- Тряхнем! - слабо, но с энтузиазмом воскликнул Костенька Нессельроде.

- Что касается меня, то я - сторонница СОСа! - с сильным энтузиазмом высказалась Лидочка Нессельроде. Она стояла в углу веранды, на фоне темного моря, туника ее парусила, облепляя изящную линию бедра, каштановые волосы развевались.

Остальные "греки" разбрелись от телевизора с ироническими улыбочками, им как раз больше импонировала "шайка интеллектуалов" на TV. Теперь гости с интересом посматривали на Лидочку, как она хочет понравиться и Антону, и деду Арсюше, какой энтузиазм! Мальчишки, кричащие о новой нации, это хоть смешно, но понятно, но - тридцатилетняя потаскушка, решившая заарканить редактора "Курьера" и ударившаяся в романтику Общей Судьбы - это уж, простите, юмор высшего класса! Предположите, господа, что мечта Лидочки Нессельроде, осуществится и она породнится с Лучниковыми. Что произойдет с бедной барышней в новом семейном компоте? Папа Нессельроде махровый монархист, а ведь она благоговеет перед своим папой, потому что он дал ей жизнь! Мама Нессельроде за конституционную монархию, а ведь и мама - это Лидочкино второе я, да и воспитание она получила английское. Будущий тесть ее - один из отцов островной демократии, конституционалист-демократ. Будущий муж - творец Идеи Общей Судьбы, советизации Крыма. Будущий же ее пасынок и сейчас перед нами - гражданин Яки-лэнда! Бедная барышня, какой надеждой освещено ее лицо, как романтически трепещут ее одежды на фоне Понта Эвксинского! Она уже видит, должно быть, нашего монарха в роли Генсека ЦК КПСС, и Политбюро, уважающее конституцию, предложенную им "Партией народной свободы" и Яки АССР в составе ЕНУОМБа, обагренного жертвенными знаменами Общей Судьбы...

Арсения Николаевича пригласили к телефону и он услышал в трубке голос Бакстера:

- Хэлло, Арси, - бормотал в трубке старый развратник, - похоже на то, что мы с тобой еще не вышли в тираж.

- Поздравляю, - сухо сказал Арсений Николаевич. - На меня твои успехи совершенно не распространяются.

Бакстер смущенно хохотнул.

- Ты не понял, старый Арси. Имею в виду проклятые средства массовой информации. У вас в Крыму они совсем обезумели, даже по сравнению со Штатами. О тебе уже сообщили на весь Остров, что ты у Нессельроде, а мою посудину битый час фотографирует с пирса какая-то сволочь. Что им надо от двух развалин?

- Ты для этого мне сюда звонишь? - спросил Арсений Николаевич. - Чтобы я тебе ответил?

- Не злись, олдшу, ты злишься, как будто я у тебя девочку увел. Ведь она же ничья была, совершенно одна и ничья, я никому не наступил на хвост, прости уж мне мои контрреволюционные замашки, - канючил Бакстер.

- Послушай, мне это надоело, - Арсений Николаевич нарочно ни разу не назвал имени своего собеседника, потому что неподалеку прогуливался Вадим Востоков и явно прислушивался. - Сегодня ночью я возвращаюсь на свою гору. Если хочешь, приезжай, подышишь свежим воздухом. Можешь взять с собой, - он подчеркнул, - кого хочешь.

- Нам нужно увидеться, - вдруг деловым и даже строгим голосом сказал Бакстер. - Я тебе не сказал, что отсюда лечу в Москву. Шереметьево дает мне утренний час для посадки. Ты едешь в Аэро-Симфи встречать сына. О'кей, выезжай сейчас же, и мы встретимся в Аэро-Симфи хотя бы на час. Бар "Империя" тебя устроит?

Лучников-старший повесил трубку, вернулся на веранду, нашел внука и предложил ему вместе встретить отца. Внук неожиданно согласился, даже не без радости. Откуда едет мой старый атац? поинтересовался он. Арсений Николаевич пожал плечами. Я ждал его из Москвы, но он возвращается через Стокгольм. От моего старика можно всего ждать, сказал Антон. Не удивлюсь, если он из космоса к нам свалится. Арсений Николаевич порадовался теплым ноткам в голосе внука. Все-таки он любит отца, сомнений нет. Вот только когда возвращается из Италии, от своей мамы, нынешней графини Малькованти, становится враждебным, отчужденным, но поживет немного вдали от до сих пор еще злобствующей синьоры, и снова все тот же славный Антошка Лучников.

С умоляющими глазами подошла Лидочка Нессельроде. Нельзя ли сопутствовать? Просто хочется окунуться в атмосферу аэропорта. Давно как-то никуда не летала, засиделась в Крыму, атмосфера ночного аэропорта всегда ее вдохновляет, а ведь она еще немного и поэт.

- Еще и поэт? - удивился Антон. - Кто же ты еще, Лидка? Неужели это правда то, что о тебе говорят?

- Противный Антошка! - Лидочка замахнулась на него кулачком. - Я тебе в матери гожусь! - острый взглядик брошен на Арсения Николаевича.

Пришлось брать дурищу в тунике с собой. Ее посадили на задний широченный диван в "бентли", а сами сели впереди, Антон за рулем.

Пока ехали, Антон без умолку болтал о своей новой идеологии, может быть, он решил за дорогу до аэропорта обратить и дедушку в свою веру. Шестьдесят процентов населения на Острове - сформировавшиеся яки. Вы, старые врэвакуанты, оторвались от жизни, не знаете жизни народа, не знаете тенденций современной жизни. Долг современной молодежи - способствовать пробуждению национального сознания. Все русское на Острове - это вчерашний день, все татарское - позавчерашний день, англоязычное население - это вообще вздор. Нельзя цепляться за призрака, надо искать новые пути.

Дед соглашался, что в рассуждениях внука есть определенный резон, но, по его мнению, они слишком преждевременны. Чтобы говорить о новой нации, нужно прокатиться по меньшей мере еще через пару поколений. Сейчас нет ни культуры яки, ни языка яки. Это просто мешанина, исковерканные русские, татарские и английские слова с вкраплениями романских и греческих элементов.

Внук возражал. Скоро будут учебники по языку яки, словари, газеты на яки, журналы, канал телевидения. Есть уже интересные писатели, один из них он сам, писатель Тон Луч...

- Ваше движение, - сказал Арсений Николаевич, - если уж оно существует, должно быть гораздо скромнее, оно должно носить просветительский характер, а не...

- Если мы будем скромнее, будет поздно, - вдруг сказал Антон тихо и задумчиво. - Может быть, ты и прав, дед, мы родились слишком рано, но если мы будем ждать, все будет кончено очень быстро. Нас сожрет Совдепия, или здесь установится фашизм... Словом... - Он замолчал.

Арсений Николаевич впервые серьезно посмотрел на своего любимого мальчишку, впервые подумал, что он его недооценивает, впервые подумал, что тот стал взрослым, совсем взрослым.

Лидочка Нессельроде в мужских разговорах участия не принимала, она была подчеркнуто женственна и романтична. Откинувшись на кожаные сиденья, она как бы мечтала, глядя на пролетающие звезды, луну, облака.

Аэро-Симфи раскинулся к северу от столицы, сразу за склонами крымских гор, целый, отдельный город с микрогруппами разноэтажных светящихся строений, с пересечением автотрасс и бесчисленными паркингами, уставленными машинами. В центре на грани ранвеев, как называют здесь взлетные дорожки, возвышается гигантский светящийся гриб (если бы можно было приблизительно так назвать данную архитектурную форму) центральной башни Аэро-Симфи.

Администрация Аэро-Симфи гордилась тем, что отсюда пассажирам не хочется улетать. В самом деле, попадая в бесконечные залы, холлы, гостиные, круглосуточно работающие элегантные магазины и бесчисленные интимные бары, ступая по пружинящим мягким полам, вбирая еле слышную успокаивающую музыку, краем уха слушая очень отчетливую, но очень ненавязчивую речь дикторов, предваряемую мягким, как бы бархатом по бархату, гонгом, вы чувствуете себя в надежных, заботливых и ненавязчивых руках современной гуманистической цивилизации, и вам в самом деле не очень-то хочется улетать в какую-нибудь кошмарную слякотную Москву или в вечно бастующий Париж, где ваш чемодан могут запросто выбросить на улицу. Собственно говоря, можно и не улетать, можно здесь жить неделями, гулять по гигантскому зданию, наблюдать взлеты и посадки, вкусно обедать в различных уютных национальных ресторанчиках, знакомиться с транзитными легкомысленными пассажирами, ночевать в звуконепроницаемых, обдуваемых великолепнейшим воздухом номерах, никуда не ехать, но чувствовать себя тем не менее в атмосфере путешествия.

В баре "Империя" в этот час не было никого, кроме Фреда Бакстера с его дамой. Греховодник представил свою проституточку очень церемонно:

- Тина, это мой старый друг, еще по войне, старый Арси. Арси, познакомься с мадемуазель Тиной из Финляндии. Ты говоришь по-фински, Арси? Жаль. Впрочем, мадемуазель Тина понимает по-английски, по-немецки и даже немного по-русски. И даже слегка по-французски, - добавил он, улыбнувшись.

Тина (то есть, разумеется, Таня) протянула руку Арсению Николаевичу и улыбнулась очень открыто, спокойно и, как показалось старому дворянину, слегка презрительно. Они сидели в полукруглом алькове, обтянутом сафьяновой кожей, вокруг стола, над которым висела старомодная лампа с бахромой.

- Мне нужно сказать тебе перед отлетом несколько слов, - Бакстер выглядел грустноватым и усталым. - Может быть, мадемуазель Тина посидит с молодежью у стойки?

- Хелло, - сказал Антон. - Пошли с нами, миссис.

Он повел "женщин к стойке, за которой скучал одинокий красавец-бартендер с седыми висками, ходячая реклама "Выпей "Смирнофф" и у тебя перехватит дыхание". Он, конечно, оказался (или причислял себя к) яки, и потому порванная майка Антона вызвала у него внепрофессиональные симпатии. Он включил телевизор за стойкой и на одном из двенадцати каналов нашел повтор Ти-Ви-Мига. Антон комментировал изображение, горячился, пытался донести и до "финки" с ее обрывочными языками смысл происходящего, апеллировал и к Лидочке Нессельроде, но та только улыбалась - она смотрела на себя со стороны: ночной аэропорт, почти пустой бар, молодая женщина-аристократка ждет прилета своего жениха-аристократа. В мире плебейских страстей - две аристократические души приближаются друг к другу.

Таня притворялась, что она почти ничего не понимает по-русски и гораздо больше, чем на самом деле, понимает по-английски. Разговор, как это обычно в Крыму, легко перескакивал с русского на английский, мелькали и татарские, и итальянские, и еще какие-то, совсем уж непонятного происхождения слова.

- Сложная проблема, сэр, - говорил бартендер. - Возьмите меня. Батя мой - чистый кубанский казак, а анима наполовину гречанка, наполовину бритиш. Женился я на татарочке, а дочка моя сейчас замуж вышла за серба с одной четвертью итальянской крови. Сложный коктейль тут у нас получается, сэр, на нашем Острове.

- Этот коктейль называется "Яки", - сказал Антон. Бартендер хлопнул себя по лбу.

- Блестящая идея, сэр. Это будет мой фирменный напиток. Коктейль "Яки"! Я возьму патент!

- Мне за идею бесплатная выпивка, - засмеялся Антон.

- Whenever you want sir! - захохотал бартендер.

- Вы здесь туристка, милочка? - любезно спросила Лидочка Нессельроде Таню. - Иа!Чудесно! А я, знаете ли, жду своего жениха, он должен вернуться из дальних странствий. Нихт ферштеен? Фиансей, компрэнэ ву? Май брайдгрум...

За столиком под бахромчатой лампой между тем неторопливо беседовали друг с другом два старика.

- Жизнь наша кончается, Арсений, - говорил Бакстер. - Давай напьемся, как в старые годы?

- Я и в старые годы никогда не напивался, как ты, - сказал Арсений Николаевич. - Никогда до скотского уровня не докатывался.

- Понимаю, что ты хочешь сказать, - печально и виновато пробормотал Бакстер. - Но это не скотство, Арси. Это мои последние шансы, прости, привык платить женщинам за любовь. Не злись на меня. Я опять влюбился, Арси. Я помню, как вы смеялись надо мной во Франции. Покупаю какую-нибудь блядь за сто франков и сразу влюбляюсь. А сейчас... сейчас я совсем стал размазня, Арси... Старый сентиментальный кисель... Ты знаешь, эта Тина, она чудо, поверь мне, никогда у меня не было такой женщины. Что-то особенное, Арси. То, что называется сладкая...

- Заткнись! - брезгливо поморщился Арсений Николаевич. - Вовсе не интересно выслушивать признания слюнявого маразматика.

- Ладно. - Бакстер положил ему на длинную ладонь свою боксерскую чуть деформированную лапу с пятнышками старческой пигментации.

"У меня вот до сих пор эта мерзкая пигментация не появилась", - со странным удовлетворением подумал Арсений Николаевич.

- Арси, ты знаешь, сколько в живых осталось из нашего поколения к сегодняшнему дню? - спросил Бакстер.

Арсений Николаевич пожал плечами.

- Я стараюсь об этом не думать, Бак. Живу на своей горе и думаю о них как о живых. Особенно о Максе...

- Я хотел бы жить рядом с тобой на твоей горе, - сказал Бакстер. - Рядом с Максом...

- Ты все-таки надираешься, - Арсений Николаевич заглянул в его стакан. - Что ты пьешь?

- Арси, поверь, весь бизнес и вся политика для меня сейчас - зола, главное на закате жизни - человеческие отношения. Мне говорят: ты - Ной, ты можешь вести наш ковчег! Вздор, говорю я. Какой я вам Ной, я лишь старый козел, которого пора выбрасывать за борт. Пусть меня гром ударит, но я приехал сюда перед скучнейшей финансовой поездкой в Москву только для того, чтобы тебя увидеть, старый мой добрый Арси.

Он откинулся на сафьяновые подушки и вдруг зорко посмотрел на старого друга, на которого вроде и не обращал особого внимания, который до этого был для него как бы лишь воспринимающим устройством.

- Вот кто Ной, - сказал он торжественно. - Ной - это ты, Арсений Лучников! Послушай, - он опять навалился локтями на стол в манере водителя грузовика... - ты ведь, конечно, знаешь, что в мире существует такая штука - Трехсторонняя Комиссия. Я на ней часто присутствую и делаю вид, что все понимаю, что очень уважаю всех этих джентльменов, занятых спасением человечества. Симы, хамы и яфеты строят ковчег в отсутствие Ноя. Словом, там вдруг узнали, что мы с тобой друзья, и стали меня подзуживать. Ты хочешь знать, что думают в Трехсторонней Комиссии о ситуации на Острове Крым? Видишь ли, мне самому на все это наплевать, мне важно как-то вместе с тобой и с оставшимися сверстниками дожить свой срок и "присоединиться к большинству" в добром старом английском смысле, но они мне сказали: наша Комиссия - это Ной, мы строим ковчег среди красного потопа... Они просили меня поговорить с тобой, они говорят, ты - крымский Ной, - что-то они задвинулись там на этой идее ковчега, - но одно могу тебе сказать, я не из-за них к тебе приехал, приехал просто повидаться...

- Бак, ты и в самом деле впадаешь в маразм... - досадливо прервал его Арсений Николаевич.

- Хорошо, излагаю суть дела. - Бакстер закурил "гавану" и начал говорить неторопливо, деловито и четко, так, должно быть, он и выступал на пресловутой Трехсторонней Комиссии или в правлении своего банка.

- Ситуация на Острове и вокруг него становится неуправляемой. Советскому Союзу достаточно пошевелить пальцем, чтобы присоединить вас к себе. Остров находится в естественной сфере советского влияния. Население деморализовано неистовством демократии. Идея Общей Судьбы овладевает умами. Большинство не представляет себе и нс хочет представлять последствий аншлюса. Стратегическая острота в современных условиях утрачена. Речь идет только лишь о бессознательном физиологическом акте поглощения малого большим. Не произошло этого до сих пор только потому, что в России очень влиятельные силы не хотят вас заглатывать, больше того, эти силы отражают массовое подспудное настроение, которое, конечно, никогда не может явиться на поверхность в силу идеологических причин. Этим силам не нужна новая автономная республика, они не знают, как поступить с пятью миллионами лишних людей, не снабженных к тому же специфической советской психологией, они понимают, что экономическое процветание Крыма кончится на следующий же день после присоединения. Сейчас их ригидная система кое-как приспособилась к существованию у себя под боком маленькой фальшивой России, приспособилась и идеологически, и стратегически, и, особенно, экономически. По секретным сведениям, треть валюты идет к советчикам через Крым. Словом, "статус кво" как бы устраивает всех, не говоря уже о том, что он вносит какую-то милую пикантность в международные отношения. Однако ситуация выходит из-под контроля. Просоветские и панрусистские настроения на Острове - это единственная реальность. Остальное: все эти "яки", "китайцы", "албанцы", "волчьи сотни" - детские игры. Советская система, как это ни странно, мало управляема по сравнению с западными структурами, ей движут зачастую малоизученные стихийные силы, сродни тектоническим сдвигам. Близится день, когда СССР поглотит Остров.

- Никто у нас и не сомневается в этом, - вставил Арсений Николаевич.

- Прости, но он будет вынужден поглотить Остров. Он сделает это вопреки своему желанию. Трехсторонняя Комиссия получила достаточно ясные намеки на это непосредственно из Москвы.

Некоторое время они молча смотрели друг на друга, потом Арсений Николаевич, нарушая свой зарок, попросил у Бакстера сигару.

- Далее? - сказал он, ловя сквозь дым жесткие голубенькие глазки бандита западной пустыни Фреда Бакстера.

- Далее начинается художественная литература, - усмехнулся тот. - Запад вроде бы совершенно не заинтересован в существовании независимой русской территории. Стратегически Крым, как я уже сказал, в наше время полный ноль. Природных ресурсов вам самим едва хватает, а "Арабат-ойл-Компани" уже пробирается в Персидский Залив. Промышленность ваша - лишний конкурент на наших суживающихся рынках. Казалось бы, наплевать и забыть, однако Запад, ну и, конечно, Трехсторонняя Комиссия в первую очередь оказывается все-таки заинтересована в существовании независимого Крыма. В соответствии с современным состоянием умов, мы заинтересованы в вашем существовании нравственно и эстетически . Западу, видите ли, важно, чтобы в тоталитарном потопе держался на плаву такой красивый ковчег, как Остров Окей. Как тебе нравится этот бред?

- Не так уж глупо, - сказал Арсений Николаевич.

- Ага, - торжествующе сказал Бакстер. - В тебе, я вижу, заработал дворянский романтизм. Так знай, что ваша дворянская русская старомодная сентиментальность, так называемые "высокие порывы", сейчас считаются современными футурологами наиболее позитивной и прагматической позицией человечества.

- И потому я - Ной? - усмехнулся Арсений Николаевич.

- Sure, - кивнул Бакстер. - Только ты и никто другой.

- Где же ваш Арарат? - спросил Лучников.

- North Atlantic Treaty Organisation, - сказал Бакстер. - Резкое и решительное усиление западной и даже проамериканской ориентации. Западный военный гарант. Стабильность восстановится, и с облегчением вздохнут прежде всего в Москве. Будет яростная пропагандистская компания, задавят десятка два диссидентов, потом все успокоится. Комиссия получила достаточно ясные намеки из тех же московских источников. В конце концов, там же тоже есть люди, понимающие, что мы все связаны одной цепочкой... Ты Сахарова читал? Представь себе, в Кремле есть люди, которые его тоже читают.

- Я не гожусь, - сказал решительно Арсений Николаевич. - Я слишком стар, у меня слишком много, Бак, накопилось грусти, я не хочу терять свою гору, Бак, я буду сидеть на своей горе, Бак, мне почти восемьдесят лет, Бак, я молод только по сравнению со своей горой, старый Бак. И, наконец, я не хочу враждовать со своим сыном.

- Понимаю, - кивнул Бакстер. - Возьми меня на свою гору, Арси. Мне тоже все надоело, мне смешно сидеть на этой Трехсторонней Комиссии, где все такие прагматики и оптимисты, мне просто смешно на них смотреть и их слушать. Положит какой-нибудь Гарри Киссельбургер ладонь на лоб, вроде бы мировая проблема решается, а я вижу скелет, череп и кость... Уходящая жизнь... Как бы я хотел верить, что основные события начнутся за гранью жизни. Старый Арси, в самом деле, продай мне кусок твоей горы. Я бы плюнул на все, чтобы жить с тобой рядом и по вечерам играть в канасту. Взял бы Тину и жил бы с ней на твоей горе...

- Так бы и осталась она с тобой на нашей горе, - усмехнулся Арсений Николаевич и дружески положил руку старому Бакстеру на затылок.

У них и прежде так бывало: если деловой разговор не получается, они как бы тут же о нем забывали, делали вид, что его и не было, показывая этим, что личные свои отношения они ставят выше всякой экономики и политики.

- Почему бы ей не бывать хоть часть года у меня на горе, - наивно расширил голубые бандитские глаза старый Бак. - Если ей захочется свеженького хера, я сам ее отпущу в Ниццу или в Майями, куда угодно. Я ведь к ней частично буду относиться как к дочке. Частично, - подчеркнул он. - Арси, - он зашептал в ухо старому другу, - скажу тебе честно, я уже сделал ей такое предложение, что-то вроде этого. Я предложил ей стать моей спутницей, другом. Уверен, что проституция для нее - просто игра. Она - особая женщина, таких не много в мире, поверь мне, ты знаешь мой опыт...

В этот момент мягко, бархатом по бархату прозвучал гонг и милейший голос объявил, что самолет Стокгольм - Симферополь заходит на посадку. Слева от бара осветился большой экран, на котором в темных небесах появился снижающийся, мигающий десятком посадочных огней и подсвечивающий себе носовым прожектором "джамбо-джет" компании SAS.

Ультрасовременная, еще нигде, кроме Симфи, не опробованная система включила телекамеры на борту огромного воздушного корабля, во всех четырех огромных салонах, где пассажиры, улыбаясь, перешучивались или, напротив, сосредоточиваясь и погружаясь как бы в состояние анабиоза, готовились к посадке. Ни в высшем, ни в среднем классах Андрея Лучникова явно не было, но в переполненном "экономическом" как будто где-то на задах мелькнуло знакомое, но почему-то дьявольски небритое лицо.

Вдруг "Тина" спрыгнула с табуретки и побежала прочь от бара.

- Тина! - вскричал испуганный Бакстер и вскочил, простирая руки.

Она даже не обернулась.

Дело в том, что пока два старых джентльмена разговаривали на политические темы, Таня-Тина, сидя у стойки бара, начала улавливать невероятный для нее смысл происходящего. Антон и Лидочка Нессельроде иногда обменивались репликами по-русски, и ей постепенно стало ясно, кто есть кто и для чего вся компания прибыла ночью в Аэро-Симфи. Длинный парень, который между прочим пару раз как бы случайно погладил ее по спине, оказался сыном Андрея. Идиотка с романтическими придыханиями, оказывается, считается невестой Андрея, а высокий седой старик, друг ее сегодняшнего клиента (употребив в уме это слово, она покрылась испариной) просто-напросто отец Андрея, тот самый знаменитый Арсений Лучников. Тут Таня, что называется, "поплыла", а когда на экране появился "джамбо", когда она увидела или убедила себя, что увидела ухмыляющуюся физиономию Андрея, она не выдержала и побежала, куда глаза глядят - прочь!

Больше получаса она слонялась по бесчисленным коридорам, торговым аркадам, поднималась и спускалась по эскалаторам Аэро-Симфи. Везде играла тихая музыка, то тут, то там появлялись предупредительно улыбающиеся лица с вопросом - не нужна ли какая-нибудь помощь. У Тани дрожали губы, ей казалось, что она сейчас куда-то побежит, влепится в какую-нибудь стенку, и будет по ней ползти, как полураздавленная муха. Хулиганское ее "приключение" теперь становилось для нее именно тем, чем и было на самом деле, - проституцией. Она отгоняла от себя столь недавние воспоминания - как брал ее этот старик, как он сначала ее раздел и трогал все ее места, неторопливо и задумчиво, а потом вдруг совсем по-молодому очень крепко сжал и взял ее, и брал долго и сильно, бормоча какую-то американскую похабщину, которую она, к счастью, не понимала, а потом... она отгоняла, отгоняла от себя эти постыдные воспоминания... а потом он ей в любви, видите ли, стал объясняться... кому - шлюхе? а потом он еще кое-чего захотел... может быть, ему обезьянью железу трансплантировали... прочь-прочь эти мерзкие воспоминания... и с лицом, искаженным злобой, она вошла в открытый и пустой офис "Краймиа-бэнк" и предъявила испуганному молодому клерку чек, подписанный Бакстером.

Чек оказался не на три, а на пять тысяч долларов. Щедрая старая горилла! Клерк, преисполненный почтения к горилловской подписи, выдал ей крупные хрустящие ассигнации Вооруженных Сил Юга России; Такую сумму тичей она никогда и в руках-то не держала. Вот мое будущее - блядью буду. Только кто мне теперь такие деньги заплатит? По вокзалам буду пробавляться, по сортирным кабинкам. Грязная тварь. Видно, что-то рухнуло во мне сразу, когда дала подпись Сергееву, а может быть, и раньше, когда Суп избил Андрея. Такие штуки не проходят даром. Какими импульсами, какими рефлексиями ни оправдывай свое поведение - ты просто-напросто наемная стукачка и грязная блядь. Ты не достойна и стоять рядом с Андреем, ты не имеешь права и с мужем своим спать, еще неизвестно - не наградила ли тебя чем-нибудь старая горилла на своей яхте, где весь экипаж так вытягивался, словно она Грейс Келли, не "прости-господи" из приморского кафе; ты не имеешь права и с детьми своими общаться; как ты будешь воспитывать своих детей, грязное чудовище?

Она остановилась возле "Поста безопасности", где два вооруженных короткими автоматами городовых внимательно наблюдали по телевизору поток пассажиров, вытекающий из брюха скандинавского лайнера прямо в ярко освещенный коридор аэропорта. Городовые вежливо подвинулись, чтобы ей лучше было видно.

- Франсэ, мадам? - спросил один из них.

- Москва, - сказала она.

- О! - сказал городовой. - Удрали, сударыня?

- С какой стати? - сердито сказала Таня. - Я в командировке.

- Браво, сударыня, - сказал городовой. - Я не одобряю людей, которые удирают из великого Советского Союза.

Второй городовой молча подвинул Тане кресло.

Она сразу увидела Андрея, идущего по коридору с зеленым уродливым рюкзаком за плечами. Он был одет во все советское. Хлипкие джинсы из ткани "планета", явно с чужой задницы, висели мешком. На голове у него красовалась так называемая туристская шапочка, бесформенный комочек бельевой ткани с надписью "Ленинград" и с пластмассовым козырьком цвета черничного киселя. Нейлоновая куцая телогрейка расстегнута, и из-под нее выглядывает гнуснейшая синтетическая цветастая распашонка. Рыжих его сногсшибательных усов не видно, потому что весь по глаза зарос густой рыжей с клочками седины щетиной. Смеялся, веселый, как черт. Размахивал руками, приветствуя невидимых на экране встречающих, своего благородного папеньку, своего красавчика-сыночка, свою романтическую жилистую выдру-невесту и, должно быть, друга дома, американского мерзкого богатея с пересаженной обезьяньей железой.

- Не ваш, мэм? - прервав бесконечное жевание гама, спросил второй городовой.

Лучников прошел мимо камеры.

Таня, не ответив городовому, резко встала, отбросила стул и побежала в конец коридора, где светилась на разных языках надпись "Выход", где чернела спасительная или гибельная ночь и медленно передвигались желтые крымские такси марки "форд-питер".

- Почему ты из Стокгольма? - спросил сына Арсений Николаевич. - Мы ждали тебя из Москвы.

- Вы не представляете, ребята, какие у меня были приключения на исторической родине, - весело рассказывал Лучников, обнимая за плечи отца и сына и с некоторым удивлением, но вполне благосклонно поглядывая на сияющую Лидочку Нессельроде. - Во-первых, я оборвал хвост, я сквозанул от них с концами. Две недели я мотался по центральным губерниям без какой-нибудь стоящей ксивы в кармане. Все думают, что это невозможно в нашей державе, но это возможно, ребята! Потом началось самое фантастическое. Вы не поверите, я нелегально пересек границу, я сделал из них полных клоунов!

Арсений Николаевич снисходительно слушал поток жаргонных советских экспрессий, исторгаемый Андреем. Дожил до седых волос и никак не избавится от мальчишества - вот и сейчас явно фигуряет своей советскостью, этой немыслимой затоваренной бочкотарой.

- Нет-нет, наша родина поистине страна чудес, - продолжал Лучников. Он стал рассказывать о том, как целую неделю с каким-то "чокнутым" джазистом пробирался на байдарке к озеру Пуху-ярве где-то в непроходимых дебрях Карелии, как там, на этом озере, они еще целую неделю жили, питаясь брусникой и рыбой, и как, наконец, на озеро прилетел швед, друг этого джазиста, Кель Ларсон на собственном самолетике, и как они втроем на этом самолетике, который едва ли не цеплял брюхом за верхушки елей, перелетели беспрепятственно государственную границу. Бен-Иван, этот джазист, почему-то считал, что именно в этот день все пограничники будут "бухие", кажется, водку и портвейн "завезли" в ближайшее "сельпо" - и точно, ничто не шелохнулось на священной земле, пока они над ней летели - вот вам железный занавес, - а от финнов - у этих сук ведь договор с советскими о выдаче беглецов, - от "фиников" они откупились запросто, ящиком той же самой гнусной "водяры"... и вот прилетели свободно в Стокгольм, а Бен-Иван через пару недель таким же путем собирается возвратиться. Он эзотерический тип.

- Да зачем тебе все это понадобилось? - удивился несказанно Арсений Николаевич. - Ведь ты, мой друг, в Совдепии "персона грата". Может быть, ты переменил свои убеждения?

Андрей Арсениевич с нескрываемым наслаждением осушил бокал настоящего "Нового Света", обвел всех присутствующих веселым взглядом и высказался несколько высокопарно:

- Я вернулся из России, преисполненный надежд. Этому полю не быть пусту!

Таня бродила по ночной Ялте и не замечала ее красоты: ни задвинутых на ночь и отражающих сейчас лунный свет климатических ширм на огромной высоте над городом, ни россыпи огней по склонам гор, ни вздымающихся один за другим стеклянных гигантов второй линии, ни каменных львов, орлов, наяд и атлантов первой исторической линии вдоль набережной Татар. Она ничего не замечала, и только паника, внутренняя дрожь трепали ее. Пару раз она увидела в витрине свое лицо, искаженное безотчетным страхом, и не узнала его, она как будто бы даже и не ощущала самое себя, не вполне осознавала свое присутствие в ночном городе, где ни на минуту не замирала жизнь. Машинально она вошла в ярко освещенный пустой супермаркет, прошла его насквозь, машинально притрагиваясь к каким-то вещам, которые ей были почему-то непонятны, на выходе купила совершенно нелепейший предмет, какую-то боливийскую шляпу, надела ее торчком на голову и, выйдя из супермаркета, оказалась на маленькой площади, окруженной старинными домами, на крыше одного из них на глобусе Сидел, раскинув крылья, орел, у подъезда другого лежали львы, атлант и кариатида поддерживали портик третьего. Здесь ей стало чуть спокойнее, она вдруг почувствовала голод. Это обрадовало ее - мне просто хочется есть. Не топиться, не вешаться, не травиться, просто пожрать немножечко.

Страницы