на другой машине протрясется и эту вытаскивает, если вправду она застряла. Или перегружает.

- Так и обещал, - сказал Шестериков, отчего-то вздыхая. - Через два часа будет сделано.

Оба понимали, что кабелем этим только и занялись после особого приказания, и эти два часа начальник снабжения связи взял себе авансом. Черт, подумал генерал, все какое-нибудь вранье. Не получается без вранья воевать.

- Ты сам-то откуда, Нефедов? - спросил он, берясь опять за фляжку.

- Ленинградец.

- В институте там учился?

- В университете. На филологическом. Со второго курса ушел.

Он не добавил - "добровольцем", и это генералу понранилось.

- Фиологический - знаю, - объявил генерал. - Это где стихи учат писать. Счастливый ты человек, лейтенант!

- Почему счастливый?

- Ну... Есть у тебя профессия послевоенная. А у меня - нету.

- Но вы же... генерал.

- И что из этого? Генерал воевать должен. А что я после войны делать буду - не представляю... Я - человек поля. Поля боя. Научил бы ты меня стишки кропать. Тоже, небось, писал?

- Немножко...

- "Жди меня, и я вернусь, - продекламировал генерал. - Только очень жди..." Как там дальше? "Жди меня, и я вернусь - всем чертям назло!"

- "Смертям", - поправил Нефедов.

- Любишь эти стихи?

- Нравятся, - сказал Нефедов, слегка заалев.

- И мне тоже. Хотя "смертям" - это хуже. С чертями-то шутить можно, а вот со смертями - лучше не надо. Он потому такой уверенный, Симонов этот, что не побывал у нас на плацдарме. Которого еще нет, но будет. Вот ты - можешь так уверенно сказать: вернусь непременно, ждите?

Помня о своем решении, генерал чувствовал себя вправе так спрашивать и спрашивал он себя самого. Нефедов, не отвечая ему, заметил:

- Нет, он много по фронтам ездит, в отличие от других.

- По фронтам ездить - еще не воевать... А в отличие - от кого?

- Ну, вот... Луговского хотя бы...


Страницы


[ 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 | 22 | 23 | 24 | 25 | 26 | 27 | 28 | 29 | 30 | 31 | 32 ]

предыдущая                     целиком                     следующая