– Бредли и его банда. Акций Монаднок-Велли. – Мэллори говорил с усилием, резко, с мучительной точностью. – Они полагали, что это бессмысленно – с самого начала. Землю получили практически даром, считали, что место не подходит для курорта – далеко от дорог, поблизости не было даже автобусного маршрута или кинотеатра, думали, что момент выбран неудачно и народ не пойдет на это. Они подняли большой шум и продали акции куче богатых простаков – это было просто гигантское надувательство. Они продали двести процентов акций на эту землю и получили двойную цену против того, что стоило строительство. Были уверены, что все провалится. Хотели провала. Они считали, что не получат прибыли, чтобы распределять по акциям. Была продумана прекрасная комбинация, как выскочить, если компанию объявят банкротом. Они приготовились ко всему, кроме успеха. А Монаднок-Велли его вполне заслуживает. Но они думали, что подготовились к неизбежному краху. Говард, ты не понимаешь? Они выбрали тебя как самого скверного из архитекторов!
Рорк откинул голову назад и рассмеялся.
– Черт возьми, Говард! Это не смешно!
– Садись, Стив, кончай трястись. Ты выглядишь так, будто наткнулся на целое поле, усеянное трупами.
– Так и есть. Хотя я видел и кое-что похуже. Я видел главное: то, из-за чего появляются такие поля. Что эти идиоты считают ужасом? Войны, убийства, пожары, землетрясения? К чертовой матери все это! Ужас в этой статье. Вот чего следует бояться, вот с чем бороться, надо протестовать и призывать все напасти на их головы, Говард. Я думал обо всех определениях зла и обо всех средствах борьбы с ним, предлагаемых на протяжении веков. Они ничего не смогли ни объяснить, ни исправить. Но корень зла – чудовище, истекающее слюной, – в ней, Говард, в этой статье. В ней и в душах самодовольных подонков, которые ее прочтут и скажут: «Да ладно, гений должен бороться, это для него благо», – а затем найдут какого-нибудь деревенского идиота, чтобы тот помог, поучил гения плести корзинки. Таково это чудовище в действии. Говард, подумай о Монаднок-Велли. Закрой глаза и взгляни внутренним взором. Подумай, люди, которые заказали это, верили, что ничего хуже они построить не смогут. Говард, что-то неправильное творится в мире, если тебе позволяют создать свое величайшее творение – в виде грязной шутки!
– Когда ты прекратишь думать об этом? О мире и обо мне? Когда ты научишься забывать об этом? Доминик…
Он замолчал. Они не произносили ее имя в присутствии друг друга уже пять лет. Рорк увидел глаза Мэллори, внимательные и страдающие. Мэллори понял, что его слова задели Рорка, причинили ему боль – такую боль, что вынудила его произнести это имя. Но Рорк повернулся к нему и членораздельно договорил:
– Доминик привыкла думать так же, как ты.
Мэллори никогда не говорил о том, что, как он догадывался, было в прошлом Рорка. Их молчание всегда предполагало, что Мэллори все понимает, а Рорк все знает и что обсуждать нечего. Но сейчас Мэллори спросил:
– Ты все еще ждешь, что она вернется? Миссис Гейл Винанд, черт бы ее подрал!
Рорк сказал без тени волнения:
– Заткнись, Стив.
Мэллори прошептал:
– Извини.
Рорк снова вернулся к столу и сказал обычным голосом:
– Шел бы ты домой, Стив, и позабыл о Бредли. Теперь они начнут таскать друг друга по судам, но нам нельзя лезть в это дело, и тогда они не разрушат Монаднок. Забудь все и иди, мне надо работать.
Он стряхнул газету со стола локтем и склонился над чертежом.
Потом был скандал вокруг финансирования Монаднок-Велли и суд, несколько джентльменов были приговорены к тюремному заключению, и новое руководство компании «Монаднок» занялось своими акционерами. Рорк остался в стороне от этого. Он был занят, и у него не нашлось времени прочесть в газетах отчет о процессе. Мистер Бредли признал, в качестве извинения перед партнерами, что будь он проклят, если думал, что курорт, построенный по сумасшедшему проекту, окажется прибыльным. «Я сделал все, что мог, я выбрал самого большого идиота, которого сумел отыскать».
Остин Хэллер написал статью о Говарде Рорке и Монаднок-Велли. Он писал о сооружениях, которые создал Рорк, он перевел на человеческий язык то, что Рорк сказал своими постройками. Это не был обычный, спокойный тон Остина Хэллера – это был дикий крик восхищения и гнева: «И будь мы все прокляты, если величие должно явиться к нам через мошенничество».
Статья породила в близких к искусству кругах ожесточенные споры.
– Говард, – сказал Мэллори спустя несколько месяцев, – ты знаменит.
– Да, – ответил Рорк, – полагаю, что да.
– Три четверти не понимают, о чем речь, но слышали что-то от одной четверти, которая ожесточенно спорит о тебе, и теперь чувствуют, что надо произносить твое имя с уважением. Из спорящей четверти четыре десятых тебя ненавидят, три десятых считают, что должны выразить свое мнение в любом споре, две десятых действуют наверняка и приветствуют любое «новшество», и только одна десятая понимает. И все они вдруг обнаружили, что существует Говард Рорк и что он архитектор. Бюллетень Американской гильдии архитекторов считает тебя большим, но неуправляемым талантом, и в Музее будущего развешаны фотографии Монаднока, дома Энрайта, здания Корда и «Аквитании» в великолепных рамках под стеклом – рядом с комнатой, где они выставили творения Гордона Л. Прескотта. И все же я рад.
Однажды вечером Кент Лансинг сказал:
– Хэллер сделал великое дело. Ты помнишь, Говард, что я как-то говорил тебе о психологии полузнаек? Не презирай среднего человека. Он необходим. Чтобы состоялась любая большая карьера, нужны два слагаемых: великий человек и человек более редкий – тот, кто способен увидеть величие и сказать об этом.
Эллсворт Тухи писал: «Парадоксом во всем этом нелепом деле является тот факт, что мистер Калеб Бредли пал жертвой несправедливости. Его нравственность открыта для нападок, но его эстетика безупречна. Он проявил больше здравого смысла в оценке архитектурных достоинств, чем Остин Хэллер, вышедший из моды реакционер, который вдруг сделался художественным критиком. Мистер Калеб Бредли стал мучеником из-за плохого вкуса своих съемщиков. По нашему мнению, приговор должен быть смягчен в знак признания художественной проницательности мистера Бредли. Монаднок-Велли – надувательство, и не только в смысле финансов».
Солидные богатые джентльмены, которые были самым надежным источником заказов, вяло реагировали на славу Рорка. Человек, который раньше говорил: «Рорк? Никогда о нем не слышал», теперь говорил: «Рорк? Очень уж это скандально».
Но некоторых поразил тот простой факт, что Рорк построил нечто, что принесло владельцам большие деньги, в то время как они стремились к обратному, это впечатляло больше, чем абстрактные дискуссии в художественном мире. Были и такие – пресловутая одна десятая, – кто все понимал. За год после Монаднок-Велли Рорк построил два частных дома в штате Коннектикут, кинотеатр в Чикаго, гостиницу в Филадельфии.
Весной 1936 года был выдвинут проект проведения в одном западном городе Всемирной ярмарки – международной выставки, которая стала известна под названием «Марш столетий». Комитет, состоявший из государственных чиновников, ответственных за проект, избрал совет по строительству. Государственные чиновники явно хотели выглядеть прогрессивными. Говард Рорк стал одним из восьми избранных.
Получив приглашение, Рорк выступил перед комитетом и объяснил, что был бы рад проектировать ярмарку, но один.
– Это несерьезно, мистер Рорк, – заявил председатель. – Как ни говори, проект, за который мы беремся, должен стать лучшим из того, что мы когда-либо имели. Я имею в виду, что две головы лучше, чем одна, понимаете, а восемь голов… Господи, сами же понимаете – лучшие головы страны, самые славные имена, вы же понимаете – дружеские консультации, сотрудничество и взаимное обогащение, вы понимаете, как создается великое произведение.
– Да.
– Тогда вы понимаете и…
– Если я вам подхожу, дайте мне сделать все одному. Я не работаю с комитетами.
– Вы что же, отказываетесь от такой возможности, шанса на бессмертие?..
– Я не работаю в коллективе. Не консультируюсь. Не сотрудничаю.
В архитектурных кругах послышались гневные комментарии, связанные с отказом Рорка. Раздавались голоса: «Тщеславный мерзавец!» Негодование было слишком резким и грубым, чтобы счесть его просто профессиональной завистью; каждый почитал, что оскорбили лично его; каждый считал себя вправе менять, советовать и улучшать творения любого из живущих.
«Происшедшее великолепно иллюстрирует, – писал Эллсворт Тухи, – антиобщественную натуру мистера Говарда Рорка, высокомерие и ничем не сдерживаемый индивидуализм, с которым всегда было связано его имя».
Среди восьмерых архитекторов, избранных для работы над проектом «Марша столетий», были Питер Китинг, Гордон Л. Прескотт, Ралстон Холкомб.
– Я не буду работать с Говардом Рорком, – заявил Питер Китинг, когда увидел список членов совета. – Выбирайте. Или он, или я.
Ему сообщили, что мистер Рорк отклонил свою кандидатуру. Китинг принял на себя руководство советом. В статьях, рассказывающих о ходе подготовки к строительству, совет называли «Питер Китинг и его компаньоны».
В последние годы Китинг усвоил грубую, непререкаемую манеру общения. Он резко отдавал распоряжения и терял терпение, столкнувшись с малейшей трудностью, а когда терял терпение, орал на окружающих; у него был целый словарь оскорблений, носивших ядовитый, желчный, по-женски коварный характер; лицо его хранило надутое выражение.
Осенью 1936 года Рорк перенес свою контору на верхний этаж здания Корда. Проектируя это здание, он думал, что когда-нибудь оно станет местом для его бюро. Увидев на двери табличку «Говард Рорк, архитектор», он на мгновение остановился, перед тем как войти. Его кабинет в конце длинной анфилады высоко над городом имел три стеклянные стены. Рорк остановился посреди кабинета. Сквозь большие окна виднелись магазин Фарго, дом Энрайта, отель «Аквитания». Он подошел к окнам, выходившим на юг, и долго стоял там. Вдали, над Манхэттеном, возвышалось здание Дэйна, построенное Генри Камероном.
В один из ноябрьских дней, возвратившись в свою контору со стройки на Лонг-Айленде, Рорк вошел в приемную, отряхивая промокший до нитки плащ, и увидел на лице секретарши с трудом сдерживаемое возбуждение, она едва дождалась его.
– Мистер Рорк, это, вероятно, очень важно, – сказала она. – Я назначила для вас встречу на завтра, на три часа. В его кабинете.
– Чьем кабинете?
– Он звонил полчаса назад. Мистер Гейл Винанд.
II
Вывеска на входной двери представляла собой копию заголовка газеты: «"Знамя". Нью-Йорк».
Вывеска была небольшой, она демонстрировала славу и власть, которые не нуждались в рекламе; это была своего рода тонкая, насмешливая улыбка, которая оправдывала неприкрытое уродство здания, – здание было фабрикой, презревшей все украшения, кроме этой вывески.
Вестибюль выглядел как топка печи: лифты втягивали горючее из человеческих тел и выплевывали его назад. Люди не спешили, они двигались в заданном ритме, целенаправленно; никто не задерживался в холле. Двери лифтов щелкали подобно клапанам. В испускаемых ими звуках пульсировал особый ритм. Капельки красного и зеленого цвета вспыхивали на настенном указателе, отмечая продвижение лифтов высоко над землей.
Создавалось впечатление, что все в этом здании находилось под контролем властной структуры, которая знала о любом продвижении; здание словно плыло в потоке энергии, функционируя плавно, беззвучно, подобно великолепной машине, которую ничто не могло разрушить. Никто не обратил внимания на рыжеволосого мужчину, который на мгновение задержался в холле.
Говард Рорк взглянул на выложенные изразцами своды. Он никогда никого не ненавидел. Но где-то наверху находился владелец этого здания, человек, который почти заставил его почувствовать ненависть.
Гейл Винанд взглянул на маленькие часы на своем столе. Через несколько минут у него встреча с архитектором. Разговор, подумал он, не будет трудным; такие встречи в его жизни бывали часто; он знал, что скажет; от архитектора же ничего не требовалось, кроме нескольких звуков, означавших понимание.
Его взгляд вернулся к гранкам на столе. Он прочел передовицу, написанную Альвой Скарретом, – о людях, кормивших белок в Центральном парке. И рубрику Эллсворта Тухи – о выставке картин, написанных служащими городского санитарного управления. Раздался звонок, и голос секретарши произнес:
– Мистер Говард Рорк, мистер Винанд.
– Хорошо, – ответил Винанд и выключил селектор.
Убирая руку, он обратил внимание на ряд кнопок на краю стола – блестящие маленькие шишечки с цветовым кодом, присвоенным каждой из них. Все они представляли собой окончание провода, протянутого в определенную часть здания, каждый провод контролировал определенного человека, каждый человек контролировал многих других людей, каждый вносил свой вклад в окончательный выбор слов в газете, которая войдет в миллионы домов, в миллионы человеческих голов, – вот что означали эти маленькие шишечки из цветного пластика под его пальцами. Но у него не было времени позабавиться этой мыслью – дверь кабинета открылась, и он отвел руку от кнопок.
Винанд не был уверен, что он сразу же поднялся, как требовала вежливость, он смотрел на человека, который входил к нему в кабинет; возможно, он тотчас же поднялся и ему только показалось, что он на некоторое время замер. Рорк не был уверен, что, войдя в кабинет, прошел вперед, он стоял и смотрел на человека за столом; возможно, его шаги не прерывались, ему только казалось, что он остановился. Но определенно было мгновение, когда оба забыли об окружающей действительности. Винанд забыл, зачем вызвал этого человека, Рорк забыл, что перед ним муж Доминик, не существовало ни двери, ни стола, ни расстеленного на полу ковра, только два человека, только две мысли: «Это Гейл Винанд», «Это Говард Рорк».
Винанд поднялся, его рука изобразила обычный приглашающий жест, указав на стул возле стола, Рорк подошел и сел, оба не заметили, что забыли поздороваться.
Винанд улыбнулся и произнес слова, которых не думал произносить. Он просто сказал:
– Не думаю, что вы захотите работать на меня.
– Я хочу работать на вас, – сказал Рорк, который пришел с намерением отказаться.
– Вы видели мои постройки?
– Да.
Винанд улыбнулся:
– Это совсем другое. Это не для моих читателей. Для меня.
– Раньше вы никогда не строили для себя?
– Нет, если не считать клетки, которую я соорудил на крыше, и старой типографии здесь. Не знаю, почему я никогда не строил для самого себя, хотя у меня хватило бы средств построить целый город. Мне кажется, что вы знаете. – Он забыл, что не позволял людям, которых нанимал, судить о себе.
– Потому что вы были несчастливы, – ответил Рорк.
Он произнес это просто, без оскорбительного высокомерия, как будто здесь была возможна только полная искренность. Казалось, сегодняшняя встреча стала продолжением чего-то, что началось давным-давно. Винанд сказал:
– Объяснитесь.
– Я думаю, вы понимаете.
– Я хочу услышать ваше объяснение.
– Большинство людей строят так, как живут, – для них это рутинное дело, бессмысленная случайность. Немногие понимают, что дом – это великий символ. Мы живем в своем Я, а существование – это попытка перевести внутреннюю жизнь в физическую реальность, выразить ее жестом и формой. Для понимающего человека дом, которым он владеет, – выражение его жизни. Если такой человек не строит, хотя и располагает средствами, значит он ведет не ту жизнь, которую хотел бы вести.
– Вам не кажется, что говорить это именно мне, в отличие от других, нелепо?
– Нет.
– И мне тоже.
Рорк улыбнулся.
– Но вы и я – единственные, кто об этом говорит. И о том, что у меня не было того, что я хотел, и что меня можно включить в число тех немногих, от которых можно ожидать понимания каких бы то ни было великих символов. Вы не хотите взять свои слова назад?
– Нет.
– Сколько вам лет?
– Тридцать шесть.
– Когда мне было тридцать шесть, я уже владел большей частью имеющихся у меня сегодня газет. – Он добавил: – Не знаю, зачем я это сказал. Я не имел в виду ничего личного. Просто вдруг пришло на ум.
– Что вы хотите, чтобы я построил для вас?
– Мой дом.
Винанд почувствовал, что эти два слова сильно подействовали на Рорка, который услышал в них нечто такое, чего они обычно не означали; он ощутил это совершенно беспричинно; ему захотелось спросить: что случилось? Но он не смог, потому что на лице Рорка ничего не отразилось.
– Вы правы в своем диагнозе, – сказал Винанд, – вы поняли, что теперь я хочу построить дом только для себя. Меня больше не пугает видимая форма моей жизни. Выражаясь так же прямо, как вы, теперь я счастлив.
– Какой это должен быть дом?
– Загородный. Я купил участок. Землю в Коннектикуте, пятьсот акров. Какой дом? Это решите вы.
– Меня выбрала миссис Винанд?
– Нет. Миссис Винанд ничего не знает. Это мне захотелось выбраться из города, а она согласилась. Я не спрашивал ее об архитекторе – моя жена в девичестве носила имя Доминик Франкон; когда-то она писала об архитектуре. Но она предпочла оставить выбор за мной. Вы хотите знать, почему я выбрал вас? Я искал долго. Вначале я растерялся. Я никогда не слышал о вас. Я вообще не знаком ни с одним архитектором. Я говорю буквально – я не забыл о годах, когда занимался недвижимостью, о том, что строил, и о тех идиотах, которые строили для меня. Это, конечно, не Стоунридж, это – как вы сказали? – выражение моей жизни. Затем я увидел Монаднок. Это заставило меня запомнить ваше имя. Но я продолжал поиск. Я ездил по стране, осматривал частные дома, гостиницы, другие сооружения. Всякий раз, когда мне что-то нравилось, я спрашивал, кто это строил, и ответ всегда был одним и тем же: Говард Рорк. Тогда я позвонил вам. – Он прибавил: – Должен ли я сказать, что восхищен вашей работой?
– Благодарю, – сказал Рорк и на секунду прикрыл глаза.
– Знаете, мне не хотелось встречаться с вами.
– Почему?
– Вы когда-нибудь слышали о моей художественной галерее?
– Да.
– Я никогда не встречаюсь с людьми, чьи работы мне нравятся. Работа очень много значит для меня. Я не хочу, чтобы люди портили впечатление. Обычно так и бывает. Они очень проигрывают по сравнению со своими произведениями. С вами не так. Мне нравится разговаривать с вами. Я говорю вам это, чтобы вы знали, что я мало что уважаю в жизни, но я сохраняю уважение к произведениям в своей галерее и к вашим зданиям, к способности человека создавать подобные вещи. Возможно, это единственная религия, которую я принимаю. – Он пожал плечами. – Думаю, я разрушал, развращал, портил почти все. Но я никогда не касался этого. Почему вы на меня так смотрите?
Страницы
предыдущая целиком следующая
Библиотека интересного