19 Mar 2024 Tue 13:56 - Москва Торонто - 19 Mar 2024 Tue 06:56   

– Нет. Надо вообще перестать хотеть. Надо забыть, как важна мисс Кэтрин Хейлси, перестать с ней считаться. Потому что, пойми, она несущественна. Люди что-то значат только по отношению к другим людям, по своей полезности, по тем функциям, которые они выполняют. Не поняв этого полностью, нельзя ни на что рассчитывать, кроме несчастья в той или иной форме. Зачем делать мировую трагедию из того, что ты чувствуешь, как становишься черствым по отношению к людям. Ну и что? Это только болезнь роста. Нельзя ведь сразу перескочить из состояния животной дикости в царство духовности, минуя промежуточные стадии. Какие-то из них покажутся малопривлекательными. Красивая женщина сначала часто бывает гадким утенком. Рост предполагает разрушение. Нельзя приготовить омлет, не разбив яйца. Надо с готовностью принимать страдания, не бояться быть жестоким, нечестным, нечистоплотным, словом, идти на все, чтобы вырвать с корнем самое стойкое из зол – свое Я. Только умертвив его, став ко всему безучастным, растворив себя как личность и забыв имя своей души, только тогда познаешь счастье, о котором я говорил, и перед тобой растворятся врата духовного величия.

– Но, дядя Эллсворт, – пролепетала она, – когда растворятся врата, кто войдет в них?

Он звонко, недобро, но явно оценив ее замечание, рассмеялся:

– Ну, милая, никак не ожидал от тебя таких сюрпризов. – Лицо его стало серьезным. – Остроумно, ничего не скажешь, но надеюсь, милая Кэти, за этим ничего больше не кроется, кроме остроумия?

– Нет, не кроется, – неуверенно сказала она, – наверное, нет, и все же…

– Когда говоришь об отвлеченных материях, нельзя понимать все буквально. Конечно, ты войдешь. Ты не утратишь по дороге свою личность, наоборот, приобретешь более широкую, такую, что вместит все другие и всю вселенную.

– Но как? Что это значит конкретно?

– Теперь ты видишь сама, как трудно рассуждать об этих вещах, ведь весь наш язык – это выражение индивидуализма со всеми его понятиями и предрассудками. Личность – это иллюзия, не более. Нельзя построить новый дом из одних обломков старого. Не стоит рассчитывать понять меня полностью в рамках нынешнего концептуального аппарата. Наш ум отравлен эгоизмом, его предрассудками и заблуждениями. Нам не дано знать, что будет добром и злом в обществе бескорыстия, мы не можем судить, что и как будем чувствовать тогда. Сначала надо разрушить эго. Вот почему разум так ненадежен. Мы не должны думать. Мы должны верить. Верить, Кэти, даже вопреки разуму. Не задумывайся. Верь. Полагайся на сердце, а не на рассудок. Не думай, а чувствуй и верь.

Она сидела молча, собравшись, успокоившись, и все же выглядела так, будто по ней проехал паровой каток. Она покорно прошептала:

– Вы правы, дядя… я… я не могла сама все так понять, я имею в виду, мне казалось, что я должна думать… Но вы правы… то есть, если я могу правильно выразить свою мысль… если я могу правильно употреблять слова… Да, я буду верить… я постараюсь понять… Нет, не понять. Почувствовать, я хочу сказать, поверить… Но хватит ли у меня сил? После разговора с вами я всегда чувствую себя такой ничтожной… Видимо, я в чем-то была права: я недостойна… но это неважно… это неважно…

Когда на следующий день вечером позвонили в дверь, Тухи сам пошел открыть.

Он с улыбкой впустил Питера Китинга. После суда Тухи ожидал появления Китинга, он знал, что Китингу надо будет встретиться с ним. Но ждал, что Китинг появится раньше.

Китинг вошел с неуверенным видом. Казалось, руки у него отяжелели и оттягивали плечи. Веки набрякли, лицо было одутловатым.

– Привет, Питер, – энергично сказал Тухи. – Пришел повидаться? Входи же. Очень кстати. У меня весь вечер свободен.

– Нет, – ответил Китинг. – Я пришел к Кэти.

Он избегал смотреть на Тухи и не видел выражения его глаз за очками.

– К Кэти? Ради Бога! – непринужденно сказал Тухи. – Раньше ты никогда к ней не приходил, так что мне не пришло в голову, но… Проходи, думаю, она дома. Вот сюда… ты не знаешь, где ее комната? Вторая дверь.

Китинг, тяжело шаркая ногами, прошел по коридору, постучал в дверь и вошел после ответа. Тухи стоял, задумчиво глядя ему вслед.

Кэтрин, увидев Питера, вскочила. Минуту она стояла с глупым видом, не веря глазам, потом бросилась к кровати, схватила лежавший там пояс и торопливо засунула его под подушку. Сбросила очки, спрятала их в кулаке, а потом опустила в карман. Она не знала, что хуже: остаться как есть или присесть за туалетный столик и накраситься в его присутствии.

Она не видела Китинга шесть месяцев. Последние три года они изредка виделись, иногда вместе обедали, пару раз ходили в кино. Они всегда встречались на людях. После знакомства с Тухи Китинг не решался заходить к ней домой. При встречах они разговаривали так, словно ничего не изменилось. О женитьбе они давно не заводили речи.

– Добрый день, Кэти, – тихо сказал Китинг. – Не знал, что теперь ты носишь очки.

– Только когда читаю… я… Добрый вечер, Питер… Наверное, вид у меня ужасный сегодня… Я рада видеть тебя, Питер…

Он тяжело опустился на стул, не снимая пальто, держа шляпу в руке. Она стояла, беспомощно улыбаясь. Потом сделала нерешительный округлый жест рукой и спросила:

– Ты просто заскочил на минутку или… Может, снимешь пальто?

– Нет, я не на минутку. – Он поднялся, бросил пальто и шляпу на кровать и впервые за все время улыбнулся, спросив: – Но может быть, ты занята и прогонишь меня?

Она прижала подушечки пальцев к глазам и быстро-быстро отдернула их. Она должна была вести себя с ним как всегда при встречах, чтобы голос звучал легко и непринужденно.

– Нет, нет, я совсем не занята.

Он присел и протянул к ней руку в молчаливом приглашении. Она быстро подошла к нему, вложила свою руку в его, и он притянул ее к себе на ручку кресла.

Свет лампы падал на него, и она уже достаточно овладела собой, чтобы заметить выражение его лица.

– Питти, – воскликнула она, – что с тобой? Ты выглядишь просто ужасно.

– Я пил.

– Но не так же.

– Именно так. Но теперь с этим покончено.

– В чем же дело?

– Я хотел тебя видеть, Кэти. Я хотел тебя видеть.

– Милый, что они сделали с тобой?

– Никто ничего со мной не сделал. Теперь со мной все в порядке. Поэтому я и пришел сюда… Кэти, ты когда-нибудь слышала о Хоптоне Стоддарде?

– Стоддард?.. Не знаю. Имя мне где-то встречалось.

– Ладно, неважно, не затрудняйся. Только я подумал, как все странно. Видишь ли, этот Стоддард, старый мошенник, не мог больше терпеть угрызений совести и, чтобы загладить свои грехи, преподнес городу большой дар. А я… когда мне стало невмоготу терпеть, я решил, что могу искупить их единственным образом, сделав то, чего мне на самом деле хотелось больше всего, – прийти к тебе.

– Что ты не мог больше терпеть, Питер?

– Кэти, я сделал большую подлость. Когда-нибудь я тебе расскажу, только не сейчас… Ты могла бы простить меня… простить не расспрашивая? Тогда я буду думать, что прощен человеком, который никак не может простить меня. Человеком, которого нельзя обидеть и который поэтому не может простить… Но от этого мне только хуже.

Кэтрин, казалось, ничуть не удивилась. Она с готовностью произнесла:

– Я прощаю тебя, Питер.

Он несколько раз медленно склонил голову и сказал:

– Благодарю тебя.

Она прижалась к нему щекой и прошептала:

– Тебе так много пришлось пережить, Питер.

– Да, но теперь все в порядке.

Китинг притянул ее к себе и стал целовать. Он больше не думал о храме Стоддарда, а она не думала о добре и зле. В этом не было нужды, они оба были чисты.

– Кэти, почему мы не поженились?

– Не знаю, – ответила она. И добавила торопливо, только потому, что сердце ее застучало и она не могла не сказать что-то, но и не могла позволить себе воспользоваться моментом: – Наверное, мы оба знали, что нам не надо торопиться.

– Нет, надо. Если мы уже не опоздали.

– О, Питер! Ты… уж не делаешь ли ты мне снова предложение?

– Кэти, прошу тебя не удивляться. Если ты удивишься, я пойму так, что все эти годы ты испытывала сомнение. Это было бы для меня сейчас ужасно. Я пришел именно сделать тебе предложение. Мы поженимся. Поженимся, не теряя времени.

– Да, Питер.

– Нам не нужны объявления, приготовления, гости, церемонии п прочее. Из-за них мы все время откладывали нашу женитьбу. Честно, не могу понять, как мы могли пустить все на самотек… Мы никому ничего не скажем, просто исчезнем из города и поженимся. Объясним и объявим всем после, если кому-то потребуется объяснить. Это касается твоего дяди, моей матери, ну и других.

– Да, Питер.

– Завтра ты бросишь твою чертову работу. Я договорюсь на службе о месячном отпуске. Гай, конечно, взбеленится, интересно будет на него посмотреть. Упакуй нужные вещи, много не потребуется, и не беспокойся о макияже, между прочим… ты вроде сказала, что выглядишь сегодня ужасно? Так вот, ты никогда так чудесно не выглядела. Я буду здесь послезавтра в девять утра. К тому времени у тебя все должно быть готово.

– Да, Питер.

Когда он ушел, она бросилась на кровать, плача навзрыд, не сдерживаясь, забыв о достоинстве, забыв обо всех делах и заботах.

Эллсворт Тухи оставил дверь кабинета открытой. Он видел, как Китинг прошел мимо, не заметив его открытой двери. Потом Тухи услышал рыдания Кэтрин. Он подошел к ее комнате и вошел без стука. Он спросил:

– В чем дело, дорогая? Питер обидел тебя?

Она приподнялась на кровати, посмотрела на него, отбросив волосы с лица назад, не сдерживая искупительных рыданий. И выпалила первое, что пришло ей в голову и что ей почему-то захотелось сказать. Она сказала нечто, чего сама не поняла, но он понял:

– Я вас не боюсь, дядя Эллсворт!

XIV

– Кто? – выдохнул Китинг.

– Мисс Доминик Франкон, – повторила горничная.

– Да ты пьяна, идиотка!

– Мистер Китинг!..

Он уже был на ногах, оттолкнул ее с дороги, выскочил в гостиную и увидел стоявшую там, в его квартире, Доминик Франкон.

– Привет, Питер.

– Доминик!.. Доминик, откуда ты? – Над всеми его эмоциями: гневом, недоверием, любопытством, польщенным самолюбием – возобладала признательность Всевышнему за то, что матери нет дома.

– Я звонила тебе на работу. Мне сказали, что ты уехал домой.

– Я очень, очень рад. Какой приятный сюр… А, к черту этикет. Я всегда стараюсь быть с тобой корректным, но ты видишь меня насквозь, так что в этом нет проку. Не буду разыгрывать роль безупречного джентльмена. Понимаешь, я поглупел от неожиданности, твой приход выходит за всякие рамки, и что бы я ни сказал сейчас, вероятно, будет невпопад.

– Да, так будет лучше, Питер.

Он заметил, что все еще держит в руках ключ от чемодана, и опустил его в карман. Он был до этого занят тем, что упаковывал вещи для завтрашнего свадебного путешествия. Он осмотрелся вокруг и с раздражением заметил, как вульгарна викторианская мебель по сравнению с элегантной фигурой Доминик. На ней был серый костюм, черный меховой жакет с высоким, до подбородка, воротом и шляпа с опущенными полями. Она выглядела иначе, чем в суде, и не так, как на вечеринках и званых обедах. На память ему вдруг пришел тот момент, когда многие годы назад он стоял на лестнице у кабинета Гая Франкона и желал себе больше никогда не видеть Доминик. Она выглядела такой же, как тогда: незнакомкой с кристально чистой пустотой во взгляде.

– Садись, Доминик. Сними пальто.

– Нет, я ненадолго. Поскольку на сей раз мы с самого начала говорим начистоту, я прямо скажу, зачем пришла к тебе. Или ты предпочитаешь все же начать с вежливых пустяков?

– Нет, обойдемся без церемоний.

– Хорошо. Ты хочешь на мне жениться, Питер?

Он стоял, не шевелясь, потом тяжело опустился на стул. Он знал, что она не шутит.

– Если ты готов жениться на мне, – продолжала она тем же ровным, отстраненным голосом, – то это надо сделать немедля. Машина ждет внизу. Мы отправимся в Коннектикут и вернемся обратно. Это займет около трех часов.

– Доминик… – Ему хватило сил только на ее имя. Он хотел, чтобы его парализовало. Он чувствовал, что жизнь бьется в нем, как всегда, он старался усилием воли сковать свои мышцы, мозг, потому что хотел укрыться от ответственности сознательного решения.

– Питер, мы не притворяемся. Обычно люди сначала обсуждают доводы, чувства, а потом совершают поступки. Мы идем обратным путем. Если бы я сделала предложение как-то иначе, я бы обманывала тебя. Для нас это возможно только так. Никаких вопросов, условий, объяснений. То, о чем не сказано, уже заключает в себе ответ. Тем, что о нем не сказано. Тебе нечего обдумывать – только хочешь ты так поступить или нет.

– Доминик, – заговорил он, мгновенно сосредоточившись, словно шел по доске, перекинутой через пропасть, – я понял только одно, я понял, что должен поступить, как ты: никакого обсуждения, никаких разговоров, только ответ.

– Да.

– Но я не могу, не могу совсем…

– Питер, это такой момент, когда негде укрыться. Негде спрятаться. Даже за словами.

– Вот если бы ты сказала одну вещь…

– Нет.

– Если бы ты дала время…

– Нет. Или мы сейчас спускаемся вниз, или забудем обо всем.

– Ты не должна обижаться, если я… Ты никогда не оставляла мне надежды, что могла бы… что ты… Нет, нет, этого я не скажу… Но что, по-твоему, я должен думать? Я здесь один и…

– Поэтому совет ты можешь получить только от меня. И я советую тебе отказаться. Я не играю с тобой, Питер, но я не хочу облегчать твою задачу, сняв свое предложение. Ты предпочел бы вообще не иметь возможности жениться на мне. Но она у тебя есть. Сейчас. И решение за тобой.

Он больше не мог сохранять достоинство. Он опустил голову, уперся кулаком в лоб.

– Доминик, почему?

– Причины ты знаешь. Однажды, давно, я тебе говорила о них. Если у тебя не хватает духу думать о них, не жди, чтобы я повторила.

Он тихо сидел с опущенной головой. Потом сказал:


Страницы


[ 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 | 22 | 23 | 24 | 25 | 26 | 27 | 28 | 29 | 30 | 31 | 32 | 33 | 34 | 35 | 36 | 37 | 38 | 39 | 40 | 41 | 42 | 43 | 44 | 45 | 46 | 47 | 48 | 49 | 50 | 51 ]

предыдущая                     целиком                     следующая