• Правда ли, что сотрудники управления Хохолькова с ведома руководства и под видом оперативной работы занимались прямым вымогательством и угрозами убийства? Ведется ли следствие по заявлению директора мебельного салона торгового центра «Щелковский» Степанова, который был вызван на допрос в один из кабинетов управления на Лубянке, после чего на служебных машинах вывезен в лес в Подмосковье, где его заставили вырыть себе могилу и затем имитировали его расстрел?

• Правда ли, что с началом чеченских событий Хохольков получил возможность контролировать негласные средства, отпущенные на проведение специальных мероприятий, и что при этом бесконтрольно было потрачено примерно 500 тыс. долларов США?

• Правда ли, что сотрудники Управления собственной безопасности ФСБ нашли возможность довести до ряда руководителей правительства и президентской администрации сведения о Хохолькове, но при этом содержание разговоров стало известно Хохолькову и Ковалеву и было использовано для давления на сотрудников?

• Правда ли, что генерал Хохольков и некоторые его подчиненные под видом оперативной работы на самом деле покровительствуют подольской организованной преступной группировке и выполняют поручения ее лидеров?

Много лет спустя, в Лондоне, я спросил Сашу и Бориса, не они ли организовали утечку. Оба категорически отрицали свою роль в появлении статьи. Щекочихин, будучи активным членом партии "Яблоко", был известен своей нелюбовью к олигархам, а Березовского просто терпеть не мог.

Борис и Саша были убеждены, что у Щекочихина имелся собственный источник информации, возможно, кто-то из Управления собственной безопасности ФСБ или в Кремле. Скорее всего, Щекочихину не было известно о плане похищения Джабраилова и покушении на Трепашкина, иначе бы он непременно их упомянул. С другой стороны, и Саша ничего не знал об эпизоде с директором мебельного магазина, которому устроили инсценировку расстрела.

Так или иначе, два независимых сигнала – жалоба Саши и его друзей и запрос Щекочихина давали Кремлю достаточно поводов, чтобы устроить чистку в ФСБ.

В СЕРЕДИНЕ ИЮНЯ руководитель кремлевской администрации Валентин Юмашев, который имел обыкновение советоваться с Березовским по поводу назначений в правительстве, спросил его мнение об одном из своих заместителей, человеке по имени Владимир Путин.

Борис довольно хорошо знал Путина. Они познакомились, когда тот курировал экономику в мэрии Петербурга, а Борис еще занимался автомобильным бизнесом. У Путина была репутация некоррумпированного чиновника – большая в то время редкость.

– Мы рассматриваем его кандидатуру на должность директора ФСБ, – сказал Юмашев.

Он объяснил, что личная преданность президенту – главное качество, которым должен обладать будущий руководитель спецслужб. Ельцин не доверял никому из известных ему генералов ФСБ – повязанных друг с другом членов чекистского клана. Путин в этот круг, судя по всему, не входил.

Что же касается личной преданности, то взаимоотношения Путина с его бывшим боссом, мэром Петербурга Анатолием Собчаком, характеризовали его с самой лучшей стороны. Когда Собчак проиграл выборы, Путин предпочел остаться безработным, но не предал босса. Понимая, что Путин знал множество секретов Собчака, новый мэр предложил ему сохранить занимаемую должность. Но Путин отказался. Позже он перебрался в Москву, где занял должность среднего уровня в президентской администрации и довольно быстро сделал там карьеру.

На Ельцина произвел неизгладимое впечатление рассказ о так называемом "спасении Собчака", которое Путин организовал в ноябре 1997 года с большим риском для себя. В то время новый мэр Петербурга, сговорившись с заклятым врагом Кремля генеральным прокурором Юрием Скуратовым, добился того, чтобы на Собчака завели уголовное дело. Московские либералы побежали к Ельцину за помощью: спасите Собчака. Но тот сам находился "в прокурорской осаде" и не слишком мог помочь соратнику.

Тем временем у Собчака во время допроса случился сердечный приступ, и его срочно отвезли в больницу. В тот же самый день Скуратов подписал ордер на его арест. И тут Путин, взяв отпуск, ринулся в Петербург и организовал Собчаку побег. Перехитрив сотрудников милиции, круглосуточно наблюдавших за бывшим мэром, люди Путина погрузили его на носилки и прямо из больницы отвезли в аэропорт, где его ждал частный самолет. На следующий день он был в Париже, в кардиологической клинике; его жена была рядом с ним.

Теперь, обсуждая с Борисом кандидатуру Путина на пост директора ФСБ, Юмашев не преминул отметить этот его подвиг. Прошлое кандидата тоже вполне соответствовало должности. Когда-то Путин был офицером внешней разведки и служил в Восточной Германии. После распада СССР он уволился из спецслужб в звании подполковника.

Борису понравилась идея назначить отставного подполковника командовать генералами: он не вхож в их узкий круг, не связан боевым прошлым, общими тайнами, взаимными обязательствами. Кагэбэшные зубры наверняка примут "выскочку" в штыки, что только укрепит его в преданности Кремлю.

– Поддерживаю кандидатуру на 100 процентов, – сказал Борис.

Так, благодаря смуте в УРПО и интригам Бориса, Путин вынырнул из безвестности и покатил по рельсам, которые два года спустя привели его прямиком в президентское кресло.

"ЖИЛИ-БЫЛИ ДВА брата, один умный, а другой дурак, – сказал Саша. – Знаешь, после того, как я спас его от ментов в "Логовазе", Борис сказал мне, что теперь мы как братья. Из нас двоих дурак, видимо, я. Но почему-то вышло, что дурак оказался прав. С самого начала я говорил ему, что Путин – змея, которая рано или поздно его укусит. Но он мне не верил".

Когда 25 июля 1998 года новый директор ФСБ вступил в должность, Борис сказал Саше: "Пойди познакомься с ним. Посмотри, какого классного парня мы поставили с твоей помощью".

По звонку Бориса Путин принял его в своем новом кабинете на Лубянке, но общий язык два подполковника так и не нашли. Путин держался холодно и официально. Он молча выслушал пылкий Сашин доклад о масштабах коррупции в Конторе, но не захотел встречаться с остальными бунтарями из УРПО и никак не отреагировал на сообщение, что все они до сих пор отстранены от работы.

– Я узнаю человека по рукопожатию, – сказал Саша Марине после этой встречи. – У него рука холодная и неприятная, а по глазам видно, что он меня терпеть не может.

Спустя два года, на ночном турецком шоссе, Саша в непечатных выражениях высказал все, что думает об этом человеке, как и он, питомце Конторы, от которого он теперь спасался бегством.

– После встречи с ним я сказал Борису, что этому человеку верить нельзя. Но он не хотел слушать, говорил, что Путин будет реформировать Контору. Они там, в Кремле, не понимали, что Контору невозможно реформировать. Путин быстро Лубянку успокоил: свой я, ребята, не собираюсь я вас ущемлять, буду поддерживать ваши интересы. И они его приняли.

– Он плоть от плоти, кровь от крови Конторы, поэтому я для него предатель, – продолжал Саша. – То, что он попал туда благодаря мне, для него ничего не значило. Ему нужно было показать, что у него нет передо мной обязательств, именно поэтому он меня и посадил в тюрьму. Так же поступил и с Борисом, после того как Борис сделал его президентом.

Чечня, лето 1998 года. В республике царит полный экономический хаос. Усиливается инфильтрация радикальных исламистов из-за границы, которые сливаются с местными бандитскими группами, превратившими похищения людей в доходный бизнес. По данным правительства Масхадова, в заложниках удерживается шестьдесят пять человек, в том числе двое англичан. Среди похищенных – Валентин Власов, специальный представитель Ельцина в Чечне, сменивший на этом поприще Березовского. Масхадов отдает приказ разоружить экстремистов. В результате столкновений верных Масхадову сил с радикальными полевыми командирами погибает девять человек. 23 июля и самому Масхадову чудом удается избежать смерти от взрыва фугаса, установленного на пути его автомобиля.

28 июля 1998 года группа отставных российских политиков, известных как "партия мира", включая Черномырдина, Лебедя и Березовского, призвала к назамедлительному выполнению договора с Чечней и в первую очередь возобновлению экономической помощи правительству Масхадова. Новый премьер Сергей Кириенко заявил, что готов встретиться с чеченским президентом.

Глава 11. В осаде

Надежды на стабилизацию в Чечне, как и российская демократия в целом, потерпели сокрушительный удар в результате неожиданно налетевшей экономической бури. Дефолт августа 1998 года окончательно добил реформаторов и привел в кресло премьер-министра Евгения Примакова, старорежимного аппаратчика, открыто заявлявшего об откате по всем линиям: от экономики до внешней политики. Ельцин и его окружение, включая Березовского, оказались в осаде. А бунтовщики из УРПО в свою очередь ощутили жесткий прессинг со стороны нового директора ФСБ.

ТУЧИ НА ЭКОНОМИЧЕСКОМ горизонте России начали сгущаться еще весной 1998 года. Немногие могли предсказать грозу точнее, чем Джордж Сорос. Сползание в экономический кризис началось с проблем на фондовых рынках Юго-Восточной Азии. Международные инвесторы стали выводить капитал с этих рынков, а заодно и с российского. Это совпало с падением мировых цен на нефть, которая была главным источником государственного дохода России. В январе 1998 года цены снизились до 15 долларов за баррель – самой низкой отметки с 1994 года. К августу нефть стоила уже 13 долларов.

Между тем российское правительство практически не собирало налогов, поскольку предприниматели не спешили декларировать прибыль. В мае Дума, большинство в которой составляли коммунисты, нанесла очередной удар по иностранным инвесторам, введя ограничения на участие "нерезидентов" в одном из главных российских ресурсов – энергетической монополии РАО ЕЭС, тем самым сильно уменьшив привлекательность российского фондового рынка в целом. После этого никто не выразил желания принять участие в торгах на аукционе по продаже "Роснефти", последней крупной нефтяной компании, находившейся в руках государства. Долг по невыплаченным зарплатам изнурял правительство – горняки устраивали акции протеста, блокируя железнодорожные пути.

Чтобы увеличить государственные доходы, правительство начало выпуск ГКО – краткосрочных рублевых облигаций государственного займа. Но так как риск существенно возрос, держатели ГКО требовали все более высоких процентных ставок, которые к концу лета достигли уже 150 % годовых. Чтобы платить по процентам, государству приходилось выпускать все больше и больше облигаций, тем самым все крепче затягивая петлю на собственной шее.

Руководители российской экономики были убеждены, что если дела пойдут совсем плохо, то Запад придет на помощь, как это произошло в 1994 году в Мексике. У России слишком много атомных бомб, чтобы допустить здесь экономическую катастрофу, полагали они. И продолжали выпускать ГКО и изводить Международный валютный фонд просьбами о новых займах. Как впоследствии сказал Анатолий Чубайс, который по-прежнему был неофициальным лидером экономической команды Ельцина: "Мы кинули Запад" на 20 миллиардов долларов, потому что "у нас просто не было другого выхода".

Джордж Сорос был хорошо знаком с этой ситуацией, потому что однажды сам одалживал России деньги, чтобы поддержать правительство на плаву между очередными западными вливаниями. В самом начале августа, когда дефицит ликвидности на короткое время парализовал российский межбанковский рынок, Сорос понял, что настало время бить тревогу.

13 августа 1998 года он опубликовал открытое письмо в "Финаншл Таймс", которое начиналось так: "Ситуация на российском финансовом рынке стала окончательно неуправляемой". Чтобы избежать катастрофы, он посоветовал российскому правительству "умеренно" – на 15–25 процентов девальвировать рубль и создать промежуточную валюту наподобие той, которая существовала в первые годы Советсой власти – золотой рубль, жестко привязанный к курсу доллара, который был бы гарантирован еще одним чрезвычайным западным вливанием в российскую казну в размере 50 миллиардов долларов.

Джордж просто хотел дать совет и привлечь внимание Запада к этой проблеме. Но его письмо сработало как спичка, поднесенная к пороховой бочке: акции на московской бирже резко упали, а цена доллара пошла вверх. 17 августа Центробанк уже не смог поддерживать курс рубля. Цены на розничные товары резко взлетели. Люди лихорадочно пытались обменять рубли на доллары. Из регионов пошли сообщения о нехватке продуктов, потому что обезумевшие толпы скупали все подряд. Россияне выстраивались в очереди в банки, чтобы забрать свои сбережения. Но так как правительство не смогло выполнить обязательства перед банками по ГКО, то и там не оказалось наличности. Банки рушились один за другим. 23 августа Ельцин отправил в отставку пятимесячное правительство Кириенко, которого население ассоциировало с командой Немцова-Чубайса и считало виновным в кризисе.

Когда дым рассеялся, несколько крупных банков практически улетучились, а вместе с ними и сбережения миллионов вкладчиков; сотни тысяч людей остались без работы. Иностранные инвесторы потеряли около 33 миллиардов долларов, из которых 2 миллиарда потерял сам Джордж Сорос.

АВГУСТОВСКИЙ ФИНАНСОВЫЙ КРИЗИС не особенно затронул бизнес Бориса; у него не было своего банка, а нефтяная компания получала прибыль в долларах. Поэтому девальвация даже была ему на руку.

Но в политическом плане это была катастрофа.

После двух неудачных попыток получить одобрение Думы, чтобы вернуть Виктора Черномырдина на пост премьер-министра, Ельцин встал перед выбором: распустить Думу и объявить новые выборы, что неизбежно закончилось бы победой коммунистов, или уступить коммунистам премьерское кресло. Конфронтация продолжалась почти три недели. Наконец, обе стороны согласились на компромиссную фигуру – шестидесятивосьмилетнего министра иностранных дел Евгения Примакова, бывшего начальника Службы внешней разведки (СВР), которого за спиной насмешливо называли "Примусом". Напоминая видом и манерами члена Политбюро брежневского призыва, он излучал подзабытую за пятнадцать лет ауру эпохи позднего застоя. Ельцин рассматривал Примуса как промежуточную фигуру, которая давала ему возможность передохнуть и пережить кризис. Назначая его главой правительства, президент взял с него честное слово, что в 2000 году они "вместе найдут молодого сильного политика", поддержат его на президентских выборах, а потом "вместе уйдут на покой [и будут] ловить рыбу", - пишет Ельцин в мемуарах.

Впервые после распада Советского Союза правительство возглавил человек, который не был ни демократом, ни реформатором, ни "западником". Ветеран разведки, с тоской вспоминавший о былом имперском величии СССР, Примаков видел в США главного геополитического соперника, а вовсе не центр демократической цивилизации, к которой Россия примкнула после падения коммунизма. Еще со времен своей работы в КГБ он был дружен со многими антиамериканскими диктаторами – от Саддама Хуссейна до Слободана Милошевича.

В экономической сфере он тяготел к социалистической модели, где доминирует государство. Правам и свободам он предпочитал безопасность и порядок. Он боялся свободной прессы. Объявляя амнистию для ста тысяч заключенных, он сказал: "Мы освобождаем места для тех, кого собираемся посадить за экономические преступления", чем нагнал страху на все деловое сообщество.

Примаков был заклятым врагом Березовского. Для него Борис, как никто другой, олицетворял скверну капитализма. Но это была не просто классовая ненависть – уже несколько лет между ними происходил острый конфликт в связи с "Аэрофлотом", российской национальной авиакомпанией.

"АЭРОФЛОТОМ" БОРИС НАЧАЛ интересоваться давно. Из всех советских предприятий эта компания, пожалуй, была больше прочих нашпигована сотрудниками спецслужб. Каждый, кто осмелился бы приватизировать государственную авиакомпанию, должен был быть готовым к противоборству с тремя могущественными ведомствами – ФСБ, СВР и ГРУ.

Но Бориса это не отпугнуло. Удобный случай представился в конце лета 1995 года, когда вместо прежнего советского директора руководить российскими авиалиниями Ельцин поставил маршала авиации Евгения Шапошникова, министра обороны при Горбачеве. Будучи новичком в деловой сфере, Шапошников попросил Березовского помочь наладить работу авиакомпании: в тот год 110 самолетов "Аэрофлота" перевезли три с половиной миллиона пассажиров в 102 государства с убытком в несколько миллиардов долларов.

Рассчитывая со временем приватизировать "Аэрофлот", Борис привлек к управлению авиакомпанией свою лучшую команду менеджеров во главе с Николаем Глушковым, ведущим экономистом "Логоваза".

Когда в феврале 1996 года Глушков появился в "Аэрофлоте", он пришел в ужас, обнаружив, что "шпионская проблема" была гораздо серьезнее, чем можно было предположить.

Как и все государственные службы во времена шоковой терапии в 1991–1995 годах, российские спецслужбы, предоставленные самим себе, действовали практически бесконтрольно и плохо финансировались. Предприимчивые разведчики, оставшиеся в "Аэрофлоте" с советских времен, превратили государственную авиакомпанию в дойную корову; из средств "Аэрофлота" финансировались шпионские операции и тысячи сотрудников по всему миру.

– То, что нам открылось, было уму непостижимо, – рассказывал мне Глушков много лет спустя в Лондоне. – Финансовые потоки "Аэрофлота" за границей управлялись из загадочных офшоров; мы так и не смогли установить, кто за ними стоял.

Выручка от продажи билетов поступала на 352 счета в иностранных банках, но установить, кто контролировал эти счета, было совершенно невозможно. Все иностранные представительства "Аэрофлота" возглавлялись сотрудниками СВР или ГРУ, а центральная администрация – офицерами ФСБ; и они отчитывались перед своим начальством, а не перед руководством авиакомпании.

– Чтобы ты лучше представил себе проблему, скажу, что в штате авиакомпании из 14 тысяч человек три тысячи были сотрудниками спецслужб. Отдел кадров возглавлял офицер ФСБ. Службу безопасности возглавлял офицер ФСБ. И их нельзя было тронуть. Знаешь, что я тогда сделал? – злорадно ухмыльнулся Николай. – Я выставил им счета. Отправил письма в СВР Примакову и в ФСБ Барсукову с просьбой выплатить своим сотрудникам зарплату. Мне тогда позвонил Коржаков. Он рвал и метал, обещал уничтожить, если я буду посягать на права спецслужб.

Все это происходило весной 1996 года, когда Березовский, Чубайс и Гусь схлестнулись со спецслужбами в битве за Кремль.

– Но это было только начало, – продолжал Глушков. – Настоящий шок у них наступил, когда мы взяли под контроль денежные потоки. Мы просто закрыли все 352 счета и перенаправили заграничные доходы в единый финансово-расчетный центр в Швейцарии, который сами и контролировали. Компания называлась "Андава". Вот это чекистов вконец разъярило.

Спустя годы, собирая материал для этой книги, я разговаривал с одним российским перебежчиком, ныне живущим под вымышленным именем в тихой европейской стране. Он рассказал, что до 1996 года главы европейских резидентур свободно использовали средства "Аэрофлота" для своих нужд – как оперативных, так и личных. И вот в один прекрасный день шпионы из аэрофлотовских представительств начали слать в Москву рапорта, что у них больше нет доступа к денежным средствам. По словам моего информатора, в результате глушковской реформы оперативные расходы СВР моментально сократились более чем на треть, а это были десятки миллионов долларов.

Мой источник рассказал, что начиная с 1995 года резидентура СВР в Швейцарии стала следить за Березовским во время его посещений этой страны. "В разработке" были все его деловые контакты, а особенно тщательно следили за деятельностью "Анадавы" в Лозанне. Донесения поступали лично к директору СВР Примакову. Три года спустя, когда Примаков стал премьером, эти материалы послужили основанием для так называемого "Дела Аэрофлота".

После преобразований, проведенных Глушковым, финансовые показатели авиакомпании резко пошли вверх. Весь авиапарк был застрахован в западных страховых компаниях, стареющие советские лайнеры заменили на новые "Боинги", на рейсах появились миловидные стюардессы, говорящие на иностранных языках, и резко улучшилось качество бортпитания. В течение трех лет компания стала прибыльной, а цены на ее акции взлетели с 7 до 150 долларов.

В начале 1998 года 51 процент "Аэрофлота" по-прежнему принадлежал государству. Остальные акции находились в частных руках, в основном у трудового коллектива. Партнер Бориса Роман Абрамович начал потихоньку скупать акции "Аэрофлота" у мелких акционеров. Шла подготовка к приватизации государственного пакета.

Весной 1998 года я и сам оказался втянутым в аэрофлотовскую эпопею. То была моя вторая попытка поучаствовать в российской золотой лихорадке. По просьбе Бориса я нашел ему американского стратегического партнера – холдинг, владевший одной из крупнейших американских авиакомпаний. Хорошенько изучив российский авиарынок, американцы пожелали участвовать в приватизации "Аэрофлота" и обещали вложить громадные средства, а также свой опыт и мощь одного из крупнейших мировых авиаперевозчиков. Их энтузиазм не уменьшился даже, когда в августе в России грянул финансовый кризис – они видели в этом проекте долгосрочную перспективу.

Однако спустя две недели потенциальные инвесторы пришли в полное недоумение, услышав от Бориса, что сделка не состоится. Причина была простой, но непостижимой для американцев – "фактор Примуса". С приходом в Белый дом нового премьер-министра Борис был убежден, что никакой приватизации "Аэрофлота" не будет; он даже не мог гарантировать, что команда Глушкова будет и дальше работать в компании.

Американцы уехали домой сильно разочарованные, а я в очередной раз попрощался со своим шансом разбогатеть на российской приватизации.

Среди проблем, которые возникли у Березовского с назначением Примакова, неудача приватизации "Аэрофлота" была, пожалуй, самой небольшой. Главное заключалось в том, что ослабли позиции тандема Тани-Вали, его союзников в Кремле. Да и сам Ельцин, похоже, впал в депрессию после того, как был вынужден назначить правительство, навязанное коммунистами. До августовского кризиса Белый дом полностью находился под контролем Кремля, и президент преспокойно назначал и увольнял министров. Но Примаков своим назначением был обязан не столько президенту, сколько Думе, и Ельцин уже не мог позволить себе отправить его в отставку, по крайней мере сейчас – вскоре после того, как его прежняя команда привела страну к финансовой катастрофе. Теперь уже премьер давил на президента, пытаясь расставить своих людей на ключевые позиции. Звезда Березовского заметно потускнела. В Клубе уже не толпились, как прежде, посетители. Бар с чучелом крокодила опустел.

ПОКА БОРИС СТРОИЛ оборону в ожидании атаки со стороны нового премьера, Саша и его друзья пытались устоять под давлением со стороны нового директора ФСБ, которого ничуть не смущало то обстоятельство, что он получил свой пост во многом благодаря им.

После встречи с Путиным Саша и вся его команда оказались "под колпаком". Их телефоны прослушивались. Их вывели за штат и отобрали удостоверения и табельное оружие. Управление собственной безопасности ФСБ изучало их прошлые дела. Кто-то запустил "утку" в прессу, что Саша и его сотрудники подозреваются в нападениях на квартиры московских бизнесменов и вымогательстве.

Путин действительно расформировал УРПО по прямому распоряжению Ельцина. Тем не менее Хохолькова перевели на хлебную должность в налоговую службу. Камышникова трудоустроили в АТЦ. Все бывшие опера из УРПО, кроме семи бунтовщиков, получили новые должности. В Конторе поговаривали, что дни Саши и его друзей сочтены.

30 сентября военная прокуратура неожиданно прекратила тянувшееся пол-года следствие по жалобе Саши и его группы. Борис получил официальное уведомление, в котором отмечалось, что 27 декабря 1997 года капитан Камышников действительно позволил себе ряд "необдуманных высказываний в Ваш адрес". Хотя эти заявления и "дискредитируют его как руководителя, тем не менее они не свидетельствуют о намерении организовать совершение убийства".

По второму эпизоду, писал прокурор, выяснилось, что в разговоре с полковником Гусаком в ноябре 1997 года генерал "Хохольков спросил, сможет ли он [Гусак] убить Вас". Однако "Гусак не воспринял слова своего начальника как постановку конкретной задачи о совершении убийства. Сам Хохольков категорически отрицает наличие каких-либо намерений убить Вас или высказывания на эту тему".

Во время последнего визита в прокуратуру, когда им объявляли о прекращении следствия, Саша познакомился с Трепашкиным, которого узнал по фотографии в деле.

– Миша, я твой несостоявшийся убийца, – представился Саша.

– А-а, приятно познакомиться. Значит, я твоя несостоявшаяся жертва.

С этого момента Трепашкин примкнул к Сашиной компании.

В середине октября бунтовщики встретились с Борисом в Клубе, чтобы посоветоваться, как им быть дальше. Саша настаивал на том, чтобы продолжать борьбу. Трепашкин, которого также пригласили на совещание, поддержал Сашу. Шебалин, как обычно, молчал. Понькин, Щеглов и Латышенок склонились к Сашиной точке зрения. Гусак к тому времени уже с ними не общался; понимал, что ситуация складывается не в их пользу.

Борис и сам чувствовал, как сгущается атмосфера. В первых числах ноября коммунисты начали новую шумную кампанию, обвинив "евреев на верхах власти" во всех экономических бедах России, имея в виду в первую очередь Березовского и Чубайса. Тему поднял депутат от коммунистов генерал Альберт Макашов. Выступая на митинге, он заявил, что "жиды", окружившие Ельцина, виноваты в хаосе, царящем в стране. Они "пьют кровь русских людей, они разрушают промышленность и сельское хозяйство", - кричал он под аплодисменты толпы. Его поддержал один из думских коммунистов Виктор Илюхин, заявивший, что в окружении президента "слишком много лиц еврейской национальности". Весь сентябрь еврейский вопрос был главной темой политических дискуссий, включая яростную перебранку между патриотами и либералами в Думе и заявление Ельцина, осуждающее антисемитизм. Коммунисты еще выше подняли градус антиельцинской кампании, обвинив его в "геноциде русского народа" и потребовав импичмента по длинному списку обвинений, начиная от развала СССР и разрушения армии и кончая пропагандой противозачаточных средств и либерализацией абортов.

Примаков отмалчивался, но Борис был уверен, что весь этот шабаш есть ни что иное, как артподготовка к предстоящей в следующем году политической битве, в которой коммунисты намереваются использовать Примакова в качестве "патриотической" альтернативы Ельцину.

Тогда-то у Бориса в офисе и появилась команда Саши Литвиненко с рассказом о том, как новый директор ФСБ сживает их со света. Однако они решили не сдаваться и хотят устроить публичный скандал. Они опять просят у него совета и помощи.

Борис колебался. С одной стороны, он хотел помочь Саше и понимал, что публичность – их единственная защита. Но он не был уверен, что в сложившейся политической ситуации будет разумно выступить против Путина. А вдруг это подтолкнет директора ФСБ к переходу в лагерь Примакова? Борис взял неделю на размышление.

Политические симпатии Путина оставались для него загадкой. После августовского кризиса и назначения Примакова премьер-министром директор ФСБ не спешил раскрывать свои карты и спрятался, как рак-отшельник, в своей лубянской раковине. Путин считался человеком, лояльным президенту, однако Контора всегда была бастионом реакции. К тому же дело УРПО не могли закрыть без согласия Путина. Пожалуй, настало время заставить его определиться, на чьей он стороне – коммуно-патриотов или реформаторов-ельцинцев. Публичный скандал вынудит его занять какую-то позицию. И Борис согласился: пора предавать дело огласке.

13 ноября в газетах появилось открытое письмо Березовского Путину, в котором олигарх призывал возобновить расследование антиконституционного заговора в Конторе. Он писал, что сотрудники ФСБ, сообщившие ему о готовящемся покушении, подверглись преследованиям и были обвинены в том, что "помешали патриотам убить еврея, который ограбил Россию", что подлило масла в огонь бушевавшей дискуссии об антисемитизме.

Спустя четыре дня Саша, Шебалин, Латышенок, Щеглов, Понькин и их "несостоявшаяся жертва" Трепашкин вышли на знаменитую пресс-конференцию. В ФСБ процветает коррупция и беззаконие, заявили они. Президент, Парламент и общественность должны провести независимое расследование. Они готовы выступить свидетелями. Все участники, кроме Саши и Трепашкина, скрывали лица лыжными масками или темными очками. Через несколько дней Доренко показал по телевизору фрагменты из их пасхального ночного интервью.

– Это был самый настоящий бунт, – вспоминал Саша потом. – Такого еще никогда не было, чтобы взбунтовалось целое подразделение из секретного управления, которое создали для совершения убийств. Все ФСБ смотрело, что будет дальше.

Пресс-конференция стала сенсацией, но прозвучала совсем не так, как хотели того Саша и его друзья. Они рассчитывали, что этот шаг всколыхнет общество, что обвинение Конторы в преступной деятельности от лица шести старших офицеров будет иметь последствия по существу и, как минимум, даст им защиту общественности и прессы. Но все пошло не так: пресс-конференция была воспринята исключительно как политический ход Березовского, а вовсе не как разоблачение порядков, царящих в ФСБ.

Три года спустя Саша с горечью написал в своей книге "Лубянская преступная группировка": "Мы хотели обратиться к обществу, предупредить: если никто сейчас не остановит эту чуму, через два-три года она возьмет власть… Я рассчитывал, что журналисты поймут… Но на следующий день читаю в газете, что это провокация Березовского. Да при чем тут Березовский?! Он никого не заставлял туда идти, все шли сами, и никому он денег не предлагал… Сейчас все кричат – спецслужбы у власти! Немцов говорит про полицейское государство. Где они были тогда, в ноябре 1998 года? Никто даже слова не сказал!"

Пресс-конференция не достигла и того, чего ждал Борис, она не выкурила Путина из раковины. Новый начальник ФСБ отреагировал сдержанно и, с политической точки зрения, очень осторожно. Он заявил, что у бунтовщиков нет никаких доказательств, и обвинил их в нарушении дисциплины и даже, возможно, закона. Но ни слова не сказал по существу обвинений.

ТЕМ ВРЕМЕНЕМ ЕЛЬЦИН все больше погружался в депрессию. Он чувствовал себя глубоко одиноким. Его надавние фавориты, "младореформаторы" и их друзья-олигархи, предали его и занялись личным обогащением в самый ответственный момент борьбы с коммунистами. Конфликт между Чубайсом и Березовским, который расколол его политическую базу, продолжался в вялотекущей форме даже теперь, когда надо всем реформаторским лагерем нависла общая угроза. До выборов оставалось чуть больше года, а у президента не было ни малейшего понятия, кто мог бы стать его преемником и какие ресурсы этот человек сможет противопоставить коммунистам.

7 декабря 1998 года Ельцин прервал пребывание в больнице, чтобы уволить главу администрации Валентина Юмашева, заменив его пятидесятилетним генералом Николаем Бордюжей, в прошлом начальником отдела кадров КГБ СССР, а в последнее время командующим Пограничными войсками. Было ясно, что президент вновь стал искать противовес коммунистам среди силовиков. По Москве поползли слухи, что Бордюжу примеряют на роль ельцинского преемника.

"Теперь меня или убьют, или посадят в тюрьму", - сказал Саша Марине.

На фоне кризиса, разразившегося в Москве, продолжает ухудшаться ситуация на Кавказе. 19 августа 1998 года радикальная секта ваххабитов захватила две дагестанские деревни, провозгласив "независимую исламскую республику" и установив здесь законы Шариата. После примирительной встречи с мятежниками, которых он назвал "симпатичными экстремистами", министр внутренних дел Сергей Степашин позволил им остаться на захваченной территории, создав тем самым плацдарм для радикалов, недосягаемый для сил Масхадова.

Тем временем число заложников в Чечне перевалило за сотню. Заместитель Степашина Владимир Рушайло, при неофициальном участии Березовского, начал прямые переговоры с полевыми командирами, в обход правительства Масхадова. 20 сентября Березовский вывез из Чечни двух англичан, Джона Джеймса и Камиллу Карр, которые провели в плену четырнадцать месяцев.

8 декабря 1998 года в шестидесяти километрах от Грозного в брошенной на улице сумке чеченские власти обнаружили отрубленные головы четверых заложников – трех англичан и новозеландца. Убийство спровоцировала попытка их освободить, которую предприняли верные Масхадову подразделения. Масхадов обвинил в похищении и убийстве полевого командира Арби Бараева. Бараев, в свою очередь, пригрозил устроить теракты в России, если Масхадов атакует его опорный пункт в Урус-Мартане. Лидеры исламистской оппозиции Шамиль Басаев и Мовлади Удугов потребовали отставки Масхадова.

1998 ГОД ОЗНАМЕНОВАЛСЯ полным крахом российско-чеченского взаимопонимания. По словам Ахмеда Закаева, произошло это по вине российской стороны. Закаев считал, что резкое усиление радикальных исламистов было российской спецоперацией, которая преследовала цель дестабилизировать Масхадова. Началась эта деятельность с приходом Путина в ФСБ.

Страницы