19 Mar 2024 Tue 08:51 - Москва Торонто - 19 Mar 2024 Tue 01:51   

Они чокнулись. Морозов украдкой осмотрелся по сторонам: помощи ждать было неоткуда. Дрожащей рукой он поднес фужер к губам. Выпив, он заискивающе улыбнулся:

– Это было очень любезно с вашей стороны, товарищ, – пробормотал Морозов, пытаясь подняться. – Мне очень приятно, товарищ. Но теперь, если вы не возражаете, я должен идти…

– Сиди! – приказал Тимошенко. Он снова наполнил фужер и поднял его, откидываясь на спинку стула и улыбаясь. На этот раз его улыбка не была дружественной; темные глаза Тимошенко пристально и насмешливо смотрели на Морозова. – За товарища Морозова, человека, который победил революцию. – Сказав это, Степан звучно рассмеялся и, запрокинув голову, одним глотком опустошил фужер.

– Товарищ… – пролепетал Морозов. – Товарищ… что вы имеете в виду…

Тимошенко засмеялся еще громче и перегнулся через стол к Морозову, локти его лежали крест-накрест, бескозырка, из-под которой торчали липкие локоны, была сдвинута на затылок. Внезапно смех оборвался.

– Не нужно так бояться, товарищ Морозов, – мягким, убедитель-ным тоном сказал Тимошенко; улыбка, появившаяся на его лице, повергла Морозова в еще больший испуг, чем хохот матроса. – Не бойтесь меня. Я всего-навсего побежденный, победу надо мной одержал ты, я просто хочу сказать тебе, что признаю свое поражение и ни на кого не имею зуба. Черт, я питаю к тебе глубокое уважение, гражданин Морозов. Ты взял величайшую за всю историю человечества революцию и сделал из нее заплатку себе на задницу.

– Товарищ, – с робкой решительностью сказал Морозов, – я не понимаю, о чем вы говорите.

– Нет, ты понимаешь, – печально заметил Тимошенко. – Ты очень хорошо понимаешь. Ты разбираешься в этом лучше, чем я, лучше, чем миллионы дураков во всем мире, которые смотрят на нас с благоговением. Ты должен поговорить с ними, товарищ Морозов, у тебя есть, что им сказать.

– Откровенно говоря, товарищ, я…

– Например, ты знаешь, каким образом ты заставил нас сделать это. Я лично не в курсе. Я знаю только то, что мы сделали это. Мы совершили революцию. У нас были красные знамена, на которых было написано, что мы идем на этот шаг на благо мирового пролетариата. Были дураки, которые верили в то, что мы делаем это на благо угнетенных и страждущих. Но мы-то с тобой, товарищ Морозов, знаем одну тайну. Мы никому ее не расскажем. Зачем? Мир не захочет слышать ее. Мы знаем, что революция – на благо тебе, товарищ Морозов. Я снимаю перед тобой шапку!

– Товарищ, кем бы ты ни был, товарищ, – взмолился Морозов, – чего ты хочешь?

– Только сказать тебе, что она твоя, товарищ Морозов.

– Кто? – спросил Морозов, прикидывая, не сошел ли матрос с ума.

– Революция, – ответил Тимошенко мягким голосом. – Революция… Знаешь ли ты, что такое революция? Я тебе сейчас расскажу. Мы убивали людей на улицах, в подвалах, на борту кораблей… На борту кораблей… Я помню одного молодого человека – офицера – от силы лет двадцати. Он перекрестился – должно быть, мать научила его этому. Изо рта его текла кровь. Он посмотрел на меня. В его глазах не было испуга. Его взгляд выражал своего рода удивление. По поводу того, чего мать никогда не объясняла ему. Он посмотрел на меня. Это было последнее, что он сделал.

По подбородку Тимошенко текло. Он наполнил фужер, который задрожал у него в руке; Степан с трудом контролировал свои движения. Не сводя глаз с Морозова, он механически вылил себе в рот содержимое фужера.

– Вот что мы делали в тысяча девятьсот семнадцатом году. А теперь я расскажу тебе, для чего мы это делали. Мы делали это для того, чтобы гражданин Морозов, проснувшись утром, мог почесать свой живот, потому что перина, на которой он спал, была не очень мягкой, и это вызвало зуд в его пупке. Мы делали это для того, чтобы он мог ездить в большом лимузине, а под задницей у него лежала бы пуховая подушка. И на окне была бы прикреплена стеклянная подставка для цветов, ландышей, например. Для того, чтобы он мог попивать коньяк в подобном заведении. Для того, чтобы по праздникам он мог взбираться на трибуну, задрапированную красной материей, и произносить речи о пролетариате. Мы делали это, товарищ Морозов. И теперь расплачиваемся, под занавес. Не смотри на меня так свирепо, товарищ Морозов. Я всего лишь твой покорный слуга. Я сделал для тебя все, что было в моих силах. И тебе следовало бы наградить меня улыбкой. Тебе действительно есть за что меня благодарить!

– Товарищ, – сказал, задыхаясь, Морозов, – позвольте мне уйти.

– Сидеть! – прикрикнул Тимошенко. – Налей себе выпить, слышишь? Пей, ублюдок! Пей и слушай!

Морозов повиновался, в его дрожащих руках фужер звякнул о бутылку.

– Понимаешь, – с трудом выговаривал каждое слово Тимошенко, – я не возражаю против того, что мы потерпели поражение. Я также не имею ничего против того, что для победы мы совершали величайшие преступления и, в конечном счете, она ускользнула от нас. Было бы не так обидно, если бы нас победил могучий воин в стальных латах, огнедышащий дракон в человеческом обличий. Но победу над нами одержала вошь. Большая, толстая, медлительная белая вошь. Ты видел когда-нибудь вшей? Самые толстые из них – белые… Это была наша собственная ошибка. Когда-то людьми правили ниспосылаемые Богом с небес гром и молния. Затем ими стал править меч. Сегодня людьми правит примус. Когда-то людьми руководило благоговение. Затем страх. Сегодня людьми руководит их желудок. Раньше люди были скованы по рукам и ногам цепями. Сегодня они опутаны прямой кишкой. Только героев за прямую кишку не удержать. Это была наша собственная ошибка.

– Товарищ, ради бога, товарищ, зачем вы все это мне говорите?

– Мы задумали построить храм. Выйдет ли у нас, в конечном счете, хотя бы часовня? Нет. У нас не получится даже сортира. Мы построили затхлую кухню с одной старой печкой! Мы поставили на огонь чайник и стали готовить варево из крови, пепла и стали. Что же у нас получилось? Новое человечество? Люди из гранита? Или, по меньшей мере ужасное чудовище? Нет. Мы народили извивающихся ничтожеств. Гуттаперчевых, двуличных созданий. Этих тщедушных людишек даже не нужно наказывать. Они покорно берут кнут в свои руки и секут сами себя. Тебе никогда не доводилось присутствовать на заседании какого-нибудь кружка политпросвета? Не мешало бы. Там многое можно узнать о человеческом духе.

– Товарищ! – выдохнул Морозов. – Чего вы хотите? Денег? Я заплачу. Я…

Тимошенко расхохотался так громко, что все присутствовавшие обернулись. Морозов съежился, пытаясь уйти от взглядов.

– Ты вошь! – надрывался Тимошенко. – Ты слабоумная, близорукая вошь! Ты думаешь, что со мной можно разговаривать, как с товарищем Виктором Дунаевым, или Павлом Серовым, или…

– Товарищ! – взревел Морозов. В их сторону снова обернулись. Но он не обращал на это уже никакого внимания. – Вы… Вы… Вы не имеете права говорить подобные вещи. Я не имею ничего общего с товарищем Серовым! Я…

– Я не утверждал этого, – медленно заметил Тимошенко. – Чего ты так всполошился?

– Ну, я думал… Я… Вы…

– Я не утверждал этого, – повторил Тимошенко. – Я только сказал, что у вас должно быть что-то общее. Вы все за одно – ты, Виктор Дунаев, Павел Серов, а также около миллиона других владельцев партийных билетов. Победители и завоеватели – те, кто пресмыкается. «Пресмыкающиеся всех стран, соединяйтесь!» – вот что будет лозунгом будущего человечества. Ты знаешь, что миллионы людей на Земле смотрят на нас. Но они находятся далеко, и им не очень хорошо видно. Они видят большую поднимающуюся тень и полагают, что это огромное животное. Они не могут рассмотреть поближе, что эта коричневатая мягкая тень покрыта сверкающим ворсом. Они не понимают, что это – скопище маленьких, коричневых, лоснящихся тараканов, которые не говорят ни слова, а лишь шевелят усиками. Но издалека эти усики не видны. А это-то и плохо, товарищ Морозов, – мир не может разглядеть усиков!

– Товарищ! Товарищ, о чем вы говорите?

– Они там видят только черную тучу и слышат гром. Им сказали, что позади тучи течет рекой кровь и гибнут люди. Ну и что, подумаешь! Они, сторонние наблюдатели, не боятся крови. В крови – честь. Но знают ли они, что мы купаемся не в крови, а в гное? Послушай, я дам тебе совет. Если вы хотите удержать эту страну в своих щупальцах, то скажите миру, что на завтрак вы отрубаете головы и проводите массовые расстрелы. Пусть мир узнает, что вы являетесь ужасным чудовищем, которого должны бояться и уважать, а уничтожить можно только в честном бою. Но не показывайте всем, что вы не армия героев и не сборище извергов, а всего-навсего жалкие, самонадеянные счетоводы, страдающие грыжей. Не дайте им понять, что вас нужно не стрелять, а обрабатывать дезинфицирующими средствами; что уничтожать вас нужно не пушками, а карболовой кислотой!

В кулаке Морозов сжимал влажную салфетку. Он еще раз вытер лоб.

– Вы правы, товарищ, – как можно яснее и спокойнее сказал Морозов, пытаясь при этом незаметно выскочить из-за стола. – Прекрасные мысли. Я с вами полностью согласен. Теперь, если вы позволите…

– Сядь! – крикнул Тимошенко. – Сядь и выпей. Выпей, а не то я пристрелю тебя, как собаку. Ты знаешь, я не сдал еще свой пистолет. Держи… – Степан наполнил фужер до краев; золотистая струйка потекла по скатерти на пол. – Выпей за тех, кто красным знаменем подтер себе задницу.

Морозов выпил.

Затем он засунул руку в карман и, достав носовой платок, вытер пот со лба. Скомканный клочок бумаги упал на пол.

Резким движением Морозов нагнулся, чтобы поднять его. Заметив это, Тимошенко подался вперед и схватил за руку Морозова.

– Что ты, дружище? – поинтересовался он.

Морозов пнул ногой бумажку, и она закатилась под пустой столик. Он сидел с равнодушным выражением лица; над верхней губой у него проступили капельки пота.

– А это? Ничего особенного, товарищ. Просто клочок бумаги.

– Значит, – произнес Тимошенко и бросил подозрительно-спокойный взгляд на Морозова, – ненужный клочок бумаги? Пусть там и лежит. Уборщица выбросит его в корзину для мусора.

– Пускай, – с готовностью согласился Морозов. – Вот именно. В корзину для мусора. Очень правильно сказали, товарищ. – Он захихикал, вытирая пот со лба. – Уборщица выбросит его в корзину для мусора. Хотите еще выпить, товарищ? Бутылка уже пуста. Теперь за мой счет. Официант! Еще одну бутылку шампанского.

– С удовольствием выпью еще, – отозвался Тимошенко; он сидел не шелохнувшись.

Официант принес бутылку. Морозов, услужливо перегнувшись через стол, наполнил фужер.

– Вы знаете, товарищ, мне кажется, что вы меня неправильно поняли, но я вас не виню. – С каждым произнесенным словом к нему возвращался голос. – Я вижу, что движет вами, и очень вам сочувствую. Сегодня так много подлых – даже можно сказать, бесчеловечных. Следует быть начеку. Мы с вами должны поближе познакомиться, товарищ. Трудно судить о человеке с первого взгляда, а особенно в подобной обстановке. Уверен, что вы посчитали меня за… за спекулянта или что-то в этом роде. Очень забавно, правда?

– Не то слово, – отреагировал Тимошенко. – Что это вы постоянно смотрите вниз, товарищ Морозов?

– Да так, – фыркнул Морозов, вскидывая голову. – Смотрю, знаете ли, на свои туфли, товарищ. Немного жмут. Доставляют неудобство. А все потому, что в своем учреждении я целый день на ногах.

– Да вы что! – посочувствовал Тимошенко. – Ноги нужно беречь. Придя домой, следует принять горячую ванну или попарить ноги в тазу, добавив немного уксуса. Очень полезно.

– Неужели? Спасибо, что подсказали. Как только приду домой, обязательно попробую!

– Уже пора домой, не так ли, товарищ Морозов?

– О!.. Ну, вы понимаете… в общем, еще не очень поздно и…

– Да? А мне показалось, что не так давно кто-то спешил.

– Я, ну, нет, не скажу, чтобы я очень спешил, и кроме того, такой приятный…

– Что случилось, товарищ Морозов? Что-нибудь боитесь здесь оставить?

– Кто – я? С чего вы взяли, товарищ… товарищ… как вы сказали ваше имя?

– Тимошенко. Степан Тимошенко. А как же насчет того ненужного клочка бумаги, который лежит под столиком?

– А… Вы об этом. Я уже совсем забыл о нем. Подумайте… товарищ Тимошенко, на что он мне?

– Не знаю, – размеренно ответил Тимошенко.

– Абсолютно ненужная бумажонка, товарищ Тимошенко. Еще выпьете?

– Да, спасибо.

– Вот, пожалуйста.

– Что же там такое под столом, товарищ Морозов?

– Да так, товарищ Тимошенко. Нагнулся шнурок завязать.

– Где, покажите?

– Хм, интересно, шнурок вовсе и не развязан. Видите? А я-то думал, что он развязался. Знаете ведь, как бывает. Эти советские… эти шнурки в наше время какие-то непрочные и ненадежные.

– И не говорите. Рвутся, как нитки, – согласился Тимошенко.

– Да, прямо как нитки, – подхватил Морозов. – А что это вы подались вперед, товарищ Тимошенко? Вам же так неудобно? Почему бы не пододвинуться сюда, здесь бы вам…

– Нет, мне и здесь хорошо. Прекрасно видно вон тот столик. Он мне очень нравится. У него такие красивые ножки, правда? Сделаны с художественным вкусом.

– Что да, то да. Изящности не отнять. Однако вот там слева от нас у оркестра сидит хорошенькая блондинка. Как вам ее фигурка?

– Действительно, ничего. У вас хорошие туфли, товарищ Морозов. Лакированная кожа к тому же. Могу поспорить, что купили вы их не в кооперативе.

– Вы правы… Откровенно говоря… видите ли…

– Что мне в них нравится – так это выпуклый носок. Напоминает шишку на лбу. И блестит точно так же. Да уж. Эти иностранцы знают, как делать туфли.

– Говоря о качестве импортной продукции, отметим, например, что в капиталистических странах… в капиталистических… в капиталистических…

– Ну и что же, товарищ Морозов, в капиталистических странах? Морозов рванулся за запиской. Тимошенко перехватил его руку и, как клещами, сжал ее своими пальцами. В мгновение ока оба очутились на полу на четвереньках. Их глаза встретились – два зверя в смертельной схватке. Затем свободной рукой Тимошенко схватил записку. Он поднялся и, выпустив руку Морозова, сел за столик. Степан читал записку, в то время как Морозов продолжал стоять на четвереньках и, подняв голову, смотрел на него глазами осужденного, ожидающего приговора военного суда.

«Морозов, ублюдок!

Если ты не вернешь мне долг до утра, то будешь завтракать в ГПУ.

Надеюсь, ты меня понял.

С наилучшими пожеланиями.

Павел Серов».

Морозов уже сидел за столиком, когда Тимошенко оторвал взгляд от письма.

Тимошенко разразился гомерическим хохотом и, не останавливая смех, медленно встал. Его живот, кроличий воротник пальто и вздутые на шее сухожилия содрогались. Он стоял слегка покачиваясь, держа записку обеими руками. Затем его смех, подобно граммофонной пластинке, начавшей крутиться с меньшей скоростью, плавно перешел на низкое, сухое кудахтанье. Опустив записку в карман, он неторопливо повернулся; его плечи поникли, движения вдруг стали неуклюжими и робкими. Тяжело волоча ноги, он нерешительно побрел к выходу. В дверях метрдотель покосился на него. Тимошенко ответил ему кротким взглядом.

Морозов сидел за столом, одна его рука, подобно руке паралитика, повисла в воздухе. Он прислушивался к раздававшемуся на лестнице однообразному, обрывистому кудахтанью Тимошенко, напоминающему то икоту, то кашель, то всхлипывания.

Вдруг Морозов вскочил.

– Боже мой, Боже мой! – запричитал он.

Забыв пальто и шляпу, он слетел вниз по ступенькам и выскочил на широкую, безлюдную, заснеженную улицу. Тимошенко нигде не было видно.

* * *

Деньги Морозов Павлу Серову не отправил. Он также не появился у себя в Пищетресте. Всю первую половину следующего дня он просидел дома у себя в комнате. Морозов пил водку. Каждый раз, когда раздавался телефонный звонок или звонок в дверь, он втягивал голову в плечи и начинал покусывать костяшки пальцев. Пока все было спокойно.

За обедом Антонина Павловна развернула вечернюю газету и, бросив ее Морозову, язвительно заметила:

– Что с тобой сегодня, в самом деле?

Он пробежал взглядом газету. На первой полосе были новости в кратком изложении:

«В селе Василькино, в районе реки Кама, крестьяне, подстрекаемые контрреволюционными элементами, подожгли местный клуб имени Карла Маркса. Под обгоревшими обломками были найдены тела председателя и секретаря клуба, которые являлись представителями партийной организации города Москвы. В Василькино направлен отряд ГПУ».

«В селе Сверское прошлой ночью было расстреляно двадцать пять крестьян за убийство селькора, сотрудника газеты Коммунистического Союза молодежи города Самары. Крестьяне отказались сообщить имя убийцы».

На последней странице была напечатана небольшая заметка:

«Сегодня рано утром под мостом, на льду Обуховского канала было найдено тело Степана Тимошенко, бывшего матроса Балтийского флота. Он застрелился выстрелом в рот. Кроме партбилета, при нем не было найдено никаких бумаг, объясняющих причину его самоубийства».

Морозов вытер пот со лба и выпил подряд два стакана водки. Аркан слетел с его шеи.

Раздался телефонный звонок. Морозов с важным видом подошел к аппарату и поднял трубку. Антонина Павловна не могла понять причину произошедшей в нем перемены.

– Морозов… – раздался сдавленный шепот на другом конце провода.

– Павлуша, ты? – спросил в свою очередь Морозов. – Послушай, Павел, приношу свои извинения, у меня есть деньги, но…


Страницы


[ 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 | 22 | 23 | 24 | 25 | 26 | 27 | 28 | 29 | 30 | 31 | 32 | 33 | 34 | 35 | 36 | 37 | 38 | 39 | 40 | 41 | 42 | 43 | 44 | 45 | 46 | 47 | 48 | 49 | 50 | 51 | 52 | 53 | 54 | 55 | 56 | 57 | 58 | 59 | 60 | 61 | 62 | 63 | 64 | 65 | 66 | 67 | 68 | 69 ]

предыдущая                     целиком                     следующая