– В чем же дело, Питер? Что тебя беспокоит?
– Ничего… Я…
– Ты хочешь знать, почему я так поступаю? – Рорк улыбнулся, без сожаления, но и без энтузиазма. – Так ведь? Я скажу, если тебе интересно. Мне совершенно безразлично, где теперь работать. В городе нет архитектора, у которого мне хотелось бы поработать. Но где-то работать надо, можно и у твоего Франкона, если там согласны на мои условия. Я продаю себя, Питер, я готов вести такую игру – до поры до времени.
– Честное слово, Говард, не надо так смотреть на это. У нас перед тобой откроются безграничные возможности, надо только немножко пообвыкнуть. Хотя бы увидишь, для разнообразия, как выглядит настоящее архитектурное бюро. После Камероновой дыры.
– Об этом, Питер, помолчим. И сейчас, и после!
– Я не собирался критиковать и… я вообще ничего не имел в виду. – Он не мог сообразить, что сказать и какие, собственно, чувства следует испытывать. Это была победа, но какая-то уж очень неубедительная. Но все же победа, и ему очень хотелось найти в себе хоть какую-то симпатию к Рорку. – Говард, пойдем, выпьем. Отметим, так сказать, событие.
– Извини, Питер. Это в мои служебные обязанности не входит.
Китинг шел сюда, готовый проявить предельную осмотрительность и весь такт, на который только был способен. Он добился цели, которой в глубине души и не рассчитывал добиться. Он понимал, что сейчас не следует рисковать. Нужно молча удалиться.
Все же нечто необъяснимое, не оправданное никакими практическими соображениями подталкивало его. Он не выдержал:
– Ты можешь хоть раз в жизни держаться как человек?
– Как кто?
– Как человек. Просто. Естественно.
– Я так и держусь.
– Ты вообще способен расслабиться?
Рорк улыбнулся – он ведь и так сидит на подоконнике в совершенно расслабленной позе, лениво привалившись спиной к стене, болтая ногами. Даже сигарета висит между пальцев, которые писем ее не удерживают.
– Я не об этом! – взвился Китинг. – Почему ты не можешь шипи и выпить со мной?
– А зачем?
– Неужели обязательно должна быть какая-то цель? Непременно надо всегда быть таким чертовски серьезным? Ты не способен хоть иногда сделать что-то без всякой причины, как все люди? Ты такой серьезный, такой старый. Для тебя вечно все такое важное, великое, каждая минута, даже если ты ни черта не делаешь! Неужели ты не можешь просто отдохнуть, быть не столь значительным?
– Не могу.
– Тебе не надоело быть героем?
– А что во мне героического?
– Ничего. Все. Не знаю. Дело не в твоих поступках. Дело и том, как чувствуют себя другие в твоем присутствии.
– И как же?
– Неестественно. Напряженно. Когда я нахожусь рядом ( тобой, мне всегда кажется, что я поставлен перед выбором. Или я – или весь остальной мир. Я не желаю такого выбора. Не желаю быть изгоем. Хочу быть со всеми или, по крайней мере, не один. И мире так много простых и приятных вещей. В нем есть не только борьба и самоотречение. А у тебя получается так, будто ничего другого и нет.
– От чего же это я самоотрекся?
– О, ты никогда ни от чего не отречешься! Если тебе что-нибудь втемяшится в голову, ты и по трупам пойдешь! Но кое от чего ты отказался уже потому, что никогда не хотел этого.
– Это оттого, что невозможно хотеть и того и другого.
– Чего «того и другого»?
– Слушай, Питер, я ведь тебе ничего подобного о себе не рассказывал. С чего ты это взял? Я никогда не просил тебя выбирать между мною и чем-то еще. Что же заставляет тебя думать, будто я тебя ставлю перед выбором? И почему ты себя неуверенно чувствуешь, если так уверен, что я не прав?
– Я не… не знаю. Я не понимаю, о чем ты говоришь. – Затем Китинг неожиданно спросил: – Говард, за что ты меня ненавидишь?
– Я тебя не ненавижу.
– Вот, вот именно! Так за что, за что ты меня не ненавидишь?!
– А зачем мне тебя ненавидеть?
– Чтобы я хоть что-то мог чувствовать! Я понимаю, что ты не можешь любить меня. Ты никого не можешь любить. Так не добрее ли дать людям почувствовать, что ты хотя бы ненавидишь их, чем просто не замечать, что они существуют?
– Я не добр, Питер. – Поскольку Китингу сказать было нечего, Рорк добавил: – Иди домой, Питер. Ты получил то, за чем пришел. И довольно об этом. Увидимся в понедельник.
Рорк стоял у доски в чертежной «Франкона и Хейера», держа в руке карандаш. Прядь ярко-рыжих волос упала на лоб; обязательный жемчужно-серый халат, в который был облачен Рорк, походил на форму заключенного.
Он уже примирился со своей новой работой. Линии, которые он чертил, должны были преобразиться в четкие контуры стальных балок. Он старался не думать о том, какой именно груз будут нести эти балки. Иногда это было очень трудно. Между ним и проектом, над которым он работал, вырастал образ того же здания – каким ему следовало быть. Он видел, как и что переделать, как изменить прочерчиваемые им линии, куда повести их, чтобы получилось действительно что-то стоящее. Ему приходилось подавлять в себе это знание. Приходилось убивать собственное видение. Он обязан был подчиняться и чертить так, как было велено. Это причиняло ему такую боль, что иногда приходилось прикрикнуть на самого себя в холодной ярости: «Трудно? Что ж, учись!»
Но боль не уходила – боль и беспомощное изумление. Возникавшее перед ним видение было неизмеримо реальнее, чем все листы ватмана, само бюро, заказы. Он не мог взять в толк, почему другие ничего не видят, откуда взялось их безразличие. Глядя на лежащий перед ним лист, он не понимал, почему существует бездарность и почему именно ей принадлежит решающее слово. Этого он никогда не мог понять. И действительность, в которой подобное допускалось, продолжала оставаться для него не вполне реальной.
Но он знал, что долго так продолжаться не может, что надо подождать, что в ожидании и заключается смысл его нынешней работы, что его чувства не имеют никакого значения, что надо, обязательно надо просто ждать.
– Мистер Рорк, у вас готов стальной каркас готического фонаря для здания Американской радиокорпорации?
В чертежной у него не было друзей. Он находился там как предмет обстановки – нужный, но безликий и немой. Только начальник технического отдела, к которому был приписан Рорк, сказал Китингу после двух недель работы Рорка:
– А у вас, Китинг, голова варит лучше, чем мне всегда казалось. Спасибо.
– За что? – спросил Китинг.
– Вы, впрочем, вряд ли поймете, – сказал начальник. Иногда Китинг останавливался возле стола Рорка и шепотом говорил:
– Говард, ты не мог бы сегодня после работы заглянуть ко мне в кабинет? Так, ничего особенного.
Когда Рорк приходил, Китинг обычно начинал так:
– Ну, Говард, как тебе у нас нравится? Может быть, тебе что-нибудь нужно? Ты только скажи, и я…
Но Рорк прерывал его вопросом:
– А сейчас где не получается?
Тогда Китинг доставал из ящика стола эскизы.
– Я понимаю, что оно и так не плохо. Но если говорить в целом, то как тебе кажется?..
Рорк рассматривал эскизы, и хотя ему хотелось бросить их Китингу в лицо и уйти куда глаза глядят, его неизменно останавливала одна мысль: ведь это все же здание, и надо его спасать. Так другие не могут пройти мимо утопающего, не бросившись ему на помощь.
Потом он принимался за работу и иногда работал всю ночь, а Китинг сидел и смотрел. Рорк забывал о присутствии Китинга. Он видел только здание, только ту форму, которую он мог этому зданию придать. Он знал, что в дальнейшем эта форма будет изменена, искажена, исковеркана. И все же в проекте останется хоть какая-то соразмерность и осмысленность. И, в конечном счете, здание будет лучше, чем было бы в случае его отказа.
Иногда попадался эскиз проще, вразумительнее и честнее прочих. Тогда Рорк говорил:
– Совсем неплохо, Питер. Растешь.
И Китинг ощущал небольшой странный толчок в груди – тихое, интимное, драгоценное чувство, которое никогда не возникало от комплиментов Гая Франкона, заказчиков, вообще кого-либо, кроме Рорка. Вскоре он совершенно забывал об этом, особенно после того, как окунался в более весомые похвалы какой-нибудь богатой дамы, не видевшей ни одного его здания, которая роняла за чашкой чая: «Вам, мистер Китинг, суждено стать величайшим архитектором Америки».
Он обнаружил возможность компенсировать свое внутреннее подчинение Рорку. Утром он появлялся в чертежной, бросал Рорку на стол чертеж, который надо было только скалькировать, и говорил: «Ну-ка, Говард, сделай мне это, да побыстрее». В середине рабочего дня он присылал к Рорку курьера, который во всеуслышание объявлял: «Мистер Китинг желает немедленно видеть вас в своем кабинете». Иногда Китинг выходил из своего кабинета и, сделав несколько шагов в направлении стола Рорка, произносил, ни к кому конкретно не обращаясь: «Куда, черт возьми, запропастились сантехнические спецификации по Двенадцатой улице? А, Говард, будь любезен, поройся в папках, откопай их и принеси мне».
Поначалу он опасался возможной реакции Рорка. Когда он увидел, что не следует вообще никакой реакции, кроме молчаливого послушания, то перестал сдерживать себя. Отдавая Рорку приказания, он испытывал физическое наслаждение, смешанное с негодованием, – как же Рорк может так безропотно выполнять любое его указание, даже самое нелепое? Тем не менее Китинг продолжал в том же духе, зная, что это может продлиться лишь до тех пор, пока Рорк не проявит гнев. В то же время ему страстно хотелось сломить Рорка, спровоцировать взрыв. Но взрыва так и не последовало.
Рорку нравились те дни, когда его отправляли инспектировать строительство. По стальным перекрытиям будущих домов он передвигался увереннее, чем по тротуарам. Рабочие с любопытством отмечали, что по узеньким доскам и незакрепленным балкам, висящим над пропастью, он ходит с легкостью, на которую были способны лишь лучшие из них самих.
Однажды в марте, когда небо в преддверии весны чуть подернулось зеленоватой дымкой и в Центральном парке [зеленый массив (840 акров) в центре Манхэттена. Спланирован Ф. Олмстедом и К. Во.] земля, оставшаяся в пятистах футах внизу, переняла у неба этот оттенок, добавив к своей коричневой темноте намек на грядущую перемену iiiюта, а озера рассыпались осколками стекла под паутинками голых ветвей, Рорк прошел по каркасу будущего огромного отеля квартирного типа и остановился перед работающим электриком.
Тот усердно трудился, оборачивая балку похожим на водопроводную трубу кабелем в толстой металлической оплетке. Эта работа требовала многочасового напряжения и терпения, тем более что, попреки всем расчетам, свободного места явно не хватало. Рорк метал, сунув руки в карманы, наблюдая за мучительно медленным ходом работы электрика.
Электрик поднял голову и резким движением повернулся к Рорку. У него была большая голова и настолько некрасивое лицо, что оно даже привлекало. Лицо это, не старое и не рыхлое, было сплошь покрыто глубокими морщинами, а щеки свисали, как у бульдога. Поразительны были глаза, большие, широко раскрытые, небесно-голубого цвета.
– И чего надо? – сердито спросил электрик. – Чего нылупился, придурок?
– Горбатишься впустую, – сказал Рорк.
– Да ну?
– Да ну.
– Надо же!
– Тебе, чтобы обвести балку кабелем, и дня не хватит.
– А ты что, знаешь, как сделать лучше?
– Ага.
– Катись отсюда, щенок. Нам здесь умники из колледжа без надобности.
– Прорежь в балке дыру и протяни кабель через нее.
– Черта с два, и не подумаю!
– Еще как подумаешь!
– Так никто не делает.
– Я так делал.
– Ты?
– Не только я. Так везде делают.
– А здесь не будут. Я-то точно не буду!
– Тогда я сам сделаю. Электрик взревел:
– Ни фига себе! С каких это пор конторские крысята стали делать мужскую работу?!
– Дай-ка мне горелку.
– Поосторожней с ней, голубчик. А то, неровен час, свои нежные пальчики спалишь!
Взяв у электрика рукавицы, защитные очки и ацетиленовую горелку, Рорк опустился на колени и направил тонкую струю синего пламени в центр балки. Электрик стоя наблюдал за ним. Рорк твердой рукой удерживал тугую шипящую струю пламени. Он содрогался в такт ее яростным колебаниям, но ни на секунду не позволял ей отклониться от намеченного направления. В его теле не было ни малейшего напряжения – оно все было вложено в руку. И казалось, что синяя струя, медленно прогрызающая сталь, исходит не из горелки, а прямо из держащей ее руки.
Он закончил, положил горелку и поднялся.
– Боже мой! – сказал электрик. – Да ты, оказывается, умеешь с горелкой управляться!
– Похоже на то, а? – Рорк снял рукавицы и очки и отдал их электрику. – Теперь так и делай. А прорабу передай, что это я так велел.
Электрик с почтением смотрел на аккуратное отверстие, прорезанное в балке. Он пробормотал:
– И где ж ты, рыжий, научился так с горелкой работать? Спокойная и довольная улыбка Рорка показывала, что это признание его победы не осталось им незамеченным.
– Я поработал и электриком, и сантехником, и клепальщиком, и еще кое-кем.
– И при этом учился?
– Да, в определенном смысле.
– Архитектором стать хочешь?
– Да.
– Тогда будешь первым из них, кто знает толк не только в красивых картинках да званых обедах. Видел бы ты, каких нам тут отличников из конторы присылают!
– Если ты так передо мной извиняешься, то не надо. Я и сам эту братию не люблю. Ладно, работай. Пока!
– Пока, рыжий!
В следующий раз, когда Рорк появился на стройплощадке, голубоглазый электрик издалека помахал ему, позвал его и попросил совета, в котором совсем не нуждался. Он сказал, что его зовут Майк и что за эти несколько дней он успел соскучиться по Рорку. В следующий приход Рорка дневная смена как раз закончила работу, и Майк подождал, когда Рорк закончит осмотр.
– Ну что, рыжий, может, по кружечке пивка? – предложил пи, когда Рорк вышел.
– А как же, – сказал Рорк. – Спасибо.
Страницы
предыдущая целиком следующая
Библиотека интересного