И все начальники знают: они под прицелом. Точно как те хохочущие делегаты Съезда победителей под сталинским прищуром сквозь снайперскую оптику.

– Как же в этой ситуации украсть ну хотя бы одну тонну золота? По мелочам – пожалуйста. Но если крупной партией, то об этом узнают сразу в разных ведомствах и на разных уровнях.

– Может, Дракон, не воруют там крупными партиями? Вот и по документам все сходится. Нет тут нестыковок. Отчет по каждому участку добычи. Все, что на участке однажды учтено, затем проходит по всем сводкам. Все до грамма. Никаких расхождений.

– Дракон, можно словечко?

– Говори, Людмил Пална.

– Дракон, а как бы ты сам на месте начальника Дальстроя товарища Берзина воровство крупных партией организовал?

– Не знаю. Проблема в том, что стукачи работают на разные враждующие между собой ведомства. В любой момент с любой стороны контролеры и ревизоры подкатить могут. Из Совнаркома, из Наркомата госконтроля, из ГУГБ, из Главзолота. Да и сам товарищ Сталин не дремлет. Не может же он столь важное государственное дело без личного контроля оставить. Стукач всегда может быть прямо рядом с тобой. И как знать, на кого он работает. Никто ни на кого положиться не может.

– Я бы и в этой ситуации украла.

– Как?

– Да очень просто. У нас в тридцать третьем году все соседние села людоедством от голода спасались. А мы без этого обошлись. Потому как председатель был не дурак. Еще в тридцатом году, когда всех в колхоз сгоняли, он уже сообразил, что из этого выйдет. Он еще в то время сунул кому следует, чтобы в бумагах описочка закралась. Потому у нас в колхозе неучтенные гектары были, и две неучтенные коровы в стаде. Если начальник Дальстроя не дурнее нашего председателя, то и у него неучтенный участок добычи должен быть.

– Ах ты, умница моя! Дай же я тебя расцелую! А ведь и вправду система воровства может быть до смешного простой. Начальнику Дальстроя надо иметь всего одного верного счетовода, повязанного с ним одним преступлением. А доставку пусть сам Ягода обеспечивает. Несколько групп курьеров. Одна группа может другую и не знать. Все курьеры когда-то на чем-то попались, потому докладывать Сталину не побегут. Потому стукачей среди нет.

Сей Сеич кучу бумаг в сторону двинул.

– И как механизм работает?

– Просто. Все участки добычи пронизаны стукачеством. И пусть. Все участки, все шахты, все прииски сдают отчетность. И там все сходится. В Москву начальник Дальстроя отправляет всю документацию на все участки – кроме одного. Ну-ка, посчитаем, сколько всего участков добычи золота на Колыме, потом посчитаем, на сколько участков отчетность представлена.

Это с каждым из нас случалось: поймешь простую вещь, и тут же всю ситуацию видишь совсем в ином свете, и каждая деталь, каждое событие вдруг приобретают совершенно иной смысл. Казалось бы, почему бы всем участкам добычи золота не присвоить особые номера, почему бы их не выделить в отдельный список? Так нет же. Охраняемых объектов, лагерных и промышленных зон, участков и лаготделений на Колыме великое множество. Но только малая часть прямо вовлечена в добычу золота. Остальные обеспечивают выполнение главной задачи: рубят просеки, прокладывают пути, валят лес, возводят поселки, города, лагеря и лаготделения, водокачки и электростанции, копают уголь для нужд Дальстроя, тянут проволоку колючую, возносят в небо линии электропередач и сторожевые вышки, сколачивают склады, бараки для зэков и дома для вертухаев, разгружают пароходы. И все эти охраняемые объекты в единый список сведены. А ведь неспроста. Участки добычи среди тысяч других охраняемых объектов как в толпе затерялись.

– Ну что, счетоводы, сделаем дело, которое начальник Дальстроя почему-то делать не стал?

– Сделаем!

– Давайте из всех охраняемых объектов выделим в отдельный список те, которые непосредственно заняты добычей золота.

Сели снова, список охраняемых объектов просеяли, точно как старатель, который из песка золотые крупинки выбирает.

И насчитали, что на Колыме 205 участков добычи.

– А на сколько участков представлены отчеты?

– На 204.

– И какой участок пропущен?

– Малый Хабадан.

Все так просто. Чем проще, тем надежнее. Малый Хабадан – нормальный участок добычи. Такой как все. Там идет такая же работа, как и на всех остальных участках, шахтах и приисках. Там процветает такое же мелкое воровство, как и везде. Этот участок так же пронизан стукачами и сексотами. Все, что там добыто и учтено, поступает в управление Дальстроя в Магадане. Да только в общей статистике продукция Малого Хабадана не отражена. А отчетность по двум сотням остальных приисков, шахт и участков сходится до грамма. Людей на Колыме – сотни тысяч. А вообще-то – миллионы. Только пока одних пригонят, остальные уж вымерли. Работа кипит. Отчетность – вагонами. Потому пропустить в потоке бумаг рапорт по одному из многих участков добычи очень даже легко.

– Все мне теперь ясно. Только на обложке синей тетради вот эти каракули непонятны: X – 30, В – 12, X – 27.

– Это, Дракон, проще всего, – Сей Сеич рассудил. – Где у нас большие числа предшествуют малым? Правильно: в календаре. С Колымы – два пути: в порт Ванино и в Находку. Из Находки путь в Москву через Владивосток. А из Ванино через Хабаровск. «X» – это поезд «Хабаровск – Москва». «В» – «Владивосток – Москва». Цифры, надо полагать, – даты прибытия поездов в Москву.

– Значит, курьеры в поезде из Хабаровска будут в Москве 30 августа. Так?

– Думаю, так.

– А это – послезавтра. Если они действуют по единой схеме, то двое с грузом должны послезавтра высадиться в Ярославле, не доезжая до Москвы. А третий налегке едет в Москву, тут его встретят, вместе с ним на машине понесутся в Ярославль за гонцами и товаром. Так?

– Вроде так.

– Схему доставки Ягода изменить не успел: курьеры уже в пути, и давно, а связь с ними незачем держать. Да и нужды нет схему менять. Пропал один курьер в Москве, но эта пропажа вовсе не означает, что вся цепочка не годится для доставки. Что делать будем, Змееед?

– Перехватим товар.

– Как?

– Просто. Рубану угол. Чемодан, по-вашему. На бану-бан-бану, на бану-баночке чемоданчик рубану, и спасибо ночке.

– Поезд днем приходит.

– А в чем разница? Люська, ты мне лопухов на хвосты поставишь, пойдешь завлекалкой-отвлекалкой. Товарищ Холованов, только Людмил Палну нарядить надо и разукрасить.

– Нарядим. Разукрасим. У меня в Большом театре свои люди. Только как, Змееед, ты курьеров узнаешь?

– Они явно в вагоне № 6. Это всегда лучший вагон. Проводник открывает ту дверь, которая ближе к голове поезда. Встану у того самого места, где вагон остановится.

– Как же ты узнаешь место, где он останавливается?

– Ты, товарищ Холованов, простых вещей не секёшь. Смотреть надо, где на рельсах окурки густо набросаны. Это место сцепки вагонов. А чуть левее будет дверь.

– А потом?

– Ярославль – последняя остановка перед Москвой. Народу в Ярославле выйдет совсем немного. Это же не пригородная электричка. Это поезд очень дальнего следования. Люди издалека едут в Москву или через Москву еще дальше. Кто же из Сибири, с Дальнего Востока, с Колымы в Ярославле сходить будет? Так что сходящих – немного. Курьеров в поезде – трое. Значит, три чемодана. Им лишнего не надо, но и малым не обойдешься. И один чемодан с товаром. Он может быть таким же по размеру, но может быть и меньше. Но он очень тяжелый. С легким нет смысла людей гонять туда-сюда. Итак, выходят два мужика с четырьмя чемоданами. Третий, который дальше в Москву едет, им обязательно поможет. И еще: они вооружены. И это может быть заметно, если дождя не будет, если они не в плащах.

– Ладно, хорошо, ты их узнал и сообразил, какой из чемоданов надо тяпнуть. Но как, украв тяжеленный чемодан на почти пустом перроне, будешь убегать от троих вооруженных мужиков?

Рассмеялся Змееед. Люське подмигивает. И та от смеха заходится.

– Никуда, товарищ Холованов, угол рубанув, убегать не надо. Я на месте стоять буду. Я буду им улыбаться нагло. Так, Люська?

– Так, Змееед.

– Хорошо. Вам из погреба виднее. Только у нас, братцы, проблема. И очень большая.

– И в чем же, товарищ Холованов, проблема?

– В том проблема, что золото везут товарищу Ягоде, а товарищ Сталин строго настрого запретил любую работу против товарища Ягоды. Если перехватим, мы станем не только врагами Ягоды, но и самого Сталина.

– Почему Сталин против Ягоды работать не разрешает?

– Это я вам потом растолкую. Но дело обстоит именно так: мы станем врагами и Ягоды, и Сталина. Что делать будем?

– Будем, товарищ Холованов, работать. Выхода нет. Иначе нас Ягода все равно по одному передушит.

7

Завершился показ новой формы. Доволен товарищ Ягода. Выходят молодцы строевым шагом.

Буланов Павел Петрович улыбнулся Железному Генриху и вроде даже и подмигнул:

– Лейб-кампания.

Железный Генрих шутку оценил. Улыбнулся и повторил:

– Лейб-кампания.

Глава 9

1

– Дождь будет. И очень сильный.

– Почему, Змееед, так думаешь?

– А ты, товарищ Холованов, в небо посмотри. Облака на горы и башни похожи.

– И что?

– А то, что врежет.

– Ладно, предсказатель, посмотрим, на что способен. К делу готов?

– Готов.

– Люсь, завлекалка-отвлекалка, готова?

– Готова.

– Иди, Змееед, первым.

2

Ярославль – это место, в котором веками вершилась великая история Земли Русской. Тут люди жили всегда. За тысячи лет до того, как Ярослав Мудрый в 1010 году заложил на берегу Волги город своего имени. Символ Ярославля – медведь с золотой секирой в лапе. Медведь – это не просто сила, но сила в единстве с осторожностью, предусмотрительностью, хитростью.

Нас с вами занесла нелегкая в славный город Ярославль в 6 часов 19 минут хмурого утра 30 августа 1936 года, прямо на вокзал станции Ярославль-Главный. От Ярославля-Главного до Северного вокзала Москвы 282 километра. Это последняя остановка курьерских поездов, идущих в Москву с Урала, Сибири, Дальнего Востока. Нас угораздило тут оказаться в тот самый момент, когда, прогромыхав по мосту через Волгу, к третьей платформе плавно подкатывает курьерский поезд «Хабаровск – Москва». Курьерские от обыкновенных пассажирских отличаются тем, что идут с огромной скоростью, делая остановки только в больших городах. Расписание составляют так, чтобы все остальные поезда – товарные, пассажирские, арестантские, почтовые, пригородные – уступали путь курьерским.

На станции Ярославль-Главный 39 путей и четыре платформы – одна высокая боковая и три островных.

Курьерские поезда, идущие от Москвы, Ярославль-Главный принимает на первый путь, идущие в Москву, – на четвертый и пятый пути. Это третья высокая островная платформа.

Прямо скажу – не велика радость после бессонной ночи оказаться ранним утром на пустой, продуваемой всеми ветрами платформе. У вас, где-нибудь в теплых широтах, в конце августа – лето. А в Ярославле – осень шелестящая, моросящая, сквозняковая. Холодно, мокро, противно. Тучи над Ярославлем водой перегружены, за верхушки столбов цепляются. Они не плывут, не скользят, не бегут. Они висят на месте, словно аэростаты заграждения, закрывая небо от края до края.

На третьей платформе Змеееда в этот час не оказалось. Не знаю, почему. Может, план изменил, может, вовсе от него отрекся. Согласимся: непростое это занятие – спереть тяжеленный чемодан килограммов на тридцать, а то и больше, на платформе, спереть не у зазевавшейся сдобной удоволенной бабенки, вернувшейся из сладостного отпуска на черноморских берегах, спереть надо у двух, а то и трех вооруженных чекистов, которые головами отвечают за сохранность груза. Хорошо в толпе угол рубануть, в суматохе, а как спереть, если на платформе только дежурный со свистком в зубах, один-единственный, зевающий во весь рот, носильщик с тележкой да редкие совсем пассажиры. Вон там один. И вон еще. Хорошо бы спереть на первой платформе – тут в здание вокзала юркнуть можно да на привокзальную площадь. А как спереть на островной платформе? С нее путь только через громыхающий железный мост, который над путями навис, с тучами сцепившись. Поди, потаскай такую тяжесть по ступеням вверх к серому небу, а потом вниз к такой же серой земле. Можно бы под стоящие эшелоны нырнуть. Но все пути, от первого до десятого, сегодня пусты. А все начиная с одиннадцатого эшелонами забиты. Так ты ж попробуй до них добеги! С третьей платформы спрыгнув, два пути надо пересечь, на четвертую платформу взобраться, пересечь ее, соскочить… И все это на открытом месте. Окажись милиционер рядом, пальнуть может в воздух. Может и в загривок. Да и чекисты, хоть и наряжены в гражданских, тоже вооружены. Милиционера ждать не будут – изрешетят. Кроме того, вот прямо сейчас на пятый путь выкатывает «Хабаровск – Москва», отсекая дорогу к тем дальним эшелонам.

Скрипнул тормозами курьерский из Хабаровска, плавно замер. Проводник шестого вагона дверь распахнул, выпускает тех, кто сходит в Ярославле. Их только двое. С четырьмя чемоданами. Третий их попутчик дальше едет до самой Москвы. Он помогает чемоданы вынести на платформу. Загораживая проход, в вагон лезет небритый, вонючий, веревкой подпоясанный субъект с огромным, неподъемным самодельным фанерным чемоданом, явно «Made in GULAG»:

– На Арзамас?

– Нет, это поезд в Москву.

– А мне на Арзамас!

– Значит, не сюда!

– А где на Арзамас?

– Да пошел ты…

Вытолкнул проводник субъекта из тамбура. Помог гражданам чемоданы на платформу вытащить. (Уж больно щедро всю дорогу эти граждане услуги проводника вознаграждали.)

К шестому вагону уже спешит носильщик в фартуке, с блямбой на груди, с тачкой о двух колесиках.

В этот самый момент и появилась возле группы граждан девушка лет шестнадцати. Одета по моде. Аромат духов заграничных. Личико симпатичное, в чем-то – немного совсем – порочное. Не уловишь, в чем именно. Глаза – два тихих глубоких омута, в которых известно кто водится. Во всей Европе и в Америке мода последняя требует от женщин и девушек коротко волосы стричь. Но наша шалунья в этом вопросе требований моды не соблюдает. Да и жалко было бы роскошь эту ножницами кромсать: волосы ее – густая, пышная, чуть небрежная копна, с прядкой через лоб. То ли папу-начальника девочка встречает, то ли большого дядю-покровителя. Ух, аппетитна. Так бы и скушал ее. С косточками. Сыроежка – ни дать, ни взять. Остановилась. Капризно папироску с золотым ободком к губам поднесла. (Некому малолетнюю по заднице драть за курение!) Трое мигом сунули руки в карманы. Три огонька зажигалок разом перед нею вспыхнули. Каждому в глаза она внимательно посмотрела, выбирая, от какой зажигалки прикурить. Улыбнулась, как бы извиняясь: не могу же от всех трех сразу! Выбрала один огонек, потянула в себя, раскуривая, затянулась, струйку дыма картинно пустив над собою. И пошла мимо, чуть покачивая изящной кормой. Вздохнули трое мужиков, за долгий путь по радостям жизни истосковавшись.

И обернулись к своим чемоданам. И взвизгнули все трое разом. Аккуратный чемоданчик, тот, который поменьше, но тяжелее остальных, пропал. Просто вот так – взял и пропал.

Первый порыв: проклятая девчонка!

И заорали все вдруг. И смолкли. Обернулась она удивленно. Нет в ее руках ничего, кроме папироски с золотым ободком. Да и не подняла бы она тот чемодан!

И тогда все трое обернулись к проводнику: где чемодан, падла!? Но проводник – в дверях вагона. В тамбуре. В метре от них. Если бы и прыгнул к ним незаметно, если бы и отпрыгнул назад с тяжеленным чемоданом в руке, то рядом с ним в тамбуре сейчас должен быть чемодан. Но нет его. И тогда все трое враз обернулись к вонючему, веревкой подпоясанному типу. Он тоже рядом. Выпихнули его только что из тамбура, объяснив, что поезд этот совсем не в Арзамас идет. Так он и стоит, рот раззявив, с немым вопросом на глупой небритой харе: так где же на Арзамас?

Смотреть на него противно. Воротит от мерзкого вида. До рвоты. На нем грязный, рваный тюремный ватник, явно вшивый. Смрад от него – словно помойка ходячая. Чемодан его фанерный тяжеленный весь веревками перевязан, два ржавых висячих замка на нем, ручка – из веревок растрепанных, лохматая вся, вроде той собаки, у которой под шерстью и глаз не видно.

Страницы