– Каким образом?
– Мне нравится работать на одних и не нравится – на других. Хотя и то и другое несущественно для результата. На сей раз я был уверен, что дом получится таким, каким он и получился, только потому, что я создавал его для мистера Винанда. Это нужно было преодолеть. Или, точнее сказать, мне пришлось работать с этим ощущением и вопреки ему. А так работается лучше всего. Сооружение должно превзойти зодчего, заказчика и будущего владельца. Так и получилось.
– Но здание – это ведь ты, Говард, – сказал Винанд. – Все же ты архитектор.
На ее лице впервые отразилось волнение, она испытала легкий шок, услышав имя Говард. Винанд этого не заметил. Но Рорк заметил. Он взглянул на нее – первый прямой контакт. Она не могла ничего понять по его взгляду, только прочла в нем подтверждение той мысли, которая обожгла ее.
– Спасибо, Гейл, что ты понимаешь это, – сказал он.
Она осталась в сомнении – послышалось ли ей, что он подчеркнуто произнес имя?
– Странно, – сказал Винанд. – У меня до возмутительных пределов развито чувство собственности. Я как-то преображаю вещи. Стоит мне обзавестись в какой-нибудь дешевой лавчонке пепельницей и, заплатив, положить ее в карман, как она становится необычной пепельницей, отличной от всех других, потому что она моя. Она приобрела новое качество, какую-то ауру. И так со всем, чем я владею. От плаща до старенького линотипа в наборном цехе, до экземпляров «Знамени» на прилавках киосков, до моей квартиры… и моей жены. Ничего я так сильно не хотел иметь, как этот дом, который ты должен построить для меня, Говард. Я, вероятно, буду ревновать его к Доминик, когда мы туда переедем; в таких делах я теряю разум. Однако… у меня нет ощущения, что я буду полностью владеть им, – что бы я ни сделал, сколько бы ни заплатил за него, он все же твой и навсегда останется твоим.
– Он и должен быть моим, – сказал Рорк. – Но в другом смысле, Гейл, ты владеешь домом и всем, что я построил. Ты владеешь каждым зданием, перед которым когда-либо останавливался.
– В каком же смысле?
– Когда ты останавливаешься перед вещью, которой восхищаешься, ты испытываешь только одно чувство – его можно выразить словом «да». Утверждение, приятие, знак сопричастности. И это «да» больше чем ответ этой одной конкретной вещи. Это все равно что сказать «аминь» жизни, «аминь» земле, которая несет эту вещь, той мысли, которая создала эту вещь, и себе, способному видеть ее. Способность сказать «да» или «нет» лежит в основе всякого владения. Ведь это владение твоим собственным Я. Твоей душой, если хочешь. У души одно основное назначение – акт оценки. «Да» или «нет», «хочу» или «не хочу». Нельзя сказать «да», не сказав «Я». Нет утверждения без утверждающего. В этом смысле все, на что устремлена твоя любовь, твое.
– В этом смысле мы делимся этой вещью с другими?
– Нет. Это не означает делиться. Когда я слушаю любимую симфонию, я воспринимаю ее иначе, чем замыслил композитор. Его «да» отличалось от моего. Ему дела не было до меня, он преследовал свои цели. Это «да» – оно сугубо личное для каждого человека. Но подарив себе то, что хотел, он подарил мне величайшее переживание. Когда я работаю, Гейл, я действую один, и никому не дано знать, в каком смысле я являюсь владельцем того, что создал.
Но сказав свое «аминь» моему творению, ты присваиваешь его. И я рад, что оно стало твоим. Винанд сказал с улыбкой:
– Идея мне нравится. Мне нравится, что мне принадлежат Монаднок, дом Энрайта и здание Корда…
– И храм Стоддарда, – сказала Доминик.
Она следила за их рассуждениями, как бы онемев. Винанд никогда не пускался в такие разговоры со своими гостями, а Рорк не говорил подобным образом со своими заказчиками. Она знала, что немота позднее взорвется гневом, неприятием, пока же в ее голосе появилась лишь резкая нотка, призванная уничтожить то, что она только что слышала.
Ей показалось, что она достигла цели. Винанд ответил тяжело упавшим словом:
– Да.
– Забудь о храме Стоддарда, Гейл, – сказал Рорк. В его голосе звучала легкая, простая, беззаботная веселость, гораздо более действенная, чем всякая тяжеловесная аргументация.
– Хорошо, Говард, – с улыбкой влючился Винанд.
Доминик увидела, что взгляд Рорка обратился к ней.
– . Я не поблагодарил вас, миссис Винанд, за то, что вы согласились, чтобы вашим архитектором был я. Я знаю, что выбрал меня мистер Винанд, но вы могли и отказаться от моих услуг. Я рад, что устроил вас.
Она подумала: «Я верю этому, потому что ничему этому верить нельзя, но сегодня я все вынесу, потому что смотрю на него».
Она сказала с вежливым безразличием:
– Но если предположить, что я могла отвергнуть ваш проект, мистер Рорк, разве это не отразилось бы на вашем мнении о моем эстетическом вкусе? – Доминик подумала, что сегодня не имеет никакого значения, что она говорит.
Винанд спросил:
– Говард, можно ли потом отказаться от этого однажды сказанного «да»?
Ей хотелось расхохотаться недоверчивым, сердитым смехом. Вопрос был задан Винандом, тогда как должен был исходить от нее. «Когда он отвечает, он должен смотреть на меня, – подумала она, – только на меня».
– Ни в коем случае, – ответил Рорк, глядя на Винанда.
– Так много чепухи говорят о человеческом непостоянстве, нестойкости эмоций, – сказал Винанд. – Я всегда считал, что чувство, которое меняется, – это вообще не чувство. Есть книги, которые мне нравились в шестнадцать лет. Я люблю их до сих пор.
Вошел дворецкий, неся на подносе коктейли. Держа в руке бокал, Доминик смотрела, как Рорк берет с подноса свой. Она подумала: «В эту минуту он ощущает стекло пальцами, как я; хоть что-то общее между нами…» Винанд стоял с бокалом и смотрел на Рорка недоверчиво и удивленно – не как хозяин на гостя, а как владелец, не верящий, что стал обладателем дорогой вещи… Доминик думала: «Я не сошла с ума, просто близка к истерике, ничего, я справлюсь с собой, я что-то говорю, не знаю что, но должно быть, не невпопад, меня слушают, отвечают, Гейл улыбается, конечно, я говорю что следует…»
Пригласили к столу. Она послушно поднялась и направилась в столовую – грациозно, как лань, повинующаяся инстинкту. Она сидела во главе стола, по сторонам напротив друг друга расположились мужчины. Она смотрела на серебряные приборы в руках Рорка, на их полированной поверхности был выгравирован венсель «ДВ».
Она думала: «Мне столько раз приходилось это делать, я любезная хозяйка дома, миссис Гейл Винанд. Здесь бывают сенаторы, судьи, президенты страховых компаний, сидят справа от меня, меня обучили этой роли. Вот для чего Гейл мучительно рвался наверх: чтобы принимать сенаторов, судей – и увидеть наконец у себя за столом Говарда Рорка».
Винанд рассказывал о газетном бизнесе, он с видимой охотой разговаривал с Рорком, она тоже весьма кстати произнесла несколько фраз. Тон ее был светел и прост; не сопротивляясь, она подчинилась увлекавшему се потоку, всплеск эмоций, боль или страх были неуместны. Она подумала, что, если вдруг среди разговора Винанд спросит: «Ты спала с ним?», она так же просто ответит: «Да, Гейл, конечно». Но Винанд редко смотрел в ее сторону, а когда смотрел, она знала по выражению его лица, что с ее лицом все в порядке.
Потом они перешли в гостиную, она смотрела на Рорка, стоявшего у окна в свете огней города. Она думала: «Гейл построил это здание как символ победы, чтобы всегда видеть перед собой город, город, которым он теперь повелевает. Но построено оно именно для того, чтобы Рорк встал у окна, и наверное, и Гейл сегодня понимает это». Рорк заслонил своим телом многомильную перспективу города, виднелись только несколько огоньков и небольшая часть освещенного окна вокруг его силуэта. Рорк курил, и, когда он отводил руку с сигаретой в сторону, она следила за движением его сигареты на фоне черного неба. Она думала: «Все эти блестящие огоньки в глубоком ночном небе всего лишь искорки от его сигареты». Она тихо сказала:
– Гейлу всегда нравилось смотреть на ночной город. Он был влюблен в небоскребы, – и удивилась, заметив, что употребила прошедшее время.
Она не помнила, что говорила, когда они вернулись к обсуждению нового дома. Винанд принес из кабинета эскизы, разложил на столе, и они склонились над ними. Рорк давал пояснения, указывая карандашом на скопления жестких геометрических фигур на белых листах ватмана. Она слышала его ровный голос. Речь шла не о красоте и величии, а о подсобных помещениях – лестницах, кладовках, ванных. Рорк спрашивал ее, удобно ли их расположение. Ей казалось странным, что они говорят так, будто действительно верят, что она будет жить в этом доме.
Когда Рорк ушел, Винанд спросил ее:
– Как он тебе?
Она почувствовала, как в ней поднимается опасная волна гнева, и ответила, отчасти со страхом, отчасти намеренно провоцируя его:
– Он не напомнил тебе Дуайта Карсона?
– Оставь ты в покое Дуайта Карсона!
Тон Винанда отстранял серьезный разговор, не признавал вины, он звучал, как тот голос, который недавно произнес: «Забудь о храме Стоддарда».
Секретарша с изумлением смотрела на джентльмена, лицо которого было так хорошо известно по газетным снимкам.
– Гейл Винанд, – представился он, мягко склонив голову. – Я бы хотел повидать мистера Рорка. Если он не занят. Если занят, прошу не беспокоить его. Я зашел без предупреждения.
Она не ожидала, что Винанд может явиться так, без церемоний, и просить о встрече серьезно-уважительным тоном.
Она доложила о нем. Рорк, улыбаясь, вышел в приемную, как видно, не находя ничего необычного в этом визите.
– Привет, Гейл. Проходи.
– Привет, Говард.
Он прошел за Рорком в кабинет. Город растворился за широкими окнами в потемках наступившего вечера, шел снег, и его черные хлопья яростно крутились за окном.
– Не хочу отрывать тебя, если ты занят, Говард. Я не по делу. – Он не видел Рорка пять дней – после того ужина.
– Я не занят. Снимай пальто. Принести чертежи?
– Не надо. Я не хочу говорить о доме. Вообще я пришел без причины. Целый день занимался делами, пока не надоело; захотелось заглянуть к тебе. Чему ты смеешься?
– Просто так. Ты сказал – без причины.
Винанд посмотрел на него, улыбнулся и кивнул.
Он уселся на край стола, как никогда не сидел в своей конторе, – руки в карманах, нога покачивалась взад-вперед.
– С тобой почти бессмысленно разговаривать, Говард. Я всякий раз чувствую себя так, будто зачитываю копию текста, оригинал которого ты уже держишь в руках. Ты как будто слышишь все, что я собираюсь сказать, с опережением на минуту. Мы не синхронизированы.
– И по-твоему, это называется не синхронизированы?
– Согласен. Тогда слишком хорошо синхронизированы. – Он медленно обвел глазами кабинет. – Если мы владеем вещами, которым сказали «да», то я владею этим кабинетом?
– Ты владеешь им.
– Знаешь, как я чувствую себя здесь? Нет, не как дома – не думаю, что я где-либо чувствовал себя как дома. И не скажу, что как по дворцах, которые я посетил, или в знаменитых соборах Европы. Я чувствую себя как, бывало, в Адской Кухне в мои лучшие дни, а их было немного. Иногда я сиживал так же, только это было где-нибудь на гребне полуразрушенной стены, сверху – множество звезд, а рядом – кучи мусора, и от реки пахло гнилой тиной… Говард, когда ты оглядываешься назад, как тебе кажется: твои дни равномерно катились вперед, раскручиваясь, как лента, все как один? Или были остановки, завершенные циклы, а затем лента раскручивалась дальше?
– Были остановки.
– И тебе это было ясно уже тогда? Ты понимал, что цикл завершается?
– Да.
– А я нет. Стал понимать позже. А почему – не знал никогда. Был такой момент: я стоял за береговым валом и ждал, что меня убьют. Однако был уверен, что не убьют. Не знаю, почему это ожидание запало мне в душу и осталось в памяти – ни последовавшая драка, ни то, что было потом, не запомнилось, только ожидание у стены. Не знаю даже, почему я так гордился именно этим моментом ожидания. И сейчас не понимаю, почему это пришло мне в голову.
– Не стоит искать объяснения.
– Оно тебе известно?
– Я сказал: не надо его искать.
– Я все думаю о своем прошлом… с тех пор как познакомился с тобой. До сих пор я обходился без этого. Нет, не надо делать из этого какие-то тайные выводы. Мне не больно смотреть назад, хотя и удовольствия в этом тоже нет. Просто вспоминаю. Без анализа, без системы. Всего лишь прогулка куда глаза глядят, все равно что бродить на природе вечерком после трудного дня… А с тобой это связано, потому что я все время возвращаюсь к одной мысли. Все думаю, что мы с тобой одинаково начинали. С одного и того же – с нуля. Только одна мысль: начинали одинаково… Может быть, ты объяснишь, что это значит?
– Нет.
Винанд огляделся вокруг… и заметил газету на ящике с картотекой.
– Кому это взбрело в голову читать «Знамя»?
– Мне.
– И давно?
– С месяц.
– Садизм?
– Нет. Просто любопытство.
Винанд подошел, взял газету и перелистал. На одной странице он задержался и усмехнулся. Он показал ее Рорку – эскизы проектов к выставке «Марш столетий».
– Ужасно, правда? – сказал Винанд. – Досадно, что нам приходится давать эту информацию. Мне приятно вспоминать, как ты ответил на предложение наших общественных деятелей. – Он довольно рассмеялся. – Ты сказал им, что не будешь ни помогать, ни сотрудничать.
– Это не было жестом, Гейл. Просто здравый смысл. Нельзя ведь сотрудничать с самим собой. Я могу, так сказать, участвовать в деле вместе со строителями, которые возводят здание по моему проекту. Но не могу же я помогать им класть кирпичи, а они не могут помочь мне проектировать здание.
– Хотел бы я сделать подобный жест. Но вынужден предоставлять слово на страницах моей газеты этим общественным деятелям. Да ладно. Ты дал им пощечину вместо меня. – Он равнодушно отбросил газету в сторону. – Все равно как на обеде, на котором мне пришлось присутствовать сегодня. Национальный конгресс рекламодателей. Мне надо дать информацию о нем – бесконечная пустая болтовня. Мне стало там так тошно, что я боялся свихнуться и дать кому-нибудь со зла в зубы. И я подумал о тебе, подумал, что тебя это никак не задевает. Никоим образом. Как будто на свете нет никакого Национального конгресса рекламодателей. Он где-то в пятом измерении и с тобой никак не соотносится. Я подумал об этом, и мне стало легче. – Он прислонился к бюро, скрестив руки. – Говард, как-то у меня был котенок. Чертяка сильно ко мне привязался, худой, грязный, кожа, шерсть да кости, приблудная тварь, полная блох. Увязался за мной, я его накормил и выгнал на улицу, но на следующий день он был тут как тут, и я оставил его у себя. Тогда мне было лет семнадцать, я работал в «Газете», еще только учился жить и работать как надо. Мне многое было по зубам, но не все. Иной раз приходилось туго. Особенно по вечерам. Раз я даже хотел покончить с собой. Не от негодования – негодование только подстегивало меня. Не от страха. От отвращения, Говард. Такого отвращения, что, казалось, весь мир залило сточными водами, весь мир накрыло помоями, грязь и вонь въелись во все, поднявшись до неба, проникли даже в мой мозг. И тогда я посмотрел на котенка и подумал, что он и представления не имеет о том, что мне противно, и никогда не будет иметь. Он был чист – в абсолютном смысле слова, потому что не был способен осознать родство мира. Не могу сказать, какое это было облегчение – попытаться вообразить, что происходит в мозгу этой маленькой твари, попытаться проникнуть в него – в это живое, чистое и свободное сознание. Я ложился на пол, прижимался лицом к животу котенка и слушал, как он мурлычет. И мне становилось легче… Вот так, Говард. Выходит, я приравнял твою контору к развалившейся стене, а тебя – к бездомному котенку. Таков уж мой способ оказывать уважение.
Рорк улыбнулся. Винанд увидел светящуюся в его улыбке признательность.
– Молчи, – быстро произнес Винанд. – Ничего не говори. – Он прошел к окну и остановился, глядя на улицу. – Не пойму, какого черта я так разговорился. Впервые в жизни я счастлив, первые счастливые годы за все время. Я встретил тебя, чтобы поставить памятник своему счастью. Я прихожу сюда в поисках отдыха, и нахожу его, и рассказываю об этом… Ну ладно… Посмотри, какая дрянная погода. Ты закончил сегодня? Свободен?
– Да, почти.
– Тогда заканчивай и пойдем поужинаем вместе где-нибудь поблизости.
– Хорошо.
– Можно я позвоню от тебя? Надо сказать Доминик, чтобы не ждала меня ужинать.
Он набрал номер. Рорк направился в чертежную, ему надо было отдать распоряжения перед уходом. Но у двери он задержался. Он должен был остановиться и слышать.
– Алло, Доминик?.. Да… Устала?.. Мне показалось… Меня не будет дома к ужину, извини, дорогая… Не знаю, возможно, поздно… Поужинаю в городе… Нет, с Говардом Рорком… Алло, Доминик… Да… Что?.. Звоню из его кабинета… Пока, до встречи, дорогая. – Он положил трубку.
Доминик стояла в библиотеке, положив руку на телефон, как бы продлевая разговор.
Пять дней и ночей она боролась с одним желанием – пойти к нему. Увидеть его где угодно – у него дома, в конторе, на улице – ради одного слова, одного взгляда, но только наедине. Но пойти она не могла. Она больше не была свободна. Он мог прийти к ней, когда хотел. Она знала, что он придет и что он хочет, чтобы она ждала его. Она ждала. И ждать ей помогала одна лишь мысль – о некоем адресе, о бюро в здании Корда.
Она стояла, сжимая в руке телефонную трубку. У нее не было права отправиться по этому адресу. Это право было у Гейла Винанда.
Войдя по вызову в кабинет Винанда, Эллсворт Тухи сделал несколько шагов и остановился. Стены в кабинете, единственном богато отделанном помещении в «Знамени», были обшиты пробковым деревом и медными панелями. Раньше на них не было ни одной картины. Теперь на стене напротив стола Винанда он увидел увеличенную фотографию – портрет Рорка на открытии дома Энрайта, Рорк стоял с запрокинутой головой у гранитного парапета набережной.
Тухи повернулся к Винанду. Они посмотрели друг другу в лицо.
Винанд указал на стол. Тухи сел. Винанд, улыбаясь, заговорил:
– Никогда не думал, мистер Тухи, что смогу разделить ваши общественные воззрения, но теперь вынужден сделать это. Вы всегда разоблачали лицемерие высшей касты и превозносили добродетельность масс. Теперь я сожалею о преимуществах, которыми обладал в статусе пролетария. Если бы я все еще оставался в Адской Кухне, я начал бы этот разговор словами: «Послушай ты, гнида»! – но поскольку ныне я цивилизованный капиталист, я этого не сделаю. – Тухи ждал насторожившись. – Я начну так. Послушайте, мистер Тухи. Я не знаю, к чему вы стремитесь. Я не собираюсь выяснять мотивы ваших поступков. У меня не такой крепкий желудок, как у студентов-медиков. Так что вопросов я задавать не буду, как не буду и выслушивать объяснения. Просто впредь вы в своей колонке не будете упоминать одно имя. – Он указал на фотографию. – Я мог бы заставить вас публично объявить о смене ваших взглядов, и это доставило бы мне удовольствие, но предпочитаю вовсе запретить вам высказываться на эту тему. Даже единым словом, мистер Тухи. Никогда впредь. И не ссылайтесь на ваш контракт или какой-то пункт в нем. Не советую. Продолжайте писать в своей колонке, но помните о ее названии и ограничивайте себя сообразно ему. Не выходите за положенные вам рамки, мистер Тухи. Очень узкие рамки.
– Да, мистер Винанд, – легко согласился Тухи. – В настоящее время я не должен писать о мистере Рорке.
– Это все.
Тухи встал:
– Хорошо, мистер Винанд.
Страницы
предыдущая целиком следующая
Библиотека интересного