10 Nov 2024 Sun 11:20 - Москва Торонто - 10 Nov 2024 Sun 04:20   

8 февраля 1995 года российские войска наконец взяли Грозный – после того, как на город обрушились мощные удары с воздуха и артиллерийский обстрел, в результате чего погибло двадцать семь тысяч мирных жителей. Силы сепаратистов отступили в горы и начали партизанскую войну.


ПОНАЧАЛУ ВОЙНА В Чечне была для Саши событием второстепенным, которое только отвлекало внимание и ресурсы от того, что казалось главным: борьбой с коррупцией и преступностью в органах правопорядка. Он верил президенту и генералам, что операция закончится быстро. Тогда он ночи напролет просиживал на кухне, рисуя цветные схемы связей МВД и ФСБ с различными ОПГ: готовил рапорт Ельцину, который Марина перепечатывала раз десять.

План Саши состоял в том, чтобы через Березовского передать рапорт в президентскую администрацию. Он надоедал Борису рассказами о связях генералов с Солнцевской, Тамбовской или Курганской преступными группировками. В конце концов Борис организовал ему встречи с Коржаковым, директором ФСБ Михаилом Барсуковым и заместителем министра внутренних дел Владимиром Овчинским, чтобы Саша мог напрямую доложить о том, что творится в их ведомствах.

Но эти встречи не оправдали его ожиданий. Коржакову не понравился ни Саша, ни то, что он говорил. Сам Коржаков так вспоминал их разговор в интервью после Сашиной смерти:

– Заходит ко мне в кабинет этот майор – худой, небритый, лохматый, в стоптанных нечищенных башмаках, в каких-то китайских рабочих брюках, свитер висит чуть ли не до колен. Рассказывает, как воруют его соратники – сажают бандита, забирают его машину и, не оформляя конфискацию, катаются сами. Машина надоела – подыскивают другого жулика, также отнимают автомобиль.

Коржаков слушал его полтора часа, а потом навел справки. Выяснилось, что отделом, о котором шла речь, руководит коржаковский приятель.

– Служил с ним еще в Афганистане, – продолжает Коржаков. – Я ему доверял – нормальный, боевой мужик. Пригласил его к себе, рассказал о визите Литвиненко. Он говорит: "Саш, ты ж меня знаешь? Литвиненко у нас изгой – строчит, гад, доносы!"

Овчинский тоже выслушал Сашу довольно прохладно.

– Он был странный какой-то, непонятный, – говорил Овчинский в интервью в 2006 году. – Приходил и докладывал мне о наших людях, которые работали по оргпреступности. Пытался разоблачить коррупцию в руководстве МВД. Поначалу Литвиненко мне показался этаким Павликом Морозовым, просто болеющим за дело… Он действительно много кого обвинял, упоминал фамилии известных профессионалов. Но, видите ли, ничего из того, что он говорил, не подтверждалось.

– Я был таким наивным, – вспоминал Саша эти встречи. – Это было высокое начальство, и я думал, что они примут меры и остановят беспредел. Но ничего подобного. Каждый раз, когда следы вели к кому-то внутри системы, оказывалось, что этот человек был чьим-то другом или родственником, или товарищем по службе. Единственное, чего я добился, так это приобрел в Конторе репутацию городского сумасшедшего. А уже потом обнаружил, что люди на самой верхушке были еще более коррумпированы, чем в среднем звене. Что ж удивляться: напокупали себе особняков и "Мерседесов", официально получая мизерные зарплаты. Вся система прогнила на корню. У меня масса материала на эту тему.


В РАЗГОВОРЕ ПО дороге в Стамбул Саша развернул передо мной поистине устрашающую панораму нравов и обычаев Конторы середины 90-х годов. Коррупция была систематической и всепроникающей. Вместе с крахом советской идеологии сгинула сама идея, что чекисты это "вооруженный авангард партии". Образовавшийся вакуум был заполнен духом наживы.

– ФСБ по инерции продолжала собирать информацию, – объяснял Саша. – А информация – ведь это товар, и на него появился спрос. Информация – это власть. Ее можно использовать для решения проблем в бизнесе, для борьбы с конкурентами. Так ФСБ нашла свою нишу на рынке.

Ни суды, ни законы не работали. Появились так называемые "крыши" – ОПГ, которые прикрывали и защищали бизнес.

– Если партнер тебя кинул, или тебе не вернули долг, или поставщик не доставил товар – куда пойдешь жаловаться? – продолжал Саша. – Я уж не говорю о том, что нужно было как-то защищаться от рэкета. То есть не только информация, но и сила стала товаром, потому что на нее был спрос. Сначала силовые услуги предоставляли уголовники, потом – милиция, а вскоре и наши ребята поняли, что к чему, и тогда бандиты, менты и спецслужбы стали конкурировать между собой. А поскольку милиция и ФСБ были более конкурентоспособными, они вскоре вытеснили бандитов с рынка. Однако во многих случаях конкуренция уступала место сотрудничеству, и силовые структуры начали действовать заодно с криминальными.

Он как свои пять пальцев знал структуру и дела крупнейших российских ОПГ. У каждой из них, объяснил он, была своя система "представительства" во власти. Курганская ОПГ, например, практически имела филиал в московской милиции. Лазанская ОПГ, в которой было много чеченцев, была близка к ФСБ, и ее часто использовали для выполнения "специальных задач". После прихода Путина к власти петербургская Тамбовская ОПГ приобрела огромную силу, так как многие из ее "связей" в среде "питерских чекистов" пошли на повышение и оказались в Москве в высших эшелонах власти.

Единственное, в чем и друзья, и враги Саши были единодушны, так это в том, что у него был аналитический талант и феноменальная память. Он держал в голове сотни имен, событий, адресов и телефонных номеров. Он был ходячей энциклопедией ОПГ.


КОГДА К УТРУ в канун праздника Хэллоуин, мы наконец-то добрались до Стамбула, мы уже были друзьями. Нас связывали не только перипетии его бегства. Постепенно мы нащупали тему, в равной мере занимавшую нас обоих – связь Бориса Березовского с Владимиром Путиным. Тут Саше было о чем рассказать: он был "свидетелем и соучастником" выдвижения Путина. Взаимоотношения этих двух центральных персонажей российской драмы – Бориса и Володи, определили повороты и его судьбы и вот теперь привели в Турцию. Уже тогда, в октябре 2000-го, мне было ясно, что ввязавшись в турецкую авантюру, я и сам оказался участником игры, в которой ставки измерялись по высшему счету: несметные богатства, огромная власть, судьбы стран. Но я и думать не мог, что пройдет еще шесть лет, и я буду писать книгу о том, как игра страстей олигарха и президента закончилась убийством моего ночного собеседника.


sasha08


Взорванный автомобиль Березовского 7 июня 1994 г. (JEAN PHILIPPE GIROD/AFP)

"Саша пришел к выводу, что к покушению причастен кто-то из руководства ВАЗа"



Часть II

Битва за Кремль


Глава 4. Барон-разбойник


Москва, весна 1995 года, пять с половиной лет до Сашиного бегства

Мы ехали по Рублевке – самому престижному району Подмосковья, где со сталинских времен располагались дачи кремлевской номенклатуры. В 70-х, до отъезда из России, я часто бывал здесь. На первый взгляд все выглядело, как в старые советские времена: все те же заборы цвета охры, с колючей проволокой поверху, те же тяжелые ворота с глазками для охраны, те же знаки "остановка запрещена" вдоль шоссе.

Машина съехала с дороги. Водитель посигналил, и угрюмый охранник вышел из будки. Оглядев нас, он сделал знак рукой. Железные ворота со скрипом отворились, и мы въехали в сосновый бор. Где-то в глубине, между деревьями, виднелся дом; то была типичная госдача: унылая структура из красного кирпича и цемента. Но сам участок впечатлял своим восхитительным видом на долину Москва-реки. Мой спутник, Аркадий Евстафьев, пресс-секретарь первого вице-премьера Анатолия Чубайса, объяснил мне, что когда-то это была дача Николая Тихонова, одного из советских премьер-министров.

В тот день, утром, Аркадий позвонил мне:

– Хочу познакомить тебя с одним человеком. А с кем – увидишь. Не стоит об этом по телефону.

Похожий на охранника дворецкий провел нас на солнечную зеленую лужайку за домом, где стоял чайный стол, покрытый белый скатертью. Хозяин начал разговор с вопроса:

– Ну что, похоже это на дом Сороса? Или есть еще над чем поработать?

Это был Борис Березовский.

Нас обслуживали четверо молодцов с каменными лицами, в смокингах и белых перчатках. Они плохо стыковались с ярко зеленеющей лужайкой и со зданием бывшей госдачи. За столом сидели несколько человек, но всеобщее внимание было приковано к Березовскому; с трудом поспевая за бешеным напором собственных мыслей, он произносил вдохновенную речь о будущем российского телевидения.

Одетый в джинсы и свитер, Березовский еще меньше соответствовал обстановке – ни аппаратчик, ни капиталист. Скорее, он был похож на увлекшегося математика, который на одном дыхании объясняет чрезвычайно элегантную теорему и не замечает, что слушатели думают о своем, земном и мелком. В жизни он выглядел гораздо симпатичнее, чем на экране телевизора; его лысина блестела на солнце, но совершенно не добавляла возраста живому, выразительному лицу. Вдохновенные темные глаза и непрерывная жестикуляция вызывали почти физическое ощущение жара, как бы исходящего от клокотавшей внутри энергии.

Его вопрос про дом Сороса был не только способом разбить ледок первой встречи. Березовский попросил Евстафьева привезти меня к себе на дачу именно потому, что я работал у Сороса, в надежде вовлечь легендарного миллиардера в грандиозные приватизационные проекты, которые маячили на горизонте. Я тоже, в общем, догадывался, зачем меня пригласили на это чаепитие. Но я еще не понимал, что в тот момент вхожу в совсем другое измерение – в невообразимый Мир Бориса, в котором мне вскоре предстояло стать завсегдатаем.

Мой ответ был достаточно уклончив. Летняя резиденция Сороса "Эль Мирадор" в Саусхэмптоне под Нью-Йорком представляла собой элегантную гасиенду в мексиканском стиле, ничуть не похожую на эту совпартдачу.

– Есть что-то общее, – пробормотал я, – только здание несколько в другом стиле.

– Как только закончим с выборами, займемся недвижимостью, – сообщил Березовский. – В следующий раз, когда господин Сорос будет в Москве, я хотел бы пригласить его сюда. Нам есть чему у него поучиться. Как он сделал англичан – по высшему классу! Серьезный парень!

Березовский имел в виду прославившее Сороса событие, вошедшее в историю как "Черная пятница": 16 сентября 1992 года, играя на понижение против госбанка Великобритании на валютных рынках мира, он спровоцировал девальвацию фунта. За один день он тогда заработал миллиард долларов, заслужил себе место в Книге рекордов Гиннеса и получил прозвище "Человека, разорившего Английский Банк".


"ЧЕРНАЯ ПЯТНИЦА" СДЕЛАЛА Сороса героем в глазах новых российских капиталистов, но у самого Джорджа к происходившему в России отношение было двойственное. Его главным собеседником в Москве был тогда тридцативосьмилетний "отец приватизации" Анатолий Чубайс, деятельность которого вызывала у Сороса смешанное чувство восхищения и возмущения.

С одной стороны, он не мог не признать грандиозности чубайсовских свершений: менее чем за три года молодой реформатор практически упразднил достижения Октябрьской революции, которая за семьдесят лет до этого покончила с частной собственностью, утопив при этом Россию в крови. Чубайс передал большую часть госсобственности в частные руки, обойдясь практически без кровопролития, если, конечно, не считать нескольких сотен жертв "споров хозяйствующих субъектов".

Однако Чубайс делал все не так, как делал бы он, Сорос. Самоуверенный и резкий, главный приватизатор был не просто заклятым врагом коммунистов. Он был радикальным монетаристом, фанатом свободной экономики, и полагал, что организация общества вторична по отношению к способу производства и происходит сама собой, естественным образом вытекая из рыночных отношений. Экономика – базис, все остальное – надстройка, считал по-марксистски Чубайс; стоит экономике заработать, как цивилизованные общественные отношения установятся автоматически. Сорос же был шокирован уродливыми последствиями такого ничем не сдерживаемого "дикого" капитализма.

Реформа подрубила целые отрасли: встали предприятия военно-промышленного комплекса, а также производства потребительских товаров, которые не выдерживали конкуренции с западным ширпотребом, наводнившим страну. Миллионы россиян оказались за чертой бедности. Государственные служащие – учителя, врачи, чиновники, милиционеры – месяцами не получали зарплаты. Налоговых поступлений не было, так как налоговая служба лишь начинала формироваться. Интеллигенция в ВУЗах и научных институтах потеряла веру в демократию. Росла преступность. Армия роптала. Все больше и больше россиян стали с ностальгией вспоминать советские времена.

Спор Сороса и Чубайса вылился в публичную полемику в январе 1995 года на Всемирном экономическом форуме в Давосе, швейцарском горнолыжном курорте, где Чубайс громко заявил, что приватизация в России создала новый класс собственников – людей, которые заложат фундамент новой, свободной России.

Чубайс приехал в Давос вместо Ельцина, которому пришлось остаться в Москве из-за того, что началась война в Чечне. Дело было вскоре после неудачного новогоднего штурма Грозного; когда Чубайс произносил свою речь в Давосе, в Чечне шли жестокие бои.

Тем не менее Чубайс держался триумфатором. Он только что завершил первую стадию приватизации, в ходе которой каждый российский гражданин получил "ваучер" – купон, который можно было обменять на акции государственных предприятий. Конечно, значительную часть ваучеров скупили спекулянты и "красные директора" – бывшие советские руководители предприятий, но, несмотря на это, несколько миллионов россиян все же стали акционерами.

Большинство наблюдателей предсказывали России гиперинфляцию и хаос, однако пессимисты были посрамлены, и у Чубайса были все основания собой гордиться: инфляцию удалось удержать в допустимых рамках, статистика приватизации говорила сама за себя, а Ельцин оставался у власти вопреки проискам коммунистов.

– Российская реформа необратима! – провозгласил Чубайс с давосской трибуны.

В ответ на это Сорос, пользующийся в Давосе репутацией всезнающего гуру, назвал новых русских капиталистов "баронами-разбойниками", позаимствовав термин из истории американского капитализма.

– Я надеялся на плавный переход к открытому обществу, к рыночной демократической системе, основанной на нормах права, – разочарованно вещал Сорос. – Увы, этого не произошло. Вместо этого у вас зародилась иная система: грабительский капитализм… Он груб и жесток, но живуч, ибо это самоорганизующаяся система. Она имеет шансы на успех, потому что возникли экономические силы, которые могут за себя постоять.

Проблема в том, предупреждал Сорос, что "эта система отвергает ценности цивилизованного общества и порождает огромное чувство социальной несправедливости, чувство разочарования и дезориентации, которые могут привести к негативным политическим реакциям, ксенофобии и националистическим настроениям".

Сорос и Чубайс вели этот диалог несколько лет, в основном во время визитов Сороса в Москву по делам его благотворительного фонда. Но это был диалог слепого с глухим. Чубайс, боготворивший свободный рынок, полагал, что частная собственность в конце концов разрешит все политические и социальные проблемы; что свобода, общественная мораль и либеральная система так же неизбежно возникнут из рыночного капитализма, как эффективные цены устанавливаются мановением "невидимой руки" Адама Смита.

Сорос же, будучи скрытым социалистом и последователем экономической теории Кейнса, верил в то, что в кризисные моменты нельзя обойтись без вмешательства государства. Он советовал Чубайсу вновь ввести таможенные барьеры для импортных товаров, чтобы защитить наиболее уязвимые секторы российской экономики.

Со своей стороны, он хотел получить поддержку Чубайса для своего собственного проекта, который усиленно проталкивал в Вашингтоне: создать в России на американские деньги систему социальной защиты – этакий валютный собес, "социальный план Маршалла", который бы стимулировал массовый спрос путем вливания долларов в наиболее уязвимые слои населения. Чубайс хотел, чтобы Сорос сам вкладывал капитал в Россию, но тот был увлечен своими благотворительными программами и не хотел смешивать бизнес и филантропию. Кроме того, из-за набиравших силу коммунистов он считал российскую ситуацию слишком рискованной для инвестиций.


И ВОТ ТЕПЕРЬ, за чайным столом на бывшей партдаче, Березовский пытался с моей помощью вовлечь Сороса в деловое партнерство. Борис твердо верил, что рано или поздно 200-миллионная аудитория ОРТ превратится в гигантский рынок рекламы, и капиталовложения в телеканал окупятся сторицей. Однако сейчас ему предстояло покрыть дефицит в 170 миллионов долларов, и у него не было таких денег. Он объяснил, что хочет попросить у Сороса ссуду в 100 миллионов или около того, под гарантии акций ОРТ. Более того, поддержав новое прогрессивное телевидение, Сорос смог бы оказать реальную помощь российской демократии. Ведь пожертвовал же он 100 миллионов долларов на гранты российским ученым, никак не рассчитывая получить что-либо взамен.

– А кстати, он действительно называет нас разбойниками? Он что, думает, что мы здесь все гангстеры, как Аль Капоне? – поинтересовался Борис.

– Не совсем так, грабительский капитализм – это исторический термин.

И я поведал ему вкратце историю американских "баронов-разбойников" – промышленников и финансистов "Позолоченного века", как называют в Америке период бурного экономического роста во второй половине 19-го столетия. Я рассказал ему об особняках легендарных магнатов тех времен в Ньюпорте, куда теперь возят на экскурсии детишек, так же как нас, советских школьников, когда-то водили в музей Ленина.

– В американской истории "баронов-разбойников" чтят не из-за того, как они сделали свои деньги – разумеется, они были далеко не ангелы, а потому, что они создали американскую промышленность и покровительствовали образованию и культуре. Благодаря им появились Карнеги-холл, Фонд Рокфеллера, Библиотека Моргана и Университет Вандербильда. Поэтому-то Сорос и дал деньги на российских ученых, распределением которых я, собственно, и занимаюсь. Он хочет, чтобы его запомнили не как человека, "разорившего Банк Англии", а как спасителя интеллигенции в бывшем СССР.

На мгновение Борис задумался. Но, как всегда, быстро вернулся к действительности.

– Как интересно! Ну, мы ведь тоже занимаемся благотворительностью по мере возможностей. Ты слышал о моем фонде "Триумф"? Он выдает премии за достижения в культуре и искусстве. Если мы решим дать денег, миллиона полтора, вашему Научному фонду, как ты думаешь, согласится ли Сорос их принять?

С первой минуты знакомства я не мог избавиться от мысли, что Березовский не вписывается в экосистему российской власти. Для себя я назвал его "Великим Гэтсби Рублевского шоссе": его кипучий темперамент и склонность к умопомрачительным проектам были слишком не совместимы с тупым кровожадным духом, исходившим от Кремлевских стен.


ЛЕТОМ 1995 ГОДА в Москве, в Большом зале Министерства науки, состоялась презентация "Логовазовских стипендий" – программы для молодых ученых под эгидой Фонда Сороса. Под вспышками фотокамер Джордж и Борис обменялись рукопожатием. Джордж произнес речь о переходе эстафеты благотворительности в руки нового класса русских капиталистов:

– Капитализм в России только зарождается; ведь прежде чем раздавать деньги, их сначала нужно заработать. Я очень рад, что у вас так хорошо идут дела и что вы, так же как и я, понимаете важность науки и образования.

Борис сиял.

Однако, возвращаясь с церемонии, Джордж говорил по-другому. Я провел параллель с Великим Гэтсби.

– Так и есть, – сказал он. – Я Борису симпатизирую, но боюсь, что он плохо кончит. Он лезет наверх и не знает меры. А чем выше забираешься, тем больнее падать.

К концу лета соросовские прогнозы в отношении России стали совсем мрачными. По его словам, Ельцин оказался между молотом и наковальней: с одной стороны, социальный кризис толкал его к тому, чтобы печатать все больше и больше денежных знаков, с другой – Международный валютный фонд и Всемирный Банк, обеспечивавшие значительную часть госбюджета, требовали соблюдения финансовой дисциплины. К тому же казалось, что он потерял контроль над армией: в Чечне начинался новый, более жестокий виток войны.

С наступлением лета участились нападения партизан на федеральные войска и случаи минирования дорог. 14 июня 1995 года восемьдесят боевиков во главе с полевым командиром Шамилем Басаевым захватили больницу в Буденновске, что в ста километрах от чеченской границы, взяв в заложники более 1500 человек. После неудачной попытки отбить больницу федеральный центр пошел на компромисс: в обмен на освобождение заложников Ельцин согласился прекратить огонь и начать переговоры. Басаевские боевики вернулись в Чечню героями. Премьер Виктор Черномырдин, который вел переговоры с Басаевым в прямом эфире, заработал себе репутацию миротворца.


"РОССИЯ КАТИТСЯ В ПРОПАСТЬ и потянет за собой весь регион", - мрачно предсказал Сорос летом 95-го. Он распорядился потихоньку сворачивать работу своего московского благотворительного фонда, чтобы "не выкидывать деньги на ветер".

К просьбе Березовского одолжить ему деньги на развитие ОРТ Сорос отнесся прохладно.

– Борису нужен стратегический партнер, а я ничего не понимаю в телевизионном бизнесе, – сказал он. – Но могу познакомить его кое с кем.

Однако предложенный Соросом стратегический партнер, инвестор одной из крупных американских телесетей, не захотел давать деньги под залог акций ОРТ. Вместо этого он предложил купить долю в компании. Борис объяснил, что это невозможно, ибо коммунисты в Думе поднимут невероятный шум, узнав, что Первый канал покупают американцы.

Если дела действительно обстоят таким образом, рассудил стратегический партнер, то, значит, риск еще больше, чем он думал. Сделка не состоялась.

Единственной хорошей новостью было то, что успех обновленного Первого канала превзошел все ожидания. Новая журналистская команда под руководством Константина Эрнста, моложавого длинноволосого интеллигента, обновила программы, изменила формат и стиль новостей, и начала выпускать развлекательные передачи. Команда Эрнста создавала в эфире образ динамичной, благополучной, европейской России – страны, в которой можно было бы неплохо жить, если бы только коммунисты не тянули ее назад в советское болото. Рейтинг ОРТ неуклонно рос, однако главная проблема так и не была решена: компания продолжала нести убытки.

Борис постоянно искал деньги, чтобы удержать ОРТ на плаву: ему нужно было продержаться год до президентских выборов. Он был уверен, что после победы Ельцина инвесторы выстроятся к нему в очередь. Как-то, сидя с Борисом на террасе Клуба за бокалом Шато Латур, его любимого вина, я спросил, что он будет делать, если Ельцин проиграет выборы. Он посмотрел на меня как на идиота:

– Что значит, проиграет? Такого не может быть! Ты когда-нибудь дрался в детстве?

– Нет, – признался я.

– Видишь ли, нельзя лезть в драку, допуская, что тебя побьют. А нас не просто побьют – нас повесят на фонарях. Это тебе не муниципальные выборы у вас в Цинциннати. Это, дорогой мой, революция!


НЕСМОТРЯ НА ОПТИМИСТИЧЕСКИЕ заявления в Давосе, гланый приватизатор Чубайс прекрасно понимал, что реформа далеко не завершена. В рамках ваучерной программы были приватизированы многочисленные малые и средние предприятия, но это была только лишь половина экономики. Реформа не коснулась крупнейших госпредприятий: нефтяных, газовых, горнодобывающих, телекоммуникационных, военной промышленности. Эти отрасли по-прежнему управлялись бывшими советскими руководителями, многие из которых выкачивали из предприятий ресурсы, отмывая доходы через посреднические фирмы и переводя их за границу, "в офшоры".

Руководители крупных госкомпаний были известны как "директорский корпус"; они создали мощное лобби, во главе которого стоял Олег Сосковец, ветеран советского военно-промышленного комплекса. Сосковец занимал второй из двух первых вице-премьерских постов и был главным соперником Чубайса в администрации Ельцина. Вместе с думскими коммунистами директорский корпус, хоть внешне и был лоялен Ельцину, на деле всеми силами тормозил реформу, противился приватизации крупной индустрии.

Чубайс, который поставил перед собой цель целиком перевести экономику на капиталистические рельсы, чувствовал, что его время истекает. Поэтому в середине 1995 года он разработал план ускоренной приватизации крупнейших госпредприятий. Пусть капиталисты возьмут эти компании любым путем – все лучше, чем чиновники-управленцы, утаивающие прибыль. Новые хозяева начнут платить налоги. В лучшем случае, они помогут Ельцину отбиться от коммунистов. В худшем – если коммунисты все же победят, то собственность придется отнимать у частных владельцев.

Но на этот раз Чубайс не мог позволить бесплатно раздать приватизационные ваучеры. Ему нужны были живые деньги. В тот год поступления в бюджет составили мизерную цифру – 37 миллиардов долларов, в то время как расходная часть превысила 52 миллиарда; таким образом, дефицит госбюджета достиг почти около 30 процентов. Экспорт нефти по цене 15 долларов за баррель не обеспечивал необходимых поступлений. Налоги практически не взимались. Война в Чечне с каждым месяцем обходилась все дороже. Иностранные инвестиции почти не поступали. А ведь нужно было платить зарплаты бюджетникам.

В этой ситуации деньги в стране можно было найти лишь в одном месте: в молодом банковском секторе, в котором не было советских динозавров. Это была совершенно новая для России отрасль, не приватизированная, а созданная с нуля группой предприимчивых и талантливых молодых людей – "баронов-разбойников". Впоследствии Чубайс объяснял: "В 1996 году передо мной стоял выбор между коммунистами, стремящимися к власти, и грабительским капитализмом. Я выбрал грабительский капитализм".

Чубайс лично подобрал десяток банкиров, которые, он был уверен, никогда не перейдут на сторону коммунистов, и в обмен на все деньги, которые те смогли собрать, раздал им жемчужины российской госсобственности в нефтегазовой и горнодобывающей отраслях, а также часть транспортной и коммуникационной инфраструктуры. Это было больше политическое, нежели экономическое решение – главным критерием чубайсовского "призыва в олигархи" была близость к Кремлю. Банкиры, лояльность которых вызывала сомнения, такие, например, как связанный с московским мэром владелец "МОСТ-банка" Владимир Гусинский, к распределению активов допущены не были.

Механизм раздачи госсобственности придумал глава ОНЭКСИМ-банка Владимир Потанин; технология получила название "залоговый аукцион". Правительство получало от банка заем под залог акций крупного госпредприятия. Если заем не возвращался вовремя, банк имел право продать акции с молотка. Но это было чистой формальностью, поскольку банк сам контролировал процесс продажи.

На первый раунд "залоговых аукционов" было выставлено одиннадцать промышленных предприятий: пять нефтяных компаний, три завода и три судоходные компании. В совокупности за это имущество правительство получило один миллиард и сто миллионов долларов. Новоявленные бароны-разбойники превратились в богатейших людей на планете – по крайней мере, потенциально: подразумевалось, что после выборов активы останутся в их руках. Так возникли российские олигархи.


Страницы


[ 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 | 22 | 23 | 24 | 25 | 26 | 27 | 28 | 29 | 30 | 31 | 32 | 33 | 34 | 35 | 36 | 37 | 38 ]

предыдущая                     целиком                     следующая