– Не осложняй дело для меня. Уходи. И держись подальше от Гороховой, два.
Когда город был уже близко, он поцеловал ее. Ей было трудно оторваться от его губ, словно они примерзли к стеклу.
– Кира, как тебя зовут полностью? – прошептал он.
– Кира Аргунова. А тебя?
– Лео Коваленский.
* * *
– Я была у Ирины. Мы проговорили и не заметили, что было уже слишком поздно возвращаться домой.
Галина Петровна безразлично вздохнула; в прихожей было холодно, и халатик на ее плечах вздрагивал.
– Зачем же нужно возвращаться домой в семь утра? Ты, наверное, разбудила бедную тетю Марусю, с ее-то кашлем…
– Я не могла уснуть. А тетя Маруся меня не слышала.
Галина Петровна зевнула и, шаркая, пошла к себе в спальню.
Она не волновалась, потому что Кира действительно несколько раз оставалась ночевать у двоюродной сестры.
Кира присела, руки ее безвольно упали на колени. До четырех еще оставалась уйма времени. Она должна была быть в ужасе, и действительно испытывала его. Но вместе с ним внутри ее выросло что-то, невыразимое словами, что гремело беззвучным гимном и даже смеялось. Лео был заперт в застенке на Гороховой, 2, а ей казалось, что он все еще прижимает ее к себе.
* * *
Дом номер 2 по улице Гороховой был бледно-зеленым, словно гороховый суп. Краска и штукатурка облупились. На окнах не было ни занавесок, ни решеток. Словно мертвые, они смотрели на пустынную улицу. Здесь расположилось Петроградское ГПУ.
Есть слова, которые людям не хочется упоминать; произнося их, они чувствуют какой-то суеверный страх. Люди замолкали, когда речь заходила о старых кладбищах, домах с привидениями, испанской инквизиции, доме 2 на Гороховой. Сколько тревожных ночей пронеслось над Петроградом, сколько шагов прогремело в тишине, сколько раз настойчиво дребезжал дверной звонок, сколько людей никогда не вернулось домой. Какой-то невидимый призрак страха навис над городом, заставляя людей говорить шепотом. У этого призрака было логово, из которого он выходил и куда вновь возвращался: Гороховая, 2.
Здание это вроде бы ничем не отличалось от соседних; через улицу, вот за такими же стенами и окнами, семьи готовили пшенку и слушали граммофон; на углу женщина продавала пирожки. У нее были розовые щеки и голубые глаза, а пирожки ее запеклись с золотистой корочкой и аппетитно пахли разогретым жиром. На фонарном столбе болталась полусорванная афиша с рекламой новых папирос «Табачного треста». Но, подходя к этому зданию, Кира заметила, что люди проходили мимо него, стараясь не поднимать глаз и невольно ускоряя шаг, как будто боялись своих мыслей и собственного присутствия здесь. За этими зелеными стенами творилось то, о чем никто не хотел знать.
Дверь была открыта. Нарочито небрежной походкой, держа руки в карманах, Кира вошла в здание. Ее встретили широкая лестница, коридоры и кабинеты. Как во всех советских учреждениях, здесь собралось много людей, которые куда-то торопились, кого-то ожидали. Множество ног шаркало по полу, но редкие голоса звучали в коридорах. На лицах не было слез. Почти все двери были закрыты. Лица людей, подобно этим дверям, ничего не выражали и казались безжизненными.
Кира разыскала Степана Тимошенко в его кабинете, сидящим на столе. Он улыбнулся ей.
– Все, как я и думал, – сказал он. – На нем самом ничего нет. Все из-за его отца. Ну, это уже в прошлом. Хотя, если бы его взяли пару месяцев назад, тут же поставили бы к стенке, ни о чем особо не расспрашивая. Но сейчас – другое дело. Посмотрим, что можно сделать.
– В чем его обвиняют?
– Его? Ни в чем. Это все его отец. Слыхала о заговоре профессора Горского два месяца тому назад? Старый слепой дурак не был в нем замешан, но додумался спрятать Горского у себя дома, за что и поплатился.
– А кто был отец Лео?
– Старый адмирал Коваленский.
– Это тот, что… – задыхаясь начала Кира, но остановилась.
– Да. Тот самый, что ослеп на войне. Потом его расстреляли.
– Что?
– Ну, лично я бы не стал этого делать тогда. Но не только я это решаю. Понимаешь, революцию в белых перчатках не сделаешь.
– Но если Лео тут ни при чем, почему…
– Тогда расстреляли бы любого, хоть как-то замешанного в заговоре. Сейчас они поостыли. Это все в прошлом. Ему еще повезло… Ну что ты уставилась на меня, как дурочка, ты не представляешь, как много в этом здании может измениться за несколько дней и даже часов. Да, так мы работаем. А что ты думала, что революция духами пахнет?
– Но почему тогда вы не освободите его?..
– Не знаю. Я попробую. Его могут обвинить в попытке незаконно выехать из страны. Но это, я думаю, можно уладить…
Мы не сражаемся с детьми, особенно с глупыми детьми, которые находят время любиться прямо на огнедышащем вулкане.
Кира посмотрела в его круглые, ничего не выражающие глаза. Широкий рот растянулся в улыбке. У него были короткий курносый нос и широкие ноздри.
– Вы очень добры, – сказала она.
– Кто добр, я? – засмеялся он. – Степан Тимошенко, красный балтиец? Помнишь октябрь семнадцатого? Ты ничего не слышала о том, что тогда происходило на Балтийском флоте? Да не дрожи ты, как кошка. Степан Тимошенко был большевиком задолго до того, как эти выскочки научились вытирать молоко с губ.
– Я могу с ним увидеться?
– Нет. Абсолютно исключено. Ему запрещены свидания.
– Но тогда…
– Тогда иди домой и сиди там. И ни о чем не волнуйся.
– У меня есть знакомый со связями. Он мог бы…
– Ты лучше помолчи. И не втягивай в это никаких своих знакомых. Подожди дня два-три.
– Так долго!
– Это лучше, чем вообще никогда больше не увидеть его. Не беспокойся, пока он здесь, мы оградим его от других женщин.
Он слез со стола и улыбнулся. Затем уже серьезно нагнулся над Кирой и посмотрел ей прямо в глаза. Он сказал:
– Когда получишь его обратно, держи его покрепче. Если не можешь – научись. Он ведь сумасшедший, сама знаешь. И никогда больше не пытайтесь покинуть страну. Вы живете здесь, в Советской России. Можете ненавидеть ее, можете задыхаться здесь, но не пытайтесь отсюда сбежать. Так что, держи его покрепче. Смотри за ним. Отец любил его.
Кира протянула руку. Она исчезла в здоровенной загорелой ручище Тимошенко. Выходя, Кира обернулась и тихо спросила:
– Почему вы это делаете?
Он уже не смотрел на нее; он смотрел в окно. Он ответил:
– Я служил на Балтфлоте и прошел всю Мировую. Адмирал Коваленский командовал Балтфлотом и ослеп в сражении. Он был отличным командиром… А теперь – убирайся отсюда!
* * *
Аидия сказала:
– Она всю ночь вертится на своем матрасе. Можно подумать, что у нас мыши завелись. Я не могла уснуть.
Галина Петровна заметила:
– Кажется, Кира Александровна, вы все еще студентка, или я ошибаюсь? Вы не были в институте три дня. Мне сказал об этом Виктор. Может, вы нам поведаете, что за блажь на вас нашла?
Александр Дмитриевич молчал. Он уснул с наполовину наполненным сахарином стеклянным тюбиком, и теперь, вздрогнув, проснулся.
Кира ничего не ответила.
– Посмотрите, какие круги у нее под глазами, – сказала Галина Петровна, – у порядочных девушек таких не бывает.
– Я так и знала, – закричала вдруг Лидия, – так и знала! Она снова положила в этот тюбик восемь кристалликов!
* * *
Вечером через четыре дня в дверь позвонили. Кира даже не оторвала глаз от пузырька с сахарином. Аидия, которой было любопытно, кто там пришел, пошла открыть.
Чей-то голос спросил:
– Кира дома?
Кира выронила стеклянную трубку, которая разбилась на множество осколков, и в следующее мгновение была уже в прихожей, держась рукой за горло.
Надменно улыбнувшись, он спокойно сказал:
– Добрый вечер, Кира.
– Добрый вечер, Лео.
Лидия, не отрываясь, смотрела на них.
Кира так и стояла у двери, не сводя глаз с Лео, не в силах вымолвить ни слова. Галина Петровна и Александр Дмитриевич перестали считать сахарин.
Лео сказал:
– Кира, одевайся и пойдем.
– Да, Лео, – ответила она и, двигаясь, словно во сне, сняла с вешалки пальто.
Лидия многозначительно кашлянула. Лео взглянул на нее. Его глаза нарисовали на губах Лидии теплую, задумчивую улыбку; они всегда так действовали на женщин; в его взгляде не было ничего, кроме напоминания о том, что он мужчина, а она -– женщина.
Лидия хотела было осмелиться заговорить с ним, несмотря на то, что они не были представлены; но не знала, с чего начать, и лишь беспомощно смотрела на самого прекрасного мужчину, который когда-либо появлялся в их прихожей. Она не нашла ничего лучшего, чем спросить первое, что пришло ей в голову:
– Вы откуда?
– Из тюрьмы, – ответил Лео с вежливой улыбкой.
Кира уже застегнула пальто. Она не отрываясь смотрела на него, словно не замечая остальных. Жестом хозяина он взял Киру за руку, и они ушли.
– Невероятно, какое неслыханное хамство… – начала было Галина Петровна, но дверь уже захлопнулась.
* * *
Лео сказал адрес ждавшему их извозчику.
– Где это? – повторил он ее вопрос, когда сани резко взяли с места. – Там, где мой дом… Да, теперь он снова мой. Его опечатали, когда забрали отца.
– Но когда…
– Сегодня днем. Твой адрес я узнал в институте, потом пошел домой и развел огонь в камине. В доме было холодно, как в склепе, ведь два месяца не топили. К нашему приезду там будет тепло.
На двери краснела печать ГПУ. Она была разломлена; две ее половинки метнулись в разные стороны, открывая им путь.
Они прошли через темную гостиную. В камине горел огонь, отбрасывая красные отсветы на их ноги и их отражения в зеркале паркета. В доме были видны следы обыска. По всему полу валялись разбросанные бумаги и опрокинутые стулья. Одна из хрустальных ваз на малахитовых подставках была разбита; осколки ее блестели на полу, разбрасывая красные блики, которые сверкали и мигали, словно горящие угольки, сбежавшие из камина.
В спальне Лео коптила керосиновая лампа – последняя, оставшаяся в живых лампа с серебряным абажуром, стоявшая на отделанном черным ониксом камине. Остатки голубого пламени метались по остывавшим уже углям, забрасывая бордовые отблески на серебристое покрывало.
Лео бросил пальто в угол. Он расстегнул на Кире пальто и снял его; не произнося ни слова, он начал расстегивать ее платье; пока он раздевал ее, она стояла не шелохнувшись.
Он прошептал в маленькую теплую ямочку под ее подбородком:
– Это было хуже пытки. Ожидание. Три дня – и три ночи.
Он повалил ее на кровать. Красные блики резвились на ее обнаженном теле. Сам он не разделся и не стал гасить свет.
Страницы
предыдущая целиком следующая
Библиотека интересного