Все были, что называется в соку, от 50 до 60, о должностях, официально занимаемых, никто не говорил, но по манерам, по взглядам, по интонациям и так было ясно, что должности твердые.
Поднимались тосты за верность. Все тосты были за верность. За верность земле, за верность народу, флагу, долгу, за верность другу. Федор Васильевич предложил тост за русских людей за рубежом, сохранивших верность истории. Все встали и чокнулись с Лучниковым.
Один лица Гангут притворился пьяным и не встал, но этого снисходительно не заметили - что возьмешь с отвлеченного артиста.
Гангут между тем то и дело бросал другу красноречивые взгляды - пора, мол, линять, Лучников же и пс думал линять. Нежданно-негаданно он попал в сердцевину московского "Русского Клуба", а упускать такие возможности журналисту уже никак нельзя. К тому же и связь тут с делом его жизни самая что ни на есть прямая. Кто же союзники для ИОСа, если не эти патриоты? И никакие они не юдофобы, не шовинисты, вот, пожалуйста, и Арон Израилевич и Фаттах Гайнулович за столом. Да и концепция русского народа как жертвы в значительной степени близка ИОСу, и, если начать разговор в открытую, если, принюхавшись, мы поведем впрямую разговор о воссоединении, о новой жизни единой России...
Между тем ЧП отнюдь не затихало, а, напротив, развивалось все шире. Лучников не слышал, как в отдаленных комнатах надмосковских апартаментов велись телефонные переговоры, и все по его душу.
ЧП, естественно, нс обошло и того учреждения, где существовал специальный лучниковский сектор во главе с полковником Сергеевым. Собственно говоря, именно на это учреждение и вышел скромняга-крокодилец Дмитрий Валентинович, именно оттуда и приехала машина с антенной на крыше, оттуда и начальник штаба дружины получал соответствующие распоряжения - как же иначе, откуда же еще?
Конечно, и в этом учреждении началась суматоха, когда выяснилось, что один из двух типов, задержанных дурачками-комсомольцами и освобожденных, честно говоря, просто по самому обыкновенному блату, оказался такой важной зарубежной птицей.
Пикантность заключалась, однако, в том, что тот отдел учреждения, где началась суматоха, никак не соприкасался с сектором полковника Сергеева, хотя и располагался с ним на одном этаже, в одном коридоре и даже дверьми напротив.
Весь текущий рабочий день сектор Сергеева в полном уже отчаянии метался по Москве и окрестностям, пытаясь нащупать хоть малейшие следы пропавшего "белогвардейца" и трепеща в ожидании очередного звонка от Марлена Михайловича Кузенкова, в то время как в комнатах напротив солидный штат другого сектора смежного отдела деятельно "вел" искомую персону от завтрака к обеду и далее, фиксируя буквально все ее движения, фразы, взгляды и, конечно, подсчитывая количество выпитых рюмок.
Что поделаешь, такие случаются огрехи в современных высокоразвитых структурах при разделении специализации труда.
В один момент, правда, возникла возможность коммуникации, когда во время обеденного перерыва машинистка Сергеевского сектора села за один стол с секретаршей соседнего отдела. У нас сегодня все с ума посходили, сказала машинистка. И у нас сегодня все с ума посходили, сказала секретарша. Сигнальные огни в бушующем море сблизились. Где бы мне купить моющиеся обои, сказала машинистка. Сигнальные огни разошлись.
Вечерело. Горели над Москвой кресты реставрированных церквей. Обед угасал и переходил в другую фазу - в поездку куда-то "на лоно". Нет-нет, мы вас так не отпустим, дорогой Андрей Арсениевич, может, на Острове вы малость и заразились англичанством, по в метрополии русское гостеприимство-то живо, традиции мы сейчас блюдем, возрождаем. Куда теперь? Теперь - на лоно! Лоно было сопряжено с несколько странными подмигиваниями, ухмылочками, потиранием ладоней. На лоно! На лоно!
Неужели ты и па лоно поедешь с этой кодлой? зашептал Гангут Лучникову. А что такое это "лоно"? Да госдача какая-нибудь с финской баней и толстожопыми блядьми. Конечно, поеду, никогда не упущу такого случая. А ты, Витася, неужто отстанешь от своих друзей? Какие они в задницу мне друзья, презираю всю эту олигархию, линяю с концами, блевать хочется.
Вполне успешно "русский режиссер" Виталий Гангут "слинял", никто, собственно говоря, и не заметил его исчезновения. Все были основательно уже под хмельком, радостно возбуждены и нацелены на дорогого чудного гостя, чудо-миллионера с исконно русской жемчужины Острова Крыма.
Поехали разными машинами. Лучников почему-то оказался на мягких подушках новенького японского "датсуна".
На лоне за тремя проходными со стражей оказался дивный ландшафт, зеленые холмики, озаренные закатным солнцем, дорожки, посыпанные красным утрамбованным кирпичом, гостеприимные "палаты" в традициях, но со всем, что нужно, и прежде всего, конечно, с финской баней. Закат Третьего Рима - финские бани за семью печатями.
Обнаженное общество выглядело еще более радушным, еще более благосклонным, не только к гостю, но и друг к другу. Растут, растут наши соцнакопления, говорил один, похлопывая другого по свисающим боковинам. Вот обратите внимание на Андрея Арсеньича, вот западная школа, вот тренаж, ни жириночки. Аристократы, хе-хе. а мы мужицкая кость. Наши предки тюрей пузища набивали, а Лучниковы, - как вы думаете? - сколько поколений на лучших сортах мяса?
- А где Арон Израилевич? - поинтересовался Лучников.
Все эти Ильи Ивановичи, Василии Федоровичи, Дмитрии Валентиновичи в сухой финской жаре розовели, увлажнялись, поры на их коже открывались, груди их вольготно вздымались, глаз поблескивал.
Из парилки бухались в бассейн, потом переходили к столам, уставленным с традиционной российской щедростью. После каждого сеанса в парной и аппетит улучшался, и выпивальный энтузиазм увеличивался, и даже интерес к шустрым девчатам-подавальщицам в махровых халатиках появлялся.
- А где же Фаттах Гайнулович? - поинтересовался Лучников.
Какой же все-таки спорт вы практикуете, Андрей Арсениевич? - интересовались окружающие. Любой, какой подвернется, отвечал он. Блудные глаза невольно следили за перемещением шустрых подавальщиц. Я довольно хаотический спортсмен. Хаотический спортсмен, ха-ха-ха! Слышите, товарищи, Андрей Арсениевич - хаотический спортсмен. Оно и видно, оно и видно. Люда, познакомьтесь с нашим гостем. Хаотический спортсмен, ну, у тебя, Василий Спиридонович, одно на уме, старый греховодник. Между прочим, обратите внимание, у гостя-то крестик па шее, а вроде современный человек. Экономика у них там основательная, а философия, конечно, отсталая.
Лучников старался тоже наблюдать своих хозяев. Он понимал, что вокруг него реальная советская власть, уровень выше среднего, а может быть, и очень выше. Любезно общаясь и сохраняя немногословность (это качество явно импонировало присутствующим) он старался прислушиваться к обрывкам разговоров, которые временами вели между собой эти исполненные достоинства обнаженные особы с гениталиями в седоватом пуху. Уровень - это и была главная тема разговоров...Он выходит на уровень Михаила Алексеевича... нет, это уровень Феликса Филимоновича... да ведь не на уровне же Кирилла Киреевича решаются такие вопросы...
В какой-то момент он глянул на них со стороны, вылезая из бассейна, и подумал: кого же мне вся эта шатия напоминает. Человек восемь, небрежно прикрытые полотенцами, сидели за длинным псевдогрубым столом из дорогого дерева. Кто-то неторопливо разливал "Гордон-джин", кто-то наливал из банки пиво "Туборг", кто-то накручивал на вилку прозрачнейший ломтик семги, кто-то легонько обнял за махровый задик подошедшую с подносом тропических фруктов Людочку. Шла какая-то неторопливая и явно деловая беседа, которая, конечно, сейчас же оборвалась при приближении "дорогого нашего гостя". Нет, па римских сенаторов они все же мало похожи. Мафия! Да, конечно, это - Чикаго, компания из фильма о "Ревущих Двадцатых" - все эти свирепые жлобские носогубные складки, страннейшее среди истэблишмента ощущение не вполне легальной власти.
- А где же Арон Израилевич?
Во время очередного перехода в парилку к Лучникову приблизился непосредственный сегодняшний спаситель Олег Степанов. Без всякого сомнения, этот огромный, как лошадь, активист впервые находился в таком высоком обществе. Он был слегка неуклюж, слегка застенчив, как мальчик, впервые допущенный в компанию мужчин, он, кажется, слегка был смущен превосходством своего роста, сутулился и пах прикрывал полотенчиком, но был явно счастлив, ох, как счастлив! Радостью, подобострастием и вдохновением сияли его обычно мрачновато-лукавые глаза. Он чувствовал свой звездный час. Вот он пришел, и так неожиданно, и благодаря кому - какому-то жалкому пьянчуге Гангуту! Русская историческая аристократия, шефы партии, армии и торговли - и он среди них, Олег Степанов, рядовой национального движения. Сегодня рядовой, а завтра...
- Я знаю, Лучников, почему вы спрашиваете про Арона Израилевича и про Фаттаха Гайнуловича, - заговорил он. - Вам любопытно: допускаются ли сюда инородцы. У вас рефлексы западного журналиста, Лучников, пора с ними расстаться, если хотите быть в нашей среде... - Он говорил как бы приватно, как бы только для Лучникова, но голос его все повышался и по дороге в парилку па него кое-кто из немногословных боссов как-то косо стал поглядывать. Степанов бросил свое полотенце в кресло, и Лучников с любопытством заметил, что длинный и тонкий степановский член находится как бы на полувзводе.
Вошли, и расселись в парилке по малому амфитеатру дощатых отшлифованных полок - и впрямь сенат. Начали розоветь, испарять ненужные шлаки, для того, чтобы еще новые вкусные эти шлаки безболезненно принять. Так ведь и гости Лукулла блевали в особом зале, чтобы снова возлечь к яствам.
- Мы не примитивные шовинисты, - все громче говорил Олег Степанов, - тем более не антисемиты. Мы только хотим ограничить некоторую еврейскую специфику. В конце концов это наша земля, и мы на ней хозяева. У евреев развита круговая порука, сквозь нее трудно прорваться. Меня, например, трижды, рубили с диссертацией только по национальному признаку, и я бы не прорвался никогда, если бы не нашел друзей. Евреям нужно научиться вести себя здесь скромнее, и тогда их никто не тронет. Мы хозяева на нашей земле, а им мы дали лишь надежное пролетарское убежище...
- Как вы сказали - пролетарское убежище? - спросил Лучников.
- Да-да, я не оговорился. Не думайте, что с возрождением национального духа отомрет наша идеология. Коммунизм - это путь русских. Хотите знать, Лучников, как трансформируется в наши дни русская историческая триада?
- Хочу, - сказал Лучников.
На скамейках амфитеатра разговорчики об уровнях понемногу затихли. Голос Олега Степанова все крепчал. Он спустился вниз и повернулся лицом к аудитории, большой и нескладный, человек-лошадь, похожий на описанного Оруэллом Коня, но с горящим от неслыханной везухи взглядом и полувзведенным членом.
- Православие, самодержавие и народность! Русская историческая триада жива, но трансформирована в применении к единственному нашему пути - Коммунизму!
- Кто это такой? - спросил чей-то голос с ленцой за спиной Лучникова.
В ответ кто-то что-то быстро шепнул.
- Декларирует, - с усмешкой то ли одобрительной, то ли угрожающей, проговорил "ленивый".
Олег Степанов, без сомнения, слышал эти высказывания я смело отмахнул со лба длинные черные пряди а-ля Маяковский. Он не намерен был упускать сегодняшний шанс, для него уйти из этой баньки незамеченным страшнее было любого риска.
- Христианство - это еврейская выдумка, а православие - особенно, изощренная ловушка, предназначенная мудрецами Сиона для такого гиганта, как русский народ. Именно поэтому наш народ с такой легкостью в период исторического слома отбросил христианские сказки и обернулся к своей извечной мудрости, к идеологии общности, артельности, то есть к коммунизму! Самодержавие, сама по себе почти идеальная форма власти, в силу случайностей браков и рождений, увы, к исходу своему тоже потеряла национальный характер. В последнем нашем государе была одна шестьдесят четвертая часть русской крови. И народ наш в корневой нашей мудрости сомкнул идеологию и власть, веру и руку, изумив весь мир советской формой власти, Советом! Итак, вот она, русская триада наших дней - коммунизм, Советская власть и народность! Незыблемая на все века народность, ибо народность - эго наша кровь, наш дух, наша мощь и тайна!
- Братцы, мои, да у него торчком торчит! - сказал со смешком ленивый голосок за спиной Лучникова, - Вот так маячит! Ай да Степанов!
Степанов и сам не заметил, как у него в порыве вдохновения поднялся член. Ахнув, он попытался закрыть его ладонями, по эрекция была настолько мощной, что красная головка победоносно торчала из пальцев.
Общество па финских полатях покатилось от хохота. Вот так дрын у теоретика! К Людочке беги быстрей, брат Степанов. Да у него не на Людочку, у него на триаду маячит! Ну, Степанов! Ну, даешь, Степанов!
"Теоретик" затравленно взирал на хохочущие лица, пока вдруг не понял, что смех дружественный, что он теперь замечен раз и навсегда, что он теперь - один из них. Поняв это, он похохотал над собой, покрутил головой и даже слегка прогаллопировал, держа в кулаке свой непослушный орган.
Тут в парилке открылась дверь и на пороге появился еще один человек - голыш с крепкой спортивной фигурой.
Смех затих.
- А вот как раз и Арон Израилевич, - тихо сказал кто-то.
Лучников узнал своего друга Марлена Михайловича Кузенкова. Кто-то тихонько хихикнул. Лучников оглянулся и оглядел всех. Все смотрели на вновь прибывшего с любезными улыбками. Было очевидно, что он, хоть и допущенный, но не совсем свой.
Марлен Михайлович приближался к полатям, глядя поверх головы Лучникова, как-то неуверенно улыбаясь и разводя руками, явно чем-то обескураженный и виноватый. Потом он снизил свой взгляд и вдруг увидел Лучникова. Изумлению его не было предела.
- Андрей! Ну, знаешь! Ну, понимаешь ли! Да, как же? Каким же образом? Да это просто фантастика! Нет-нет, это фантастика, иначе и не скажешь! Ты - здесь? Да это просто поворот в детективном духе!
- Какой же тут поворот? - улыбнулся Лучников.
Они вышли из парилки и прыгнули в бассейн. Здесь Марлен и поведал Андрею, как развивалось вокруг него трехдневное ЧП, как потеряли его соответствующие органы, как искали по всей Москве и не могли найти, как он сам на эти органы наорал сегодня по телефону, да-да, пришлось и ему к ним обращаться, ты ведь, Андрей, достаточно реалистический человек, чтобы понимать, что к особе такого полста, как ты, не может не быть приковано внимание соответствующих органов, ну вот и пришлось обратиться, потому что ты пропал, не звонишь, не появляешься, а у нас ведь с тобой нерешенные вопросы, нс говоря уже о нормальных человеческих отношениях, я уже к Татьяне звонил и в корпункт и даже своему Диму Шебеко, но никто не знал, где ты - я так понимаю, что это ты из-за Татьяны ушел на дно, да? - ну, вот и пришлось позвонить в соответствующие органы, потому что сегодня должна была состояться твоя встреча с очень видным липом, напоминаю тебе твою же шутку о масонской ложе, так вот - была достигнута полная договоренность, а тебя нет, это, понимаешь ли, в нашей субординации полнейший скандал, вот почему и пришлось к соответствующим органам обращаться, и вдруг выяснилось, какой пассаж, что и они не знают, где ты, так до сих пор и не знают ничего, не знают даже, что ты здесь прохлаждаешься, а ведь им все полагается знать, ха-ха-ха, это просто умора!
- А я-то думал, что здесь каждый стул соединен с соответствующими органами, - проговорил Лучников. - Даже этот бассейн непосредственно вытекает в соответствующие органы.
- Страна чудес! - воздел слегка к потолку руки Марлен Михайлович и слегка утонул в прозрачной зеленой обогащенной морским калием водице.
- Что ж, выходит, моя встреча с этим вашим магистром не состоялась? - спросил Лучников.
- Увы, она состоялась, - Марлен Михайлович опять слегка утоп, - увы, однако, без моего участия. По другим каналам ты сюда приплыл, Андрей, а это, к сожалению, отразится в дальнейшем на многом...
- Что же и магистр ваш, стало быть?... - спросил Лучников.
- Ну, конечно же, он там, - Кузенков повел глазами в сторону парилки.
Лучников вылез из бассейна. Кузенков последовал за ним.
- Марлен, я три дня не менял рубашки, - сказал Лучников. - Ты не мог бы мне одолжить свою? У меня... у меня... понимаешь ли, сегодня прием в британском посольстве, я не успею в гостиницу заехать.
- Да-да, конечно, - Кузенков задумчиво смотрел на Лучникова.
- Кроме того, - Лучников положил руку на плечо человеку, который называл здесь себя его другом. - Ты не мог бы вывезти меня отсюда на своей машине? Я совершенно потерял ориентацию.
Кузенков задумался еще больше.
Из парилки вышел и мигом обмотал чресла полотенцем Олег Степанов. В глубине холла под сенью вечнозеленых пальм три подавальщицы, бойко поглядывая, накрывали на стол. За стеклянной стеной во внешней среде под елками передвигались безучастные фигуры охраны. Олег Степанов стоял неподвижно с лицом, искаженным гримасой острейшего счастья.
- Хорошо, Андрей, поехали, - решительно сказал Кузен-ков.
Трудно сказать, прежние ли ребята работали или Сергеевский сектор, наконец, взял на себя все заботы, но оперативная машина исправно следовала за кузенковской "волгой" всю дорогу до города, держась, впрочем, вполне тактичной дистанции. Кузенков иногда посматривал в зеркальце заднего вида и морщился. Он и не старался скрыть эту мимику от Лучникова, скорее даже подчеркивал, подсознательно, как бы показывая другу, что ему лично это все глубоко противно...
- Твой маршрут, Андрей, в принципе почти согласован, - говорил Кузенков по дороге. - Однако на поездку в одиночестве не рассчитывай. Иностранцам такого ранга, как ты, полагается переводчик, ну и ты получишь переводчика. Постараюсь, впрочем, чтобы выделили какого-нибудь нормального парня...
Он опасливо посмотрел на Лучникова, но тот только смиренно кивнул. Согласен на переводчика! Что это с ним?
- Можно даже попросить какую-нибудь нормальную девушку, - улыбнулся Кузенков. - Это зависит от тебя. Кстати, что у тебя с Таней?
- Да ничего особенного, - промямлил Лучников. - Этот ее супруг...
- Порядочный дебил, правда? - быстро спросил Кузенков.
- Нет, вполне нормальный малый, но он, понимаешь ли... ну, в общем, он уж слишком на супружнице своей задвинулся...
- Ты разочаровался в ней? - спросил Марлен.
- Ничуть. Я только не знаю, нужен ли я ей, вот в чем вопрос.
- Хочешь, я поговорю с ней? Впрочем, лучше, если Вера это сделает. У них прекрасные отношения.
- Может быть, с ней соответствующие органы поговорят? - невинно спросил Лучников.
- Ну, знаешь! - задохнулся от возмущения Кузенков. - Ты меня, Андрей, иногда просто бесишь! Ты уж просто рисуешь себе настоящее оруэлловское общество! Ты говоришь, как чужой! Тебе будто бы наплевать на то, какой мы путь прошли от сталинщины, что это стоило нам... таким людям, как я... ты... Где же твой ИОС?
- Прости меня, друг. - Лучников и в самом деле почувствовал угрызения совести. Он понимал, что этим своим неожиданным отъездом с госдачи, увозом его, Лучникова, оттуда без всякого "согласования" Кузенков нарушает их мафиозную этику, идет на серьезный риск. - Нам нужно с тобой, Марлен, как-нибудь поговорить обо всем, раз и навсегда, все выяснить, начистоту до конца, без хохмочек и без улыбочек, - сказал он. - Боюсь, что если мы этого не сделаем, это отразится не только на наших с тобой отношениях.
Кузенков посмотрел на него с благодарностью.
- Что касается этой баньки, - сказал Лучников, - то я только рад, что наше формальное знакомство с персоной не состоялось. Если вокруг него такие ребята, каких я сегодня узрел, пошел бы он на хер. Это ребята не в моем вкусе. Это ребята не из моего клуба.
Кузенков еще раз посмотрел на него и молча улыбнулся.
- Останови, пожалуйста, Марлен, и порезче, где-нибудь возле такси, - сказал Лучников.
Они ехали по Кутузовскому проспекту. "Волга" сопровождения держалась на прежнем расстоянии, что было нетрудно, потому что в этот час движение было редким, лишь такси шмыгали, да иногда прокатывал какой-нибудь дипломат.
Выскочив из резко затормозившей машины, Лучников вдруг снова с изумлением почувствовал мимолетный рывок молодости: то ли алые просветы в тучах за шпилем гостиницы "Украина", то ли сама ситуация очередного бегства, близость нового, пусть и пустякового приключения...
"Оперативка" промчалась мимо и растерянно остановилась посреди моста над Москвой-рекой. Отъехала и перевалила за горб моста машина Марлена. Лучников влез в такси и назвал адрес Татьяниного кооперативного квартала.
Когда проезжали мимо опер-"волги", трое типусов, сидящих там, сделали вид, что им нет до него никакого дела. Такси прокрутилось под мостом, резво проскочило по подъему на зеленую стрелку мимо здания СЭВ. Стрелка, видимо, тут же погасла, потому что Лучников увидел, как началось поперечное движение, как пошел на зеленый огонь огромный интуристовский "икарус" и как из-за него, нарушая все правила, вынырнула на зверском вираже опермашина.
Видимо, они там мобилизовались и вели теперь преследование очень толково, профессионально, точно выходя к светофорам и не выпуская из виду лучниковское дребезжащее такси.
Вдруг он сообразил, что у него нет ни рубля внутренних денег. Возьмет ли доллары таксист?
- Спасибо вам большое, - сказал таксист, беря зеленую десятку. - Сенкью, мистер, вери мач.
Лучников, не торопясь, вошел в подъезд и вызвал лифт. Дверь подъезда осталась открытой, и в ее стекле отражался почти весь двор, замкнутый многоэтажными стенами. Отчетливо было видно, как медленно продвигается по двору черпая "волга", выбирая удобную позицию для наблюдения. По асфальтовой дорожке она проехала мимо строений детской площадки и остановилась прямо напротив подъезда. Зажгли дальний свет, увидели Лучникова возле лифта и успокоились, погасили свет.
В это время во двор въехал хлебный фургон и, остановившись на задах булочной, запер "волгу" между кустами и детской площадкой. Такой удачи Лучников не ждал. Не раздумывая, он помчался через детскую площадку к хлебному фургону. Оперативники выскочили из "волги" только в тот момент, когда ключ зажигания фургона оказался у Лучникова в кармане.
Длинноволосый хлебный шоферюга, раскрыв рот, наблюдал невероятную сцену погони "топтунов" за "фирменным человеком".
Фирмач рванул под арку и скрылся, топтуны, ставя рекорды по барьерному бегу, понеслись через детскую площадку и тоже скрылись. Оперативная "волга" свалила слоника, качели и застряла между каруселью и шведской стенкой. Хлебовоз, опомнившись, тоже побежал под арку посмотреть, как сцапают фирмача - ведь от таких легавых все равно не уйдешь. И на фиг только он ключ-то мой увел?
Однако оказалось, что задумано все гораздо круче, что фирмач-то оказался совсем непростым товарищем. За домом-то у него, оказывается, "жигули" стояли с белым номером "ТУР-00-77". Сел фирмач в свои жигули, проехал мимо топтунов, с улыбочкой, а шоферюге бросил его ключ, да еще и крикнул "спасибо, друг".
Топтуны, конечно, шоферюгу схватили за грудки - убирай, кричат, свою помойку, заблокировал опермашину, шипят, по твоей вине упустили государственного преступника! Шоферюга, нормально, возмущается - какая же, говорит, это вам помойка, если в ней хлеб, наше богатство. Они ему по шее, сами к фургону, пока разворачивались из-под арки, киоск "Союзпечати" своротили. Выскочила "волга" на оперативный простор, а простор, конечно, он и есть простор - пустыня, только мигалки желтые работают. Ничего, говорит один топтун, далеко не уйдет. Ну, теперь дадут нам, ребята, по пизде мешалкой, говорит второй топтун. Эй, говорит третий топтун шоферюге, дай-ка нам свежего хлеба по батону. Нате, сказал шоферюга, и принес им три горячих булки, пусть пожрут мужики перед служебными неприятностями.
Лучников остановил своего "жигуленка" на Старом Арбате, облачился в найденное на заднем сидении двустороннее английское пальто, почувствовал себя почему-то весьма комфортно и углубился в переулки, в те самые, которые вызывали у него всегда обманчивое ощущение нормальности, разумности и надежности русской жизни.
На углу Сивцева Вражка и Староконюшенного (слова-то какие нормальные!) зиждился старый дом, во дворе которого зиждился дом еще более старый, а во дворе этого дома, то есть за третьей уже проходной, помещался совсем уже полуаварийный шестиэтажный памятник серебряного века, в котором на последнем этаже жил музыкант Дим Шебеко в квартире, которую он называл "коммунальным убежищем" или сокращенно "комубежаловкой".
Был второй час ночи, весь дом спал, но из "комубежаловки" доносились голоса и смех. Образовалось это логово молодой Москвы довольно любопытным образом. Когда-то Дим Шебеко со своей матерью занимал здесь две комнаты в большой коммунальной квартире, где шла обычная коммунальная жизнь со всеми дрязгами, склоками и кухонными боями. Между тем Дим Шебеко подрастал в "рок-музыканта", и в конце концов стал им, вот именно Димом Шебекой. Параллельно подрастали дети и в других комнатах квартиры и все постепенно становились либо музыкантами, либо фанатиками музыки. Тогда решено было все старье попереть из "комубежаловки", началась сложнейшая система обменов под личным руководством Дима Шебеко и в результате образовалась "свободная территория Арбата". Участковый только руками разводил - у всех квартиросъемщиков лицевые счета на законном основании.
Дверь в "комубежаловку" всегда была открыта. Лучников толкнул ее и увидел, что шагнуть негде: вся передняя уставлена аппаратурой, завалена рюкзаками и чемоданами. "С2Н5ОН" явно собиралась в дорогу. Мальчики и девочки вытаскивали из комнат и сваливали в прихожей все больше и больше добра. Роскошно поблескивали в тусклом свете два барабана "Премьер" и три гитары "Джонсон". За последний год группа явно разбогатела.
- Где Дим Шебеко? - спросил Лучников у незнакомой девицы в майке с надписью "As dirty as honest".
Страницы
предыдущая целиком следующая
Библиотека интересного