19 Mar 2024 Tue 06:49 - Москва Торонто - 18 Mar 2024 Mon 23:49   

Кроме скрипа под ногами, Кира ничего не слышала, она пыталась идти как можно быстрее, стараясь не прислушиваться ко всем оттенкам этого нависшего над нею звука.

Она осознавала, что идет уже на протяжении нескольких часов. Однако здесь не существовало времени. Секунды, минуты, часы отсутствовали: сейчас существовали только шаги, только ноги, выныривающие из бесконечного снега и снова утопающие в нем. Были ли границы у этой белоснежной пустыни?

Это неважно. Она не должна думать об этом. Она должна думать только о необходимости идти. Идти на запад. В этом заключалась ее единственная задача, объединяющая в себе все. Стоят ли перед ней какие-нибудь вопросы? Если да, то она ответит на них – там. Она не должна об этом думать сейчас. Ей нужно только выбраться. Она будет решать проблемы – там, по мере возникновения. Только бы выбраться отсюда. Только бы выбраться.

Пальцы ее под белыми варежками болели, кости ломило; суставы были как бы сдавлены в тисках. Кира думала, что она, должно быть, замерзла; она смутно попыталась определить, насколько морозна ночь.

Перед ней лежал светящийся снег, озаряющий небесный купол. Там, на горизонте, где земля сходилась с небом, не было ничего, кроме нависшей дымки, и было трудно определить, были ли проплывающие перед лицом Киры облака близко или очень-очень далеко.

Позади у нее ничего не оставалось. Она словно выбиралась из белой, нереальной пустоты. Кира не могла сдаться. Ноги все еще ее слушались, что-то внутри нее заставляло их двигаться. Она не сдастся. Она жива, жива, находясь в одиночестве посреди мертвой пустыни. Она еще не умерла, и поэтому ей нужно идти. Она должна выбраться.

Впереди нее взметнулся в облака вихрь снега. Кира увидела над головой светящиеся пылинки. Она вся съежилась, чтобы не быть замеченной.

Кира почувствовала боль в боку, каждый шаг резко отдавался в позвоночнике, и вверх по спине пробегала сильная дрожь. Она нащупала пальцами заветный бугорок под полушубком. Его нельзя было потерять. Она должна оберегать этот сверток и свои ноги. Остальное не имеет значения.

Вдруг, увидев дерево, Кира остановилась; посреди снега возвышалась белая пирамида гигантской сосны; Кира затаила дыхание, колени се подкосились; припав к земле, словно животное, она прислушалась. Все было тихо. Под ветками не раздавалось ни единого шороха. Немного переждав, Кира продолжила путь.

Она уже не чувствовала, идет ли она вперед, или ее ноги топчутся на месте. Белая бесконечность вокруг нее была неизменной. Она походила на муравья, карабкающегося по блестящей поверхности белого полированного стола. Раскинув широко руки, она сразу же почувствовала пространство. Высоко закинув голову, Кира обратила свой взор к небу. Говорят, эти мерцающие точечки – целые миры. Неужели для нее нет места во Вселенной? Кто же и с какой целью не дает ей спокойно жить? Ответ на этот вопрос она забыла. Ей нужно выбраться.

Ноги больше не подчинялись ее воле. Они работали подобно колесу, подобно рычагам, сгибаясь, поднимаясь вверх, и резким, отдававшимся в ее черепе движением падали вниз.

Вдруг усталость исчезла; боль прекратилась; Кире стало легко и свободно. Она чувствовала себя хорошо, слишком хорошо; она поверила, что может идти так сквозь годы. Затем резкий приступ боли свел лопатки; Кира вздрогнула; ей показалось, что прошли часы, прежде чем ее застывшая нога, чуть-чуть приподнявшись, прорезая снег, опустилась. Кира снова зашагала. Она, обхватив себя руками, сжалась в комок, пытаясь уменьшить давление на ноги.

Где-то там была граница, которую нужно пересечь. Неожиданно Кире представился ресторан, промелькнувший как-то в одном из кадров какого-то немецкого фильма. На стеклянной вывеске его тонкими никелированными, дерзкими в своей простоте буквами было выведено: «Кафе Дигги-Дегги». В стране, которую она покидает, таких вывесок нет. Здесь нет и блестящих, как пол танцевального зала, тротуаров. Кира бессмысленно, не слыша произносимых звуков, повторяла подобно молитве, подобно заклинанию: «Кафе Дигги-Дегги… Ка… фе… Диг… ги… Дег… пи…» – и пыталась идти в ритме слогов. Теперь Кире не требовалось приказывать своим ногам. Они бежали сами. Ею руководил животный инстинкт, слепо тянувший ее в борьбу за самосохранение.

Шевеля замерзшими губами, она шептала:

– Ты хороший солдат, Кира Аргунова, ты хороший солдат…

* * *

Впереди нее на фоне неба нечетко вздымался голубой снег. Подойдя ближе, Кира увидела в темноте волнообразные контуры холмов. К небу тянулись белые конусы с черными краями веток.

Затем она разглядела темную фигуру, которая двигалась вдоль горизонта, по прямой линии через холмы. Контуры ног человека, подобно ножницам, сходились и расходились. На плече у него поблескивал штык винтовки.

Кира припала к земле. Она, как бы находясь под наркозом, тупо чувствовала, как снег, попадая в рукава и закатываясь в валенки, облипает оголенные участки тела. Кира лежала неподвижно, сердце ее сильно билось.

Затем, чуть приподняв голову, она медленно поползла. И снова остановилась и замерла, наблюдая за темной фигурой вдалеке, потом снова поползла и снова остановилась, чтобы присмотреться и двинуться дальше.

Рост гражданина Ивана Иванова составлял один метр восемьдесят сантиметров. У него был широкий рот и нос картошкой; когда Иван Иванов над чем-нибудь задумывался, он прищуривался и чесал затылок.

Гражданин Иван Иванов родился в 1900 году в подвале дома, стоящего в одном из закоулков города Витебска. Он был девятым ребенком в семье. В шестилетнем возрасте он поступил в подмастерье к сапожнику, который лупил его кожаными помочами и кормил гречневой кашей. Когда Ивану Иванову исполнилось десять лет, он самостоятельно сшил первую пару туфель и с гордостью носил их, прохаживаясь по улице и скрипя кожей. Это был первый день в его жизни, который он запомнил навсегда.

В возрасте пятнадцати лет он заманил дочку местного бакалейщика в пустой сарай и изнасиловал ее. Она была двенадцатилетней девочкой с плоской, как у мальчика, грудью. После случившегося она принялась жалобно скулить. Иван Иванов заставил ее пообещать, что она будет молчать, и дал ей пятнадцать копеек и фунт леденцов. Это был второй день, который он запомнил.

В шестнадцать лет он первый раз сшил пару военных сапог для настоящего генерала; начистил их до блеска, поплевывая на фланелевую тряпочку, и лично доставил их заказчику, который похлопал Ивана Иванова по плечу и дал ему рубль на чай. Таков был третий запомнившийся ему день.

Около обувной мастерской постоянно собиралась компания развеселых молодых людей. Они вставали ни свет ни заря и работали не покладая рук, зато вечерами веселились до упаду. На углу улицы располагался кабак, в котором они, обхватив друг друга за плечи, распевали песни. За углом находилось известного рода заведение, маленький иссохшийся старичок играл гам на пианино; фавориткой

Ивана была толстая блондинка в розовом кимоно; она была иностранкой, и звали ее Грэтхен. Ночи, проведенные с ней, запомнились гражданину Ивану Иванову навсегда.

Он служил в Красной Армии; в то время, как над головой свистели снаряды, Иван Иванов, сидя в окопе с другими солдатами, делал ставки на устраиваемых ими блошиных бегах.

На войне Ивана Иванова ранило, и врачи сказали, что смертельно. Он лежал в своей палате, безразлично уставившись в потолок.

Иван Иванов выкарабкался и женился «по залету» на грудастой санитарке с розовыми щеками. Своего сына, светловолосого здоровяка, они назвали Иваном. По воскресеньям семейство ходило в церковь и жена готовила лук с жареной бараниной, когда им удавалось достать ее. По субботам жена Ивана, задрав высоко юбку и ползая на коленях, драила деревянный пол их комнаты; раз в месяц она посылала своего мужа в баню. Гражданин Иван Иванов был счастлив.

Когда его перевели в пограничники, жена его, забрав сына, уехала в деревню к родителям.

Гражданин Иван Иванов так и не научился читать.

Гражданин Иван Иванов охранял рубежи Союза Советских Социалистических Республик.

Он медленно брел по снегу с ружьем на плече, согревая дыханием обмороженные пальцы и проклиная холод. Иван Иванов не имел ничего против спуска с холма, но подниматься было тяжело; и вот он, постанывая, карабкался вверх, чтобы занять свой пост; ветер дул ему прямо в лицо; на километры вокруг не было ни одной живой души.

Вдруг гражданин Иван Иванов заметил, что вдалеке что-то движется.

Не будучи до конца уверенным, он уставился в темноту, но в это время ветер поднял над равниной вихри снега, и Иван Иванов подумал, что, скорее всего, он ошибся; однако ему все же опять показалось, что что-то движется.

– Кто идет? – заорал Иван Иванов, складывая руки рупором. Никто не отвечал Никакого движения на равнине под холмом не наблюдалось.

– Стой! Стрелять буду! – снова завопил он.

Ответа не последовало.

Он стоял в нерешительности, почесывая шею, вглядываясь в темноту ночи.

На всякий случай, для большей верности вскинул ружье на плечо и выстрелил.

Голубое пламя прорезало темноту, и глухое эхо раскатилось далеко по равнине. Никакого звука или движения в ответ не последовало.

Гражданин Иван Иванов снова почесал шею. «Нужно спуститься и проверить», – подумал он.

Но уклон был слишком крут, снег слишком глубок, а ветер слишком холоден. Иван Иванов махнул рукой и отвернулся.

– Скорее всего кролик какой-нибудь, – проворчал он, спускаясь по холму и продолжая свой маршрут.

Кира Аргунова неподвижно лежала на снегу, вытянув вперед руки: только выбившийся из-под шарфа локон волос развевался на ветру, глазами она следила за темной фигурой часового, исчезающей за холмами.

Застыв, Кира долго лежала, наблюдая за тем, как увеличивается под ней на снегу красное пятно.

– Итак, я ранена. Вот значит, что чувствует раненый человек. Не очень-то и страшно, – размышляла Кира почти вслух.

Она медленно поднялась на колени. Сняв перчатку, Кира запустила руку в полушубок, чтобы проверить, цела ли пачка денег. Она надеялась, что пуля не задела банкноты. Так оно и было. Маленькая дырочка от пули проходила как раз под ними. Пальцы Киры нащупали что-то теплое и липкое.

Было не очень больно. Она чувствовала жжение в боку, но оно причиняло гораздо меньшую боль, чем уставшие ноги. Она попыталась подняться. Качнувшись немного, Кира все же устояла. На полушубке виднелось темное пятно и мех слипся красными теплыми клочками. Рана кровоточила не сильно. Она почувствовала, что по коже ползет всего несколько капелек.

Она может идти. Она будет держать руку на груди, и это остановит кровь. До границы осталось недалеко. Там ей окажут помощь. Ранение не серьезное, и она выживет. Ей нужно идти.

Она сделала несколько шагов вперед и удивилась слабости в коленях. «Конечно, ты ранена, ты немного слаба. Что же тут такого! Пустяки», – шептала про себя Кира, шевеля синеющими губами.

Кира, опустив плечи, волочила по снегу ноги, шатаясь как пьяная. Она видела, как маленькие темные капли время от времени медленно скатывались с кромки кружевного платья. Скоро они прекратились. Кира улыбнулась.

Она не чувствовала боли. Остатки ее сознания ушли в ноги, становившиеся все слабее и слабее. Она должна идти. Она должна выбраться. Она должна выбраться.

– Ты хороший солдат, Кира Аргунова, ты хороший солдат. И сейчас самое время доказать, на что ты способна… Сейчас… Еще одно усилие… Последнее усилие… Все не так-то плохо… Ты можешь… Иди… Пожалуйста, иди… Ты должна вырваться… вырваться… вырваться… вырваться – шептала про себя Кира, как будто ее голос был живой водой, придающей ей силы.

Она прижала руку к свернутым трубочкой банкнотам. Она ни в коем случае не должна потерять их. Перед глазами у Киры все плыло.

Голова ее поникла. Она наполовину сомкнула ресницы, оставив небольшую щель, чтобы следить за ногами, которым нельзя было останавливаться.

Вдруг, открыв глаза, Кира увидела, что лежит на снегу. Она медленно подняла голову, силясь понять, почему она упала.

«Должно быть, я потеряла сознание», – подумала она в недоумении, поскольку не могла вспомнить, как это произошло.

Прошло много времени, прежде чем она поднялась. На снегу, где она лежала, Кира заметила красное пятно, по которому она поняла, что лежала довольно долго. Она, шатаясь, побрела вперед. Затем остановилась. В ее тусклых глазах медленно проступила какая-то мысль; Кира вернулась и засыпала пятно снегом. Она продолжала идти, смутно размышляя о том, почему это стало так жарко, а снег не тает, в то время как горячий воздух не даст ей дышать, а что было бы, если бы он растаял? Она смогла бы плыть, она хорошо плавала, тогда бы ей не пришлось идти и ноги могли бы отдохнуть.

Кира, шатаясь, пробиралась вперед. Теперь она не знала, в правильном ли направлении идет. Она просто забыла, что ей нужно идти в определенном направлении. Кира только помнила, что ей нужно идти.

Кира не заметила, как холм резко оборвался оврагом. Она упала и кубарем покатилась по белому склону.

Сначала она смогла пошевелить только одной рукой, пытаясь смахнуть мокрый снег с лица, губ, замороженных ресниц. Она лежала на дне оврага. Время, которое она затратила на то, чтобы встать, показалось ей вечностью: она подтянула руки, ладонями вниз, прижав локти к телу, развернула ноги и согнула их в коленях, опираясь на напряженные дрожащие локти и тяжело дыша; затем она поднялась чуть выше, перенеся тяжесть тела на одну руку, и, поднявшись, выпрямилась; каждый глоток воздуха больно резал грудь.

Кира сделала несколько шагов. Но у нее не было сил для того. чтобы вскарабкаться по другому склону оврага. Она скатывалась и ползла снова, упираясь руками и коленями, зарываясь лицом в обжигающий щеки снег.

На вершине холма она снова встала на ноги. Она заметила, что потеряла варежки. Почувствовав в уголках рта что-то теплое, она вытерла губы и посмотрела на пальцы, испачканные розовой пеной.

Кире было очень жарко. Она сорвала с головы белый шарф и бросила его вниз. Поток воздуха, откинувший назад се волосы, был настоящим облегчением.

Она шла навстречу ветру.

Ей все еще было жарко; она не могла дышать. Она скинула полушубок и, не оборачиваясь, оставила его лежать на снегу.

В небе вихрем проносились голубые, серые и темно-зеленые облака. Впереди нее засияла бледная полоска света, принимающая на фоне снега слегка зеленоватый оттенок.

Кира рванулась вперед, по ее тут же качнуло назад. Смахивая с глаз волосы; дрожа в своем длинном, кружевном, белом, как снег вокруг, платье, она все же, спотыкаясь и пошатываясь, упорно продолжала идти.

Подобранный к поясу шлейф платья распустился; ноги Киры путались в длинных кружевах. Она слепо пробиралась против петря, развевавшею ее волосы и раскачивавшего се руки. Кира вытянулась, выставляя вперед грудь; с левой стороны белого атласного платья проступил тоненький ручеек, который сползал на шлейф, окрашивая белые кружева в красный цвет

Затем ее. сухие, спекшиеся от пены губы раскрылись, и она, словно моля о помощи оттуда, из-за границы, тихо и нежно позвала:

– Лео!..

Кира повторяла это имя все громче и громче, без тени отчаяния, как будто это было единственное в мире, что вселяло в нее жизнь:

– Лео!.. Лео!.. Лео!..

Она звала его, того Лео, который мог бы существовать и существовал бы, живи он там, куда она так стремится – за границей. Он ждет ее там, и она должна идти дальше. Она должна идти. Там, в том мире, по ту сторону границы, ее ждет жизнь, которой она была верна каждый час своей жизни, которая является ее единственным гордо реющим знаменем, жизнь, которую она не предала раньше и не предаст сейчас, отказываясь идти, пока в ней есть еще силы, жизнь, которой она может еще служить, двигаясь вперед, шаг за шагом, еще чуть-чуть.

Затем она услышала песню, слабую, еле различимую мелодию, походившую на прощальный боевой марш; но в то же время это была не погребальная песнь, не молитва, не гимн, это была мелодия из старой оперетты, «Песня разбитого бокала».

Короткие нотки дрожали в нерешительности и, вырвавшись, разбегались быстрыми, мелкими волнами, подобно тонкому ясному дребезжанию стекла, нотки прыгали, взрывались и закатывались громким, веселым смехом величайшей радости, доступной человеку

Кира не осознавала, поет ли она сама, или она просто слышит доносящуюся откуда-то музыку.

Мелодия была обещанием, обещанием на заре ее жизни, и в том, что было обещано, не смогут отказать ей сейчас. Она должна идти.

И хрупкая девушка в разлетающемся платье средневековой монахини с обагренными кровью кружевными цветами шла вперед.

На рассвете она упала на краю склона. Она лежала не двигаясь, потому что знала, что ей больше не подняться.

Где-то далеко внизу бесконечная снежная равнина тянулась к восходящему солнцу. Над голубой безмерностью искр, сверкающих над тонким покрывалом, разлилось свежее дыхание бледно-розового сияния, напоминавшего гладь призрачного озера с растворенным в его глубинах летним солнцем. Снег в восходе этого жидкого зарева начал оживать, дрожа нежными бликами. Через равнину растянулись голубые тени, которые на границе со светом рассыпались мелкими огоньками.

Посреди равнины одиноко стояло маленькое деревцо. Хрупкие, редкие, веточки его не удерживали снега. В напряженном ожидании будущей весны и жизни оно тянулось своими тонкими черными ветками к заре, занимающейся над необъятной землей.

Кира лежала на краю холма и смотрела на небо. Бледная рука ее неподвижно свисала над склоном, и маленькие капли скатывались по снегу вниз.

Кира улыбнулась. Она понимала, что умирает. Но для нее это больше не имело значения. Она узнала то, о чем никто из людей не рассказал бы ей. Она прожила годы в ожидании этой жизни, верила в возможность ее существования, а сейчас почувствовала, что с самого детства она жила ею. Жизнь была, и была только потому, что она, Кира, не сомневалась, что жизнь возможна: В глубине души она слышала беззвучный гимн своей мечте. Момент или вечность – разве это имеет значение? Непобежденная жизнь существует и будет существовать.

Она улыбнулась, в последний раз, тому многому, что было так возможно.

КОНЕЦ


Страницы


[ 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 | 22 | 23 | 24 | 25 | 26 | 27 | 28 | 29 | 30 | 31 | 32 | 33 | 34 | 35 | 36 | 37 | 38 | 39 | 40 | 41 | 42 | 43 | 44 | 45 | 46 | 47 | 48 | 49 | 50 | 51 | 52 | 53 | 54 | 55 | 56 | 57 | 58 | 59 | 60 | 61 | 62 | 63 | 64 | 65 | 66 | 67 | 68 | 69 ]

предыдущая                     целиком